Гровер Ферр - Убийство Кирова: Новое расследование Страница 26

Подобным образом на с. 466 Лено отвергает все свидетельские показания на январском Московском процессе 1937 г. как «несколько гротескных признаний запуганных подсудимых», не рассматривая их вообще, не говоря уже о том, чтобы доказывать или приводить какие-то доказательства того, что, как он заявляет, признания были «гротескными» или свидетели «запуганными».

Вот что сказал Карл Радек, наряду с Пятаковым, одним из двух самых знаменитых обвиняемых на этом процессе, в своем последнем слове на суде:

Когда я очутился в Наркомвнуделе, то руководитель следствия сразу понял, почему я не говорил. Он мне сказал: «Вы же не маленький ребенок. Вот вам 15 показаний против вас, вы не можете выкрутиться и, как разумный человек, не можете ставить себе эту цель; если вы не хотите показывать, то только потому, что хотите выиграть время и присмотреться. Пожалуйста, присматривайтесь». В течение 2 с половиной месяцев я мучил следователя. Если здесь ставился вопрос, мучили ли нас во время следствия, то я должен сказать, что не меня мучили, а я мучил следователей, заставляя их делать ненужную работу. В течение 2 с половиной месяцев я заставлял следователя допросами меня, противопоставлением мне показаний других обвиняемых раскрыть мне всю картину, чтобы я видел, кто признался, кто не признался, кто что раскрыл. Продолжалось это 2 с половиной месяца. И однажды руководитель следствия пришел ко мне и сказал: «Вы уже — последний. Зачем же вы теряете время и медлите, не говорите то, что можете показать?». И я сказал: «Да, я завтра начну давать вам показания». И показания, которые я дал, с первого до последнего не содержат никаких корректив. Я развертывал всю картину так, как я ее знал, и следствие могло корректировать ту или другую мою персональную ошибку в части связи одного человека с другим, но утверждаю, что ничего из того, что я следствию сказал, не было опровергнуто и ничего не было добавлено[41].

В этом отрывке, как и во всех своих показаниях, Радек вовсе не кажется «запуганным». То же самое и с другими подсудимыми.

Лено или кто-то еще могли бы заявить: «Может быть, Радека заставили пытками и угрозами заявить, что его не пытали и ему не угрожали?». Любому, кто собирается выдвинуть предположение о том, что Радека или любого другого подсудимого пытали, им угрожали или заставляли иным образом сделать фальшивое признание, мы должны предъявить такое же требование, какое мы предъявляем к любой гипотезе: «Какие у вас есть доказательства того, что Радека пытали, ему угрожали ит.п., чтобы делать такое заявление?». У Лено нет таких доказательств. Ему, кажется, не приходит в голову, что доказательство необходимо.

Мы вынуждены сделать вывод, что слова Лено о «запуганных подсудимых» на самом деле молчаливое признание поражения. Этими словами Лено, по-видимому, признает, что он не в состоянии отвергнуть ничего, что говорили подсудимые, и таким образом должен либо решительно отвергнуть их свидетельские показания, либо признать, что свидетельства показывают, что они, вероятно, правдивы — а в этом случае его гипотеза терпит провал.

Страницей дальше Лено заявляет:

Ход кровавой кампании, которую развернули теперь Сталин и Ежов, можно кратко резюмировать…

Однако Лено вовсе не делает этого. Он даже не описывает в общих чертах, не говоря уже о том, чтобы исследовать те многие события с апреля по июль 1937 г. Вот некоторые из них: постепенное раскрытие Заговора военных, допросы, признания и процесс над Тухачевским и остальными семью военачальниками; первые признания Ягоды, Енукидзе и многих других; первое признание Бухарина и нескольких других подсудимых на Московском процессе 1938 г.; июньский 1937 г. Пленум Центрального Комитета; просьбы местных партийных руководителей о массовых репрессиях. Очень много написано об этих событиях, и теперь у нас есть множество первоисточников о них, хотя все еще очень большое количество первоисточников скрывается Российскими властями. Однако Лено не ссылается ни на одно из этих сведений.

Не сделав, по крайней мере, хотя бы обзора этих исследований, Лено не в состоянии «резюмировать», «кратко» или иным образом, что произошло. Более того, он не имеет понятия о том, что собственно происходило, и о соответствующих ролях Ежова, Сталина и других важных политических актеров. Судя по комментариям ко многим документам, ныне опубликованным, возникает впечатление, что Сталин скорее реагировал на события, о которых докладывали ему, нежели контролировал их. Вполне возможны и другие выводы, но нужно было бы изучить свидетельства.

На с. 471 Лено пишет:

В ходе Террора Сталин руководил извращением фактов об убийстве Кирова.

Самые упорные искажения возникли в ходе фабрикации дел Ежовым против Ягоды…

Лено не приводит никаких доказательств в подтверждение своего заявления, что свидетельства были искажены. Действительно существует огромное количество свидетельств против Ягоды. Они включают восемь его досудебных признаний, его показания на суде и его апелляция в Верховный Суд, опубликованные в 1992 г. Короче говоря, у нас есть много свидетельств против Ягоды. Более того, на его процессе в марте 1938 г. Ягода признал некоторые серьезные обвинения, но решительно и упорно отказался признать другие. Этот факт мог бы быть весомым доказательством того, что его признания были сделаны не под принуждением. Чтобы установить что-то иное, потребовались бы еще более весомые доказательства противоположного, но Лено не приводит ни одного из таковых.

Лено ссылается на «воображаемый заговор» Процесса 1938 г. (Л 479), даже не рассматривая процесс или показания на нем. Несколько страниц далее он снова допускает совершенно без доказательств или аргументов, «что версия показательного процесса 1938 г. по делу об убийстве Кирова была фальшивой» (Л 482). Лено никогда не утруждает себя попытками доказать это. Не ссылается он и на другие исследования, которые доказали это — вряд ли это удивительно, ведь таковых не существует.

На с. 513 Лено утверждает: «Это не Троцкий сотрудничал с иностранными империалистическими державами, как предполагается в официальном обвинение убийц Кирова…». Кажется, Лено никогда не изучал этот вопрос. Существует огромное количество свидетельств, которые подтверждают как раз такую гипотезу. Чтобы утверждать обратное, потребовались бы также доказательства и аргументы. Лено не утруждает себя доказательствами.

Подобным образом Лено заявляет, «это не Троцкий заказал убийство Кирова». Но он никогда не рассматривает свидетельства того, что Троцкий на самом деле как раз это и сделал. Это доказано в основном на Третьем, но также и на Втором московском процессе. Мы рассмотрим это подробно далее. Лено избегает всех этих свидетельств, возможно, потому, что они полностью доказывают ложность его собственного тезиса об «убийце-одиночке».

Вскоре Лено заявляет:

При условии фабрикации Сталиным дела против оппозиционеров… (Л 516).

Это предполагает тот же тезис, который пытается, предположительно, доказать вся его книга! Если Лено собирается сделать это допущение, тогда не нужно было писать книгу вообще. Правда в том, что эта «фабрикация» никогда не была доказана. Все свидетельства, которые имеются сейчас в нашем распоряжении, подтверждают предположение, что признания подсудимых Московских процессов были подлинными, а не сфабрикованными и не результатом принуждения со стороны НКВД[42].

На с. 524 Лено говорит:

Лобов, Позерн и Косарев были мертвы уже двадцать пять лет, все расстреляны во время Террора.

Это утверждение правдиво. Однако оно уклоняется от вопроса — считает его заранее решенным. Что важно, так это — были ли они виноваты или нет в обвинениях, выдвинутых против них. Лено предполагает, что нет — без всяких доказательств и аргументов. Немногие первоисточники, ныне доступные, наводят на мысль, что существует много свидетельств о том, что они были виновны, хотя мы не можем быть уверены ни в чем, пока не будут обнародованы следственные материалы[43].

Это утверждение иллюстрирует проблему с использованием таких терминов, как «Террор». Этот термин маскирует незаконное допущение, что все расстрелянные в течение этого периода были невиновны. Применение эпитета к множеству исторических событий на протяжении свыше года не освобождает историка от того, чтобы запрашивать свидетельства в каждом случае. Лено, кажется, считает, что он так и поступает. Это похоже на практику призыва историков к «консенсусу» — одной из видов логической ошибки «обращение к авторитету»[44] — а не на доказательство для решения исторического вопроса.

Лено называет советское дело против Котолынова и других обвиняемых «фабрикацией» и «амальгамой»[45] (Л 529). Он не делает попыток доказать это. Как мы покажем обстоятельно в настоящем исследовании, есть огромное количество свидетельств, подтверждающих вину Котолынова. Ни одно из них, за исключением его собственных опровержений, не подтверждает его невиновность. Опровержения обвиняемого не имеют большого веса, когда его обвиняют многие другие, как это обстоит с Котолыно-вым. А его собственные опровержения являются надежным доказательством того, что он не подвергался пыткам. Нет также никаких доказательств того, что те, кто давал свидетельские показания против него, подвергались пыткам или угрозам.