Николай Павленко - Екатерина I Страница 26

Помимо Мануфактур-коллегии специальным указом упразднялась должность рекетмейстера, принимавшего жалобы от населения на имя императрицы. Мотив – «напрасно жалованье происходит».

Упразднение Мануфактур-коллегии не принесло экономии средств, ибо вместо нее была восстановлена ранее ликвидированная Ревизион-коллегия на том основании, что «ревизия не меньше, как и экономия, а у нас только она именем, а в самом деле счету никогда не бывало». Намерение контролировать расходную часть бюджета заслуживает одобрения, хотя сам бюджет появился только при Екатерине II.

Вторым новым учреждением стала Доимочная канцелярия, которой поручено было править доимки, «не так жестоко на тех, которые не в состоянии платить», как на тех, которые неосторожно противно указу выдавали и в надлежащее время недоправили.[88]

Верховный тайный совет, видимо, по инициативе Меншикова, предложил рассмотреть штаты центральных учреждений на предмет их сокращения: раньше в приказах «дьяков и подьячих было умеренное число, а ныне чиновников умножилось», и на жалованье им исходит «немалая сумма». Сенату, кроме того, поручалось ответить на вопрос, не следует ли вернуться к практике, существовавшей до 1700 года, когда приказной мелкоте «жалованье не давано, а довольствовались от дел и ныне быть без жалованья».

На последний вопрос Сенат дал положительный ответ, и взятки, пережиток средневековых кормлений, были узаконены: население, подавая челобитные, поощряло усердие канцеляристов, протоколистов, копиистов вознаграждением за их труд, которое деликатно называлось акциденцией. Представители крапивного семени Вотчинной и Юстицколлегий, куда чаще всего обращались с жалобами, принимали челобитную, устремляя свой взор на ладонь челобитчика, на глазок определяя размер мзды, и решали тяжбу в пользу того, кто больше заплатит. Таким образом, суждение авторов записок, в том числе и «Докладной записки», о волоките и народных тягостях от «неправых решений» в значительной мере перечеркивалось установлением оплаты услуг самими челобитчиками. Стремление к экономии государственных средств в интересах населения оборачивалось для него введением акциденций, что не устраняло волокиты и не оберегало от неправых решений.

Новшества коснулись и духовенства. Выше отмечалось, что с учреждением Верховного тайного совета Сенат из Правительствующего стал Высоким. Понизился и ранг Синода – 14 июля 1726 года вместо Правительствующего он стал именоваться Святейшим.[89] Но это не единственное проявление тенденции усиления зависимости духовной власти от светской.

Важнейшее значение в этом плане имел манифест 1726 года о разделении Синода на два департамента. Первому отдавались на откуп дела духовные, а второму – полноправное управление принадлежавшими монастырям и епархиям вотчинами. Сбор с них налогов и исполнение судебных функций манифест изображал как акцию благодеяния по отношению к Синоду, который освобождался от выполнения чисто светских забот, состоявших в управлении вотчинами и судопроизводстве. Отныне Синод мог сосредоточиться на укреплении и распространении православия, соблюдении его чистоты, борьбе с раскольниками и сектантами и обращении язычников в православных. Однако подлинная цель манифеста заключалась в продолжении начатого еще в 1701 году секуляризационного процесса, в изъятии государством у духовенства недвижимой собственности.

Каждый из двух «апартаментов» состоял из шести персон, причем в первом заседали исключительно духовные иерархи, а во втором – светские чины, назначаемые светской властью. И тем и другим жалованье платило государство, члены первого департамента лишались права пользоваться доходами с вотчин.

При Екатерине I возникло дело новгородского архиепископа Феодосия. Оно представляет интерес не вследствие его влияния на судьбы духовенства, а потому что в нем выявились как претензии высших иерархов, так и нравственный облик духовных пастырей. В своих поступках Феодосий руководствовался не высоконравственными догматами церкви, а приземленными личными интересами. Он принимал новшества, если они не сопровождались сокращением его доходов и не ущемляли прав, принадлежавших его сану. Его честолюбие было оскорблено тем, что после смерти блюстителя патриаршего престола Стефана Яворского он не был назначен президентом Синода, а корыстолюбие – урезанием его доходов. К этому надо добавить сварливый характер Феодосия, его нетерпимость к тем, кто не разделял его взглядов, неразборчивость в средствах достижения цели, грубые выпады против императрицы и светских вельмож.

Резкие высказывания новгородского архиерея в адрес светской власти начали звучать еще при Петре Великом: «Отнял Бог милость свою от этого государства, потому что духовные пастыри сильно порабощены и пасомые овцы над пастырями власть взяли». В 1724 году Феодосий даже осмелился высказать свое недовольство Петру, чем вызвал раздражение царя. В ожидании кары Феодосий обратился с просьбой о заступничестве к Екатерине: «Вчерашнего числа (30 апреля 1724 года. – Н. П.) в Покровском селе безумием моим, не выразумев благопотребной воли всемилостивейшего государя, прогневал я, окаянный, его императорское величество так много, как никто больше; того ради пребываю в великом страхе и отчаянии». Владыка просил «разрешения лично покаяться в моей великой вине».

«Предстательством» Екатерины дело было улажено, но Феодосий отплатил своей заступнице черной неблагодарностью. После ее коронации он так высказался по поводу необходимости упоминать ее имя в ектениях: «Какова та молитва будет, что по указу молиться?»

После смерти Петра Великого Феодосий посчитал, что ему все дозволено. Он стал вести себя вызывающе, совершал один за другим выпады против императрицы и вельмож. 12 апреля 1725 года владыка подъехал в карете к мосту перед дворцом императрицы и, будучи остановлен караульным, вышел из кареты и, гневно размахивая тростью, закричал: «Я сам лучше светлейшего князя!»

Через несколько дней, когда в Петропавловском соборе должна была совершаться панихида по покойному императору, Феодосий вступил в пререкание с камер-юнкером, по поручению императрицы пригласившим его на церемонию. Когда же обер-гофмейстер Олсуфьев передал Феодосию повеление быть на обеде, он заявил: «Мне быть в доме ее величества не можно, понеже я обесчещен. Разве изволит прислать нарочного, чтоб проводили». «Нарочного», разумеется, не прислали, и Феодосий на обеде не присутствовал.

Подобную дерзость двор запомнил. Но Феодосий не угомонился и начал осуждать церковную реформу. В недоброжелателях Феодосий недостатка не испытывал, и архимандриты вскоре донесли о его недостаточно благонадежных рассуждениях: «Никто духовным недоброжелательны, все уклонишася вкупе, какого тут благословения Божия ожидать? Воистину скоро гнев Божий снидет на Россию». Далее Феодосий продолжал: «Государь старался ниспровергнуть это духовное правительство и для того нас утеснял штатом и недачею жалованья, а теперь смотрите: мы все живы, а он умер, его нет».

Когда Феодосий, наряду с другими членами Синода, получил повеление императрицы участвовать на панихиде по почившему Петру, он, поднявши глаза к небу, воскликнул: «Боже милостивый, какое тиранство! Чего церковь дождалась? Мирская власть повелевает духовной молиться, это слову Божию весьма противно».

В последующее время уже ничто не удерживало владыку от резких слов в адрес Петра и его церковной реформы: «Доколе будет тиранство над церковию, дотоле добра надеяться невозможно и суеверие не искоренить, понеже пастыри ни в чем не могут иметь воли, а в церкви монархии нет и никакой не бывало…» Феодосий клеймил Петра не только за духовную реформу, но и за светские дела: «За воинские дела не для чего его хвалить: воевал он от младенческой своей охоты и из тщеславия, а не для государственной пользы… Был государь великой амбиции, глубоких и беспокойных замыслов: новые одни за другими дела заводил, сегодня задумал великое дело, завтра еще большее затеет…»

В поведении Феодосия нетрудно разглядеть непостоянство: то он осуждал светскую власть, то подавал Екатерине челобитную, в которой клялся в верности ей; он прежде всех учинил присягу «и подписал то и содержать ту мою присягу до кончины жизни моей тщуся непременно».

Феодосий позволял себе не только произносить «предерзостные и непристойные слова», но и обдирать с икон серебряные оклады, отбирать церковную серебряную утварь, колокола – духовному пастырю были не чужды пороки светских людей.

11 мая 1725 года указом императрицы Феодосий был отрешен от синодского правления и Новгородской епархии и сослан в Карельский монастырь, расположенный в устье Двины, где его надлежало содержать «под караулом неисходно».[90]

Трудное время после смерти Петра наступило и для антипода Феодосия – Феофана Прокоповича, блестящего публициста и проповедника, автора двух важнейших трактатов эпохи: регламента Духовной коллегии и «Правды воли монаршей». Петр использовал таланты Прокоповича в проведении церковной реформы, оказывал ему доверие и покровительство. После кончины Петра Феофан лишился защитника и подвергся настолько серьезным нападкам противников церковной реформы, что ему грозили большие неприятности.