Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф) Страница 26

Бьёрнстьерне Бьёрнсона».

А Нансен уже вынашивал новые планы. Еще в 1884 году, когда он прочитал в газете изложение отчета профессора Мона о находке остатков «Жаннетты»[74], у него появилась и уже более не оставляла его мысль об экспедиции к Северному полюсу.

Экспедиция Де Лонга погибла во льдах в 1881 году, но не­сколько проолифленных штанов и еще кое-какие предметы с «Жаннетты» были найдены на юго-западном побережье Гренлан­дии, очевидно, занесенные сюда со льдом, дрейфовавшим через весь Ледовитый океан.

«Если льды могут дрейфовать этим путем, то, значит, этот дрейф можно использовать в исследовательских целях»,— поду­мал Нансен, еще не отложив в сторону газету. Об этом плане он говорил со Свердрупом еще тогда, когда они пробивались сквозь материковые льды Гренландии. И не раз они обсуждали возмож­ность претворения этого плана в жизнь. Оба понимали, что под­готовка к походу займет не один год.

Нужны были средства, и Нансен знал, что встретит сопротив­ление. Но это его не пугало.

Зато о зоологии думать было невесело. Выходило, что он опять вероломно забросил ее. Ведь его настоящая специаль­ность — зоология, и он помнил предостережения отца о том, как опасно разбрасываться и заниматься несколькими делами сразу.

Но тяга к неведомому имела глубокие корни. Еще в «Коро­левском зерцале»[75], написанном шестьсот лет тому назад, есть строки о том, что «свойственное человеку влечение к неведомому, несмотря на великие опасности, имеет троякую природу. Первое в ней — дух соревнования и желание прославиться, второе — жажда знания, а третье — надежда на выгоду».

Слава и материальная выгода не влекли к себе Нансена, но, конечно же, его натуре было присуще страстное желание знать и видеть. И он с радостью готов был рисковать своей жизнью, лишь бы приподнять хоть краешек завесы, скрывающей загадки Ледовитого океана. Многие до него брались за это дело и поги­бали. Но все эти люди шли наперекор природе, а не заодно с нею. Вот в чем было главное различие.

Догадка о морском течении молнией озарила проблему, а за­тем из нее родился великий замысел, отказ от которого означал бы для Нансена измену самому себе.

VI. ФРИТЬОФ ВСТРЕЧАЕТ ЕВУ

Теперь-то уж Северный полюс полетит ко всем чертям»,— это было первое, о чем подумал Отто Свердруп, услышав, что Фритьоф Нансен помолвлен с певицей Евой Сарс.

Но тревога оказалась напрасной. Рассказывают — и это прав­да,— что, сделав Еве предложение, Фритьоф тут же добавил: «Но я должен отправиться на Северный полюс».

С первого же часа она знала об этом и не помышляла удержи­вать Фритьофа, хотя ей и нелегко было смириться с тем, что Фритьоф от нее уедет.

Самая первая их встреча произошла в лесу у Фрогнерсетера задолго до Гренландской экспедиции.

Однажды Фритьоф возвращался с лыжной прогулки в Hypмарке и вдруг заметил пару лыж и белый от снега зад, торчащий из сугроба. Из любопытства он остановился. Из сугроба пока­залась вся залепленная снегом голова, и на него глянули большие черные глаза.

Это была Ева.

Они представились друг другу, немного посмеялись и разо­шлись — каждый своей дорогой. Вот и вся встреча. В то время другая владела его помыслами.

Это была кареглазая девушка, пользовавшаяся большим успе­хом в Христиании, холодная и скучная, но очень красивая.

Позднее Фритьоф и сам не мог понять, что он тогда в ней на­ходил. Так и бывает чаще всего, когда влюбленность уже прой­дет. Но тогда влюбленность еще не прошла, и Фритьоф усердно ухаживал за красавицей, которой нравилось его поклонение, но которая поощряла его ровно настолько, чтобы он не охладел. Ис­кусством ухаживать за такой дамой он, конечно, не обладал. Под­носить цветы, французские духи и конфеты он не научился и уж совсем не владел тем «легким тоном», которым обсуждались в ее кругу даже самые серьезные вопросы. Его спортивное платье в обтяжку не годилось ни для Карл-Юхансгате, ни для ее салона. В своей оригинальности он был почти смешон, однако не настолько, чтобы без промедления отвергнуть его.

Вспоминая потом свою молодость, он сказал: «Я никогда не понимал женщин, а вернее, они меня не понимали. Однако же они всегда были у меня на уме».

А теперь его мыслями завладела лыжница из леса у Фрогнерсетера. Она была полной противоположностью светской кокетке, любила спорт и природу, была отважной и веселой. А какие у нее глаза!

Он знал, что она известная камерная певица. Слышал и о том, что Ева заядлая лыжница и что она дочь одного из выдающихся людей Норвегии, зоолога Микаэля Сарса, профессора Христианийского университета. Еще лучше ему были известны имена ее братьев, профессоров Эрнста и Оссиана Сарсов. О матери Евы, фру Марен, он много слышал еще в Бергене, от людей, которым посчастливилось побывать на ее знаменитых воскресеньях. Но сам Фритьоф еще не встречал никого из этой замечательной семьи, хотя давно уже собирался побывать у профессора Оссиана, чтобы побеседовать с ним о зоологии. Теперь он пожалел, что до сих пор с ним не познакомился. Он страстно желал встретиться с фрекен Сарс и договориться с ней о лыжной прогулке, но прийти прямо к ней в дом без приличного повода? Он даже не был уверен, по­мнит ли она ту короткую встречу в лесу.

Нейтральным местом было кафе «Музыка» на улице Карл-Юхансгате. Сюда в обеденное время заходили дамы Христиании. Однажды он заглянул туда и действительно посреди толпы уви­дел стройную девушку. Это была Ева. Он поклонился, она взгля­нула на него темными, немного близорукими глазами, доволь­но критически, как ему показалось, но затем узнала и улыб­нулась.

Это мгновение он запомнил на всю жизнь. Через восемнадцать лет — в 1907 году — в Лондоне, вспоминая первые их встречи и первые лыжные прогулки вдвоем, он писал Еве:

«...Ты была для меня словно свежий ветер из Мира, мне еще не извест­ного, вдруг вошедшего в мое серое существование. ...Подумай, разве это не дивный подарок судьбы, что мы тогда встретились!

...И потом, я вспоминаю первую нашу лыжную прогулку и возвра­щение из леса. В тот день я обедал с Харальдом Петерсеном у его зятя, и мне очень хотелось пойти к вам, но я боялся показаться навязчивым и не пошел.  Как я был глуп,  но теперь, пожалуй,  не стоит жалеть...»

Однако он уехал из Норвегии свободным, ничем не связанным человеком и написал прощальные письма лишь Марион и «пре­красной даме». Но он не забыл свою встречу с фрекен Сарс и только ее вспомнил в дороге, прислав какой-то пустячок из Шот­ландии и следующую записку:

«Эдинбург, 9.5.88

Собираясь покинуть цивилизованный мир, я прошу разрешения по­слать Вам то, что обещал, и сказать последнее прости. Через два часа мы отплываем на Север.

Надеюсь на встречу в добром здравии через шесть месяцев. С приветом

Ваш Фритьоф Нансен».

О первом свидании после возвращения из Гренландии отец рас­сказывал мне сам. Мы сидели и щелкали орехи и нашли орех-двойняшку. Когда отец положил в рот свою половинку, он вдруг рассмеялся: «Я уже один раз играл в орехи-двойняшки[76], и тогда я действительно выиграл».

Я спросила, как это было, и он ответил: «Да, об этом надо тебе рассказать. Это было сразу после моего возвращения из Гренлан­дии. Я ехал на полной скорости по улице Карл-Юхансгате и увидел на тротуаре твою мать с подругой. Я выпрыгнул из коляски, подбежал к ней и взял за руку. «Двойняшки!» — крикнул я и по­ехал дальше, прежде чем она успела перевести дух».

Отец захохотал, вспоминая этот случай. «И что же ты потом потребовал?» — спросила я невинно. «Всю девицу — и по­лучил ее!»

Думаю, что не так-то легко было ее «получить». Ева Сарс была девушкой, очень привыкшей к вниманию, красивой, талантливой и очень сдержанной, и ее еще надо было завоевать. Тетя Малли рас­сказывала мне, как отец «осаждал» маму и не давал покоя ни ей, ни ее семье, пока не добился своего. Вероятно, он ей понравился с первой встречи и она была не на шутку влюблена в него уже тогда, когда он отправился в Гренландию, и дожидалась его возвращения оттуда. Я поняла это из письма, которое отец написал Бьёрнстьерне Бьёрнсону в августе 1889 года:

«Дорогой Бьёрнсон! Примите сердечную благодарность, мою и Евы, за Вашу теле­грамму. Ева спрашивает, помните ли Вы еще слова, которыми уте­шали ее, когда я был в Гренландии: «Вот увидите, Вы получите своего Нансена»?

Так оно и вышло, и, я думаю, Вы согласитесь со мной, что луч­шей награды я не мог бы придумать себе. Я чуть было не проци­тировал Ваши слова из стихотворения «Моя свита», но не стану».

Никогда еще Фритьоф не был так увлечен женщиной. Редко встретишь такое сочетание врожденной жизнерадостности и глубо­кой серьезности, юмора и достоинства, доброты и царственного презрения к мелочным условностям. Она была умна и уверена в себе, но в то же время трогательно наивна во многих вопросах.