В. Сиповский - Родная старина Книга 3 Отечественная история с конца XVI по начало XVII Страница 26

Но недолго продолжалось веселое и праздничное настроение Москвы. Скопин намеревался переждать в Москве весеннюю распутицу, отдохнуть до «просухи», а затем идти на выручку Смоленска. Но царь Василий втайне уже опасался Скопина. Знаки народной любви, радостные крики при встречах народа с ним пугали подозрительного царя. Многие в Москве даже громко говорили, что надо низложить Василия, а царем избрать князя Скопина. Царь даже объяснялся с ним по этому поводу. Князь уверял Василия, что вовсе не думает о короне, но уверить подозрительного старика было, конечно, трудно. На беду, какие-то гадатели, говорят, напророчили суеверному Василию, что престол после него достанется царю Михаилу, как раз — Михаилу Скопину, думалось Василию. Но пуще всех ненавидел Скопина Дмитрий Иванович Шуйский, брат царя. Это был человек бездарный, но очень честолюбивый, мечтавший занять престол по смерти бездетного брата.

23 апреля князь Воротынский пригласил к себе Скопина крестить ребенка. Во время крестильного пира Скопину вдруг сделалось дурно. Его отвезли домой. Кровь хлынула у него из носу. Врач ничего сделать не мог. Через несколько дней князь скончался на 24-м году от роду.

Весть об этом поразила народ как гром. Пошли ходить слухи, будто бы Скопину на пиру у Воротынского поднесла чашу с отравой его кума, жена Дмитрия Ивановича. Негодование и волнение народа дошли до того, что пришлось дом Дмитрия Ивановича охранять военной силой от ярости толпы…

Горько оплакивал раннюю кончину своего друга Делагарди.

— Московские люди! — говорил он со слезами на глазах, глядя на тело Скопина. — Не только на Руси вашей, но и в землях моего государя не видать мне такого человека!

Бесчисленная толпа народа теснилась около гроба князя Скопина, когда его погребали. Мать и жена покойного обеспамятели от горя и отчаяния. Громко рыдал и царь Василий Иванович — хоронил он своего знаменитого воеводу, надежду Русской земли, хоронил вместе с ним и свою последнюю опору…

Князя Скопина погребли в Архангельском соборе между гробницами русских царей.

Сведение с престола Василия Ивановича

Не стало Скопина как раз в ту пору, когда особенно нужен был высокодаровитый вождь, и притом любимый войском. Тушинский вор был уже не опасен Москве, но зато с запада надвигалась на нее более страшная гроза. Когда победы Скопина и его движение к Москве, с одной стороны, а с другой — вторжение Сигизмунда в русские пределы рассеяли тушинское скопище, положение русских бояр и служилых людей, перешедших на сторону самозванца, стало очень затруднительным. Что им оставалось делать? Бежать за самозванцем, потерявшим всякую надежду на успех, было бы совсем неразумно. Идти с повинной головой к Шуйскому было уже поздно. Он щадил и даже жаловал своих каявшихся изменников тогда, когда уходили они от сильного его врага, а теперь мог посмотреть на них совсем иначе. Русские тушинцы решились искать милости у польского короля.

31 января 1610 года к Сигизмунду явилось их посольство. Тут были люди разных чинов: знатные бояре, дьяки, дворяне… Главными представителями были боярин Михаил Салтыков с сыном Иваном и дьяк Грамотин, ловкий, смышленый, но безнравственный делец.

Большим праздником для тщеславного Сигизмунда было прибытие русского посольства к нему в стан. Торжественно принимал он посольство в своем шатре, окруженный сенаторами. Униженно приветствовали короля русские послы: Михаил Салтыков поцеловал руку ему и сказал приветствие, поздравил его с прибытием в Русскую землю, заявил, что московский народ расположен к нему и желает отдаться под его покровительство и вверить ему свою участь. А Иван Салтыков выразил от всего русского духовенства благодарность королю за то, что он пожаловал в московскую землю, соболезнуя о всеобщей смуте и разорении ее областей, чтобы при Божьей помощи водворить в опустошенной стране мир и спокойствие. Затем дьяк Иван Грамотин сказал самое главное — что всякого звания московские люди бьют челом королю и выражают желание возвести на московский престол королевича Владислава, с тем только, чтобы король не нарушал святой веры греческого закона, которую столько веков соблюдали московские люди.

Таким образом, эти послы, выражавшие на самом деле волю только русских изменников, говорившие с королем от имени всей Русской земли, являлись самозваными представителями ее и предавали ее Сигизмунду, злейшему врагу русской народности и православия.

Всем лживым уверениям этих послов король верил — или притворялся, что верит. Это ему было очень выгодно: являлся удобный повод водворить свою власть в Москве.

4 февраля заключен был между королем и посольством договор. Главные условия его заключались в том, чтобы Владислав венчался на царство в Москве по старому обычаю; чтобы святая вера греческого закона осталась неприкосновенной и «учители римские, лютерские и других вер раскола церковного не чинили; чтобы перемена законов зависела от бояр и всей земли и царь не казнил никого, не осудя прежде с боярами и думными людьми». Стало быть, Владиславу предлагалось не самодержавие, а ограниченная царская власть, какая была у Василия Ивановича Шуйского. Любопытно следующее условие: «Для науки вольно каждому из народа московского ездить в другие государства христианские, кроме басурманских, поганских, и государь отчин, имений и дворов ни у кого за то отнимать не будет». Видно, что со времен Бориса и Лжедмитрия I мысль о необходимости сближения с Западом и просвещения уже укоренилась и окрепла. Но в то же время тушинские послы требовали, чтобы крестьяне оставались прикрепленными к земле и чтобы холопам вольности не было дано.

И вот как раз в то время, когда русские изменники готовились предать Москву и русский престол в руки полякам, не стало того вождя, в котором лучшие русские люди видели надежду на спасение от внутренних и внешних губителей Русской земли.

Василия Ивановича не любили и не уважали… Нелюбовь к нему сказывалась уже и раньше, и притом очень сильно. Так, 17 февраля 1609 года, когда тушинцы заградили пути в Москву и там настала сильная нужда и дороговизна, поднялся мятеж, и шумная толпа служилого и черного люда стала дерзко кричать: «Надо переменить царя! Василий сел самовольством, не всею землею выбран!»

Толпа мятежников, по звону набатного колокола, наполнила Красную площадь. Из толпы раздались крики: «Князь Василий Шуйский не люб нам на царстве! Его одна Москва выбрала!»

Несдобровать бы тогда Василию Ивановичу: у него было много и явных врагов, и тайных недоброхотов меж боярами, но на этот раз его выручил патриарх Гермоген.

— До сих пор Москва, — сказал он народу, — всем городам указывала, а не другие города указывали ей… А что кровь льется, то это творится по воле Божией, а не по хотению царя!

Своими увещаниями патриарх на время образумил мятежников. Но скоро открыт был тайный заговор погубить Василия. Главного виновника казнили. Положение Василия Ивановича становилось все хуже и хуже. Общее недовольство, крамолы и неудача за неудачей преследовали его.

Блестящие успехи Скопина, царского родича, на время примирили было народ с несчастным царствованием Василия, но когда неожиданно скончался Скопин и народная молва, хотя и ложная, обвинила в его смерти царского брата и самого царя, то положение его сделалось крайне шатким. В рязанской земле Прокопий Ляпунов начинает волновать народ, требует свержения Василия Ивановича, заводит даже сношения с самозванцем, засевшим в Калуге. Заговорили громче прежнего недоброхоты Василия и в Москве… На свою беду, царь назначил главным предводителем войска, которое готовился вести на Сигизмунда покойный Скопин, своего бездарного брата Дмитрия, не любимого ни войском, ни народом.

Ополчение это, состоявшее по большей части из новобранцев, предводимое неискусным и нелюбимым вождем, двинулось к Можайску. Сигизмунд отправил навстречу русским отряд своего войска под начальством гетмана Жолкевского. Встреча произошла 24 июня 1610 года между Москвой и Можайском, у деревни Клушино. Первым же напором поляки обратили в бегство русскую конницу, смяли пехоту; наемные иноземцы из русского войска стали переходить на сторону поляков. Московская рать была разбита наголову. Дмитрий Шуйский и другие воеводы позорно бежали.

После этой победы Жолкевский двинулся к Москве, провозглашая повсюду царем королевича Владислава. Город за городом сдавались ему, и он уже приближался к столице. С другой стороны спешил к ней самозванец из Калуги и 1 июля стал в селе Коломенском; он рассчитывал, что Москва в крайности скорее признает его власть, чем Владислава. Москва волновалась. Грамоты Жолкевского, в которых он сулил Русской земле мир, спокойствие и всякую благодать, если она признает своим царем Владислава, раскидывались по улицам, ходили по рукам, читались громогласно на сходках. Люди, преданные самозванцу, со своей стороны, мутили народ… Многие, не желая повиноваться Шуйскому, вовсе не хотели попасть и в руки самозванцу и тайно согласились с тушинцами, что те покинут его, а москвичи сведут Василия с престола и выберут всей землей нового царя.