В Сафонов - Дорога на простор Страница 26

Толпа казаков двинулась к амбарам у причалов. Яростные крики долетели оттуда. Грохнула тяжелая дубовая дверь, обитая железными полосами.

Максим Яковлевич прибежал на шум.

- Что тут у вас? - спросил он с брезгливой гримасой.

"Не уберутся никак, - черт не возьмет. Добро, Никитушка! Умней всех!" - злобно подумал он.

- Грабят! - взвизгнул приказчик. - Максим Яковлевич, жизнь порешить хотят...

Он стоял, раскинув руки, будто распятый, защищая дверь.

- На кой ляд нам твоя жизнь, тля, - проговорил высокий, с черным клоком. - Плывем, слышь, купец, в Сибирь плывем! Припасу отвали!

Максим покривился.

- Какого припасу? И с тобой ли толковать про то?

- А со мной! Со мной потолкуешь! Отворяй! - рявкнул высокий.

Максим оглядел его, не двигаясь. Крупное гладкое смуглое лицо, большие блестящие глаза на выкате, черные, почти без белков, с длинными ресницами, густые широкие брови. "Бабы любят", - подумал Максим.

Твердо сказал:

- Твой атаман дорогу ко строгановскому крыльцу знает. А ты пьян, эй, уймись по-хорошему!

Но высокий возразил:

- Я - Кольцо, атаман.

- Главный где твой?

- Я тебе главный, слышь!

"Что тот, что этот", - мелькнуло у Максима. Насмешливо, голосом брата Никиты, и горделиво он сказал:

- Чего ж тебе надо, главный?

И тогда раздельно, на память Кольцо перечислил то, что велел ему запомнить и вытребовать Ермак: три пушки; ружья безоружным (он счел, сколько ружей); на каждого казака по три фунта пороха; по три фунта свинца; по три пуда ржаной муки; по два пуда крупы и овсяного толокна; по пуду сухарей и соли; по половине свиной туши; по безмену [примерно один килограмм] масла на двоих...

- Не давай, хозяин! Не соглашайся, батюшка! - запричитал приказчик.

Максим снял с головы шапку и с поклоном подал казаку:

- А то и рубашонку с себя скинуть? Ты говори, чего там!

Приказчик голосил:

- Уговор был... Максим Яковлевич, ваша милость, вдесятеро тянет, безбожник! Пороху даем два бочонка. Ржицы пять четвертей... Креста нет, бесстыжий!.. Хорюгви даем...

- Хорюгви? - крикнул Кольцо. - Хорюгви? А тебе Сибирское царство? Он пнул подкованным сапогом дубовую дверь. - Вот мой уговор! Будя лясы точить. Отворяй!

Максим надменно вскинул голову:

- На кого гаркаешь? Поберегись! Шиша не получишь.

И вдруг, вкрадчиво с любопытством спросил:

- А того, другого... в машкере... ты уходил, что ли?

Лязгнула сабля, выхваченная из ножен Кольцом. Он подскочил к Максиму с бешеным ругательством.

- Башку долой! Падаль твою по клоку расстреляем!

Максим слышал гоготанье толпы. Он озирался, как затравленный волк. Приказчик, с побелевшим лицом, отпирал замок.

Когда Максим, повернувшись, пошел домой, он ощутил, что держит что-то в руке: серебряная подковка, "на счастье". Она была согнута, исковеркана. Он отбросил ее прочь.

День и ночь строгановские приказчики мерили, насыпали в мешки, отвешивали на контарях - весах с одной чашкой - хлеб, крупу, толокно, порох. День и ночь грузили казаки струги.

Когда затухали огни варниц, собирались глядеть на необычайные сборы люди в язвах, выжженных солью, и подземные люди-кроты из рудных шахт. Во тьме они выползали наружу, ковыляя и харкая черной мокротой, все еще поежившись от могильного озноба. Кроясь во мраке, сходились у своих землянок лесовики. Хмуро смотрели на движущуюся цепь теней, протянутую от тусклых светцов в распахнутых амбарах до белесой дороги реки. У амбаров и на пристани кипела веселая работа - с посвистом, с окриком, с ладным стуком молотков и крепкой руганью. Неслыханная в этих местах работа. Неведомые затеяли ее пришельцы, путь-дорогу выбрали себе не указанную. И сами Строгановы поклонились им.

Настало небывалое в строгановских вотчинах. Белый волк пробежал по улице слободы при всем народе, ратные люди палили в него, да пули не взяли, - так и ушел в леса. Баба родила младенца - весь черный, с лягушечьими лапками.

И пополз слух: "Будет за все управа; великие предстоят перемены".

- Кровью крестьянской жив хозяин! Возьмешь у него лычко, отдай ремешок.

- Роем землю до глины, а едим мякину.

В лесах и горах вогульских скрывался Афонька Шешуков, а с ним вольная ватага русских людей, и зырян, и вогулов. А у Афоньки царская грамота - все-де переменить, кончить купцов-людоедов...

- Приспеет время. Придет Афонька. Все сделает Афонька по царской грамоте. Варницы окаянные поломает. Не соль - мясо крестьянское в них варят. Камни, серебряну руду - кто добыл, тот, не таясь, и бери себе. Недолго царевать Строгановым. Гарцевал пан, да с коня спал.

- Чего казакам одним уходить? Они путь кажут. Айда с Ермаком! В казаки!

- Воля, ребята!

- Воля!..

Вышел человек из дебри. Смело пробрался к самой Чусовой. Люди в починках и деревнях пекли и варили, чтобы было чем встретить гостя, если завернет в их жилье. Бедняки велели своим хозяйкам вытаскивать последние припасы. Но он отыскал сперва неказистый шатер в казацком стане.

- Тебя хочу видеть, - сказал человек, одетый в звериную шкуру. - Твоя дорога поперек моей. Отойди в сторону, не мешай народу.

- Мне идти поверх гор, - ответил Ермак, - тебе - под горой. Жди, пока разминемся.

- Горе не ждет. Кричит горе!

- Чего хочешь?

- Казачки твои чтоб слыхом не слышали, видом не видели ничего, когда свершится суд мужичий.

- Я тут еще стою. Поберегись!

- Ай раздавишь?

- Свое слово один раз молвлю.

Помолчали.

- Не счесть, сколько годов кроюсь в дебри, - заговорил покрытый шкурой. - Малым жив бывает человек. Воздух сладкий, ручей студеный, щекот птичий, дерева зеленые - все ему дается. А жаден он, ногу норовит на хребет другому упереть и кричит: "Мое!"

- А ты крепче стой за свое!

- Не глумись! За свое и пришел постоять. Мало злодеев, да все землю топчут. За них ли подымешь саблю?

- Не строгановской правды ищу, а правды войска моего.

- Одна на свете правда. Хрестьянская. Со злодеями сразись, с теми, кто хребет мужичий ломит, о живых душах кричит: "Мое!" Вот она и будет правда - святая, всем просторная, правда живота, не смертного тлена...

Тогда Ермак сказал ему то, что когда-то Филимону Ноздре:

- От какой тесноты я ушел - ведаешь про то? Какого лиха хлебнул? Сколько батогов спину мою полосовали - считал ты? Рубцы от лямки щупал? Язвы соляные видел? С полночи на полдень вот этими ногами протопал. С заката до восхода. Светлый Дон оставил - темен он мне показался. Приволье матери широкой Волги не пожалел. Ты ли меня остановишь? Узок твой кафтан, боюсь, на плечи накину - по швам поползет.

- Народ, - ответил лесной человек, - как травяное поле. Выкоси его отрастет. Выжги - зазеленеет. Нету переводу народу. Нету истребленья. Мир - он свое подымает. Нынче ли, завтра ли... А мимо его - пути нет, ты помни!

- Сильный смерти не трепещет, жизни по себе ищет. Крут мой путь. Горсть веду на целое царство. Приставай к нам, коли смел.

- Так, атаман, - покончил Афанасий Шешуков, вставая. - Твой путь для горсти, а мой вселенский, да еще круче. Не белые воды, не соболиная казна - плаха на нем. Не знаю, перешагну ли. Да прямо на нее идти людское горе велит!

На реке груженные доверху казачьи суда не выдержали, стали тонуть. Ермак велел прибить с бортов широкие доски. Но и доски не помогли, и тогда выгрузили и оставили часть припасов, не трогая военного снаряда.

И вот - готово к походу казачье войско.

Под Ермаком атаманы: Кольцо, Михайлов, Гроза, Мещеряк и Пан. Под атаманами есаулы, выбранные из простых казаков. Есаулы знали грамоте и когда надо - были за полковых писарей. Войско поверстано по сотням, в каждой - сотник, пятидесятники, десятники и знаменщик со знаменем.

За попа был старец-бродяга, Мелентий Нырков, ходил без черных риз, но знал исправно церковный круг и знатно варил кашу.

Были еще трубачи, зурначи, литаврщики и барабанщики.

Оружие войска: легкие пушечки, доспехи, сабли, копья, бердыши, тяжелые двухаршинные и семипядные пищали. Ружей все же не хватало на всех - у иных были луки.

Приехал на малое время Никита. Он показал вид, будто ничего не случилось. Деловито осведомился, всем ли довольны казаки. Сам осмотрел пушки и несколько доспехов, прищурясь, пересыпал из горсти в горсть муку.

Потом сказал торжественно:

- Ну, вижу, удоволили вас. Ужину [ужина - пай, доля (из будущей добычи)] наперед выдали. Чаю, не забудете того, когда общую нашу добычу дуванить станете. За прежние же вины словцо замолвим - строгановское слово не мимо перед царским слухом молвится.

Он кивнул писарям. У них уже были готовы кабалы на казаков за все добром и недобром взятое. Что ни случалось, все умели Строгановы обернуть выгодой для себя: на том и возвысился строгановский дом.

Максим выступил вперед.

- Про вас говорят: ни в сон, ни в чох... А вы бы, разудалые, идучи на подвиг ратный, христианский, перед богом обеты положили... По обычаю, атаманы.

Он чуть приметно покривил губы. Божба разудалых показалась ему забавной.