Сталинизм и война - Андрей Николаевич Мерцалов Страница 26

Под видом преодоления «гнилой, продажной интеллигенции», наука была лишена наиболее квалифицированных своих кадров. Их отстраняли от должностей, им запрещали печататься, морально дискредитировали. Борьба идей была превращена в «борьбу на уничтожение». Инакомыслящих, не только из буржуазной среды, ссылали, заключали в тюрьмы, высылали за рубеж, расстреливали. В менее грубой форме эта практика продолжалась и после смерти Сталина. Характерно, что за рубежом возникла целая школа историков России[84]. Аналогичные процессы происходили в других отраслях обществоведения.

Так же, как в становлении сталинизма в целом, в формировании картины прошлого особую роль сыграл сам Сталин. Известны постоянные прямые вторжения «вождя» в науку, а также использование полученных ею знаний в политических или идеологических целях. Напомним письмо Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция», замечания И. Сталина, А. Жданова, С. Кирова по поводу конспектов учебников по истории СССР и новой истории, краткий курс истории ВКП(б). Все, что в истории было неугодно Сталину, он хладнокровно вычеркивал. Десятки имен вообще исчезли, другие были скомпрометированы. Литература о «врагах народа» была уничтожена. «Краткий курс» вместе с постановлением ЦК ВКП(б) 14 ноября 1938 г. «о постановке партийной пропаганды» освящали культ. В постановлении недвусмысленно подчеркивалось, что «проверенная» трактовка истории исключает какие-нибудь иные толкования. Так был положен конец каким-либо исследованиям в этой области знания. Другим крупным вторжением Сталина в освещение прошлого были его прямые суждения, открытые или косвенные рекомендации, касающиеся второй мировой войны. В первую очередь в этой связи должны быть названы его книга «О Великой Отечественной войне Советского Союза» и биография Сталина.

Были в ходу и другие способы воздействия на историческую науку. Она должна была следовать не только каждой мысли, но и слову, и букве в высказываниях «вождя», в официальных документах, газетах и журналах, особенно таких, как «Правда» или «Коммунист». Для историков были святыми различные стереотипы, возникшие по воле Сталина. Таковы утверждения о «сталинской конституции — самой демократической в мире», о победе социализма, обострении классовой борьбы при социализме, полном соответствии социалистических производственных отношений производительным силам.

Оказали влияние утверждения Сталина о «безраздельном господстве оппортунизма» в период между Марксом и Лениным[85], о фашизме и других явлениях современного капиталистического мира. Нормальное развитие знания прекращалось, на темы накладывался запрет, действовавший в течение десятилетий. До сих пор многое не изучено. В то же время часть обществоведов и публицистов продолжает руководствоваться некоторыми сталинскими представлениями. До последних дней можно встретить в прессе и монографиях осуждение пацифизма, составившего ныне теоретическую основу движения зеленых. Последнее, как известно, отличается ярко выраженными демократическими и антимилитаристскими тенденциями. Не настала ли пора осуществить сравнительный анализ пацифизма (в прошлом и настоящем) и провозглашенного в СССР — РФ политического мышления? Как в доме повешенного не принято говорить о веревке, так в советской литературе господствовала формула умолчания по поводу массового террора 30-х — начала 50-х гг.

Другой историографический факт. Стали недоступными многие документы трех разделов (1772, 1793, 1795) территорий Великого княжества Литовского и Польского королевства между Россией, Австрией и Пруссией. В историографии господствовал в высшей мере избирательный подход к различным сюжетам. Так, явно было ослаблено внимание к истории крестьянства, сталинская оценка его роли в прошлом и настоящем, несомненно, была ложной. Если не по прямым указаниям Сталина, то под влиянием конъюнктуры написаны «Наполеон» Е. Тарле, «Иван Грозный», «Петр Первый», «Хлеб» А. Толстого, «Сталиниана» С. Герасимова, «Иван Грозный» и «Бежин луг» С. Эйзенштейна. Последний фильм был посвящен образцовому пионеру П. Морозову (режиссер и автор сценария — А. Ржешевский).

Так же как в появлении сталинизма повинен не один «вождь», в становлении системы освещения прошлого значительна роль его приближенных. Уже в 1929 г. в литературе к 50-летию Сталина его восхваляли Л. Берия, К. Ворошилов, А. Жданов, Л. Каганович, М. Калинин, В. Куйбышев, А. Микоян, В. Молотов, Г. Орджоникидзе и другие[86]. Миф о генсеке как организаторе и вдохновителе побед в гражданской войне, включая героическую оборону Царицына, сфабрикован Ворошиловым в статье «Сталин и Красная Армия». Более сложен вопрос о роли самих историков. Сейчас велик соблазн представить всех их «детьми своего времени», возложить всю ответственность на политиков. Впрочем, даже А. Жданова и М. Суслова некоторые авторы называют лишь «продуктом эпохи». Наука будто бы не виновата, если не востребовано гуманистическое толкование социализма. Уже на упоминавшемся совещании историков в 1962 г. проявилось стремление видеть по две стороны баррикад историческую науку и сталинистов, как будто среди первой не было вторых.

Нормальное взаимодействие исторических наук с политической практикой предполагает социальный заказ; глубокий анализ с использованием мирового опыта; обратную связь. Из этого не следует, однако, что ученый должен пассивно ждать заказа. Полностью относится к историкам сказанное Л. Абалкиным об экономической науке, ответственной, по его мнению, за трудности в экономике. Наука отстала в разработке соответствующих рекомендаций и проявила нерешительность в защите и реализации имевшихся предложений. Историческая наука занимала в инструментарии сталинизма особое место. Без нее группа Сталина, свернувшая с октябрьского пути, не смогла бы раздуть костер «классовой борьбы» внутри страны, сорвать нэп, усилить ложное представление советских людей о международном положении СССР как осажденной крепости. Режим направлял освещение истории, основную же деструктивную деятельность осуществляли сами историки. И они не были пассивным объектом сталинских или брежневских манипуляций. Аналогичны процессы в других науках. Известно, что кибернетика разрушалась математиками, генетика — биологами. Может быть, в области истории начальство вело себя более разнузданно. Каждый считал себя (и считает до сих пор!) знатоком истории. К чести науки лучшие ее представители и в тяжелые годы оставались учеными. Многие же историки небескорыстно пошли на службу порочной идеологии, заняв позицию «чего изволите?». Они повторили это и в 1991–1997 гг.

Военные историки не заставили себя долго ждать после ответа Сталина на письмо одного из них — Е. Разина[87]. Вскоре появились развернутые «обоснования» пресловутой сталинской стратегии «заманивания» и кутузовского контрнаступления. Одним из первых призыв Сталина писать в ультрапатриотическом стиле воспринял П. Жилин, впоследствии — начальник ИВИ[88]. Достаточно было появиться сообщению о лишении сталинских премий автора работы о характере движения Шамиля (1950), как историки перешли от идеализации мюридизма к его нигилистическому отрицанию. Так произошло и в случае с рецензией на статью Энгельса «Внешняя политика русского царизма» и другими работами Сталина, в