Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк Страница 26

а их оценка… Решающей становится ясность нового познания истории»[350]. Карл Ясперс был и оставался оптимистом: «Человек, если он хочет познать начала своего бытия и жить, не имеет права отчаиваться… Не исключено, что человек в конце концов одержит победу над антиразумом в себе самом». Надежда на это не исчезнет, считал Ясперс, «пока есть люди, способные мыслить, понимать и ставить цели, пока молодежь отваживается думать независимо и пока она способна на благородные порывы»[351].

Главная заслуга Ясперса, по определению редактора журнала «Der Spiegel» Рудольфа Аугштайна, состояла в следующем: он решился «сказать людям о том, что политическое действие может стать одновременно и моральным действием». Он причислял себя к представителям «другой Германии», разделяющим его кредо: «Политика не может стать осмысленной, если профессиональные политики рассматривают ее как сферу своего монопольного влияния»[352].

Точная оценка значимости книги «Куда движется ФРГ?» была дана Михаилом Гефтером, который именует ее автора «бескорыстным Ясперсом», сравнивая его с Андреем Сахаровым. Труд немецкого философа — это «искра пробуждения и воспоминания», это «призыв защитить правовое общество от опасностей, гнездящихся внутри него самого». Гефтер был уверен в существовании «Мира Ясперса и Сахарова, архитектоника которого в огромной степени зависит от того, удастся ли людям и их сообществам вписать в нее исконные и вовсе свежие проблемы межчеловеческих притяжений и не отменяемых до конца отталкиваний»[353].

И Ясперё, и Сахаров, находясь впереди исторического времени, выступая за преодоление незыблемых, казалось бы, стереотипов политического поведения, обладали мужеством идти против течения, не страшась преследований властей. Оба далеко вышли в своей деятельности за узкие профессиональные рамки. Оба не боялись говорить согражданам неприятные вещи, оба умерли не понятыми современниками. Даже сборники их публицистических выступлений названы почти одинаково: у Ясперса — «Надежда и тревога», у Сахарова — «Тревога и надежда»[354]. Именно с категориями неизбывной тревоги и сохраняющейся надежды связана деятельность великих гуманистов прошедшего века.

Тревогой за будущее пронизаны широко известные в ФРГ эссе «Что означает “извлечение уроков из прошлого”» и «Воспитание после Освенцима». Эти составляющие единый комплекс и многократно издававшиеся тексты первоначально возникли как радиовыступления Теодора Адорно — философа, социолога, культуролога, музыковеда, одного из создателей — наряду с Максом Хоркхаймером и Гербертом Маркузе — Франкфуртского института социальных исследований. В 1934 г. Адорно был вынужден эмигрировать, работал во время войны в США, оказав немалое влияние на американскую социологическую и политологическую науку. В 1949 г. он вернулся на родину, был профессором Франкфуртского университета, директором воссозданного Института социальных исследований[355].

Ученый ясно видел опасность того, что в ФРГ существует «тенденция бессознательной, а также не такой уж бессознательной защиты от чувства вины». Он именовал это «тенденцией, скрывающейся за гладким фасадом повседневности»: «под прошлым хотят подвести черту и по возможности стереть его из памяти»[356]. Вопреки стереотипам, сложившимся в ходе «экономического чуда», он предостерегал от «пустого и холодного забвения», от «суетливых попыток при помощи встречных обвинений освободить себя от мук совести»[357]. Адорно ясно видел роковую опасность того, что в обстановке холодной войны «задним числом оправдывается нападение Гитлера на Советский Союз». Предупреждая об опасности существования «объективных общественных предпосылок, из которых фашизм произрос», он страстно и убедительно выступал за то, чтобы «преодолеть сами причины событий прошлого»[358].

В эссе «Воспитание после Освенцима» рассматривались узлы сплетения социальных и психологических обстоятельств, которые формируют «авторитарную личность» и превращают человека в слепого приверженца диктатуры, в преступника. Никто из живущих, утверждал исследователь, не может отмахнуться от реалий фашизма как «от некоего поверхностного феномена, некоего отклонения от хода истории, каковое можно вообще не принимать во внимание перед лицом великих прогрессивных тенденций, просвещения и якобы все возрастающего гуманизма». Откат к варварству национал-социализма, возможность повторения такого отката являются «выражением чрезвычайно мощной общественной тенденции», у «бесчеловечности большое будущее»[359].

В ФРГ гитлеровская диктатура обычно ассоциируется со злодеяниями, совершенными против еврейского населения. Адорно высказал свое суждение: «Беда в том, что многие люди склонны воспринимать Освенцим только как символ антисемитизма, а не как преступление против всего человечества, против каждого человека, будь то француз, цыган, поляк, русский, немец, индеец»[360].

Иммануил Кант сформулировал общеобязательный принцип, которым должны руководствоваться люди независимо от их происхождения и положения. «Существует только один категорический императив: поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»[361]. Вслед за Кантом Теодор Адорно указывает на мировую потребность нравственного порядка, нравственного суда, на настоятельную необходимость борьбы против первопричин зла, недопущения его повторения. Теодор Адорно следующим образом излагает современный категорический императив: «предотвратить возвращение Освенцима», создать «духовный, культурный и общественный климат, способный не допустить повторения, то есть климат, в котором мотивы, приведшие к ужасу Освенцима, хотя бы в какой-то степени будут осознаны»[362]. В центре суждений Адорно постоянно находится проблема противоречий в формировании чувств национальной вины и национального стыда: «Механизмы самозащиты включаются только тогда, когда налицо осознание преступления… Самозащита есть знак осознаваемого стыда, здесь открывается перспектива надежды»[363].

Александр Мичерлих (1908–1982) — имя малознакомое у нас, но широко известное в Германии. Он занимал ведущие позиции в мировой психоаналитике и психотерапии, был профессором Гейдельбергского университета, основателем и директором Института Зигмунда Фрейда во Франкфурте-на-Майне[364]. Антифашист, неоднократно подвергавшийся аресту, вынужденный эмигрировать, Мичерлих в 1949 г. опубликовал документальный сборник «Бесчеловечная наука»[365] — исследование о преступных медицинских экспериментах, о массовом умерщвлении неизлечимых больных — детей и взрослых в гитлеровской Германии. Отклика со стороны общественности не последовало. Напротив, карьера Мичерлиха как врача оказалась под угрозой. Говорили даже, что врачебная палата земли Вюртемберга скупила тираж книги и пустила его под нож. «Мой муж, — говорила мне фрау Маргарете Мичерлих (1917–2012), — всегда был для вечно вчерашних как кость в горле».

В 1967 г. супругами Мичерлих была выпущена книга «Неспособность скорбеть. Основы коллективного поведения»[366]. Что побудило Ученого и его супругу обратиться к публицистическому жанру? Они поставили перед собой задачу: дать социально-психологическую характеристику западногерманского социума. Диагноз оказался беспощадным и малоутешительным: ФРГ поражена «параличом совести», там вовсю действуют «механизмы отторжения памяти о нацистском прошлом», преобладают такие невралгические проявления, как «отстранение от собственного прошлого», уход от «проблематики страха, вины и стыда»[367].

К чему может привести дальнейшее «интенсивное отрицание фактов из истории канувшего в прошлое Третьего рейха»? Чем грозит западным немцам «отсутствие адекватной