Владимир Добров - Тайный преемник Сталина Страница 27

Мелко и противно. В Советском Союзе я работаю над проблемами, которые через два десятилетия будут определять судьбы всего мира. У вашего «свободного» государства, как я тут выяснил, нет денег, чтобы этим заниматься. Не хочу размениваться на эти мелочи, жизнь-то одна».

Вот с каким мы настроением жили, и это настроение нам давал социализм. Подчеркиваю, сталинский, а не хрущевский социализм, который действительно ударился в мелочевку и который не считался с творческими устремлениями талантливой молодежи».

Сам Струминский работал над одной из таких фундаментальных проблем — созданием водородного двигателя. В первую очередь, правда, его планировалось применить в военной авиации и ракетостроении, но создание такого двигателя могло бы кардинальным образом повлиять и на решение глобальных энергетических и экологических проблем. Тем более, что параллельно разрабатывалась возможность использования этого двигателя в автомобилестроении.

По Москве, рассказывал академик, в начале 50-х годов уже бегал автомобиль с водородным двигателем. Правда, он был слишком дорогим, громоздким и опасным, поэтому испытывали его ночью на отдаленных пустырях. Но работа шла довольно быстро, и Владимир Васильевич был уверен в успехе.

Водородный двигатель вошел в долгосрочный план фундаментальных научных исследований и разработок, утвержденный в начале 50-х годов руководством страны во главе со Сталиным. «Реализация плана, — говорил академик, — оставила бы далеко позади нас все развитые страны, в том числе и США. Сталин заглядывал на десятилетия вперед, ставя перед советской наукой цели, казавшиеся в тот период просто фантастическими. Конечно, достигнуть всех поставленных целей вряд ли бы удалось — наука есть наука, заранее предугадать результаты исследований, тем более фундаментальных, почти невозможно. Но даже частичное выполнение плана выводило нашу страну на самые передовые научно-технические позиции в мире и, главное, открывало возможности совершенно нового подхода к решению стоявших перед страной экономических и социальных проблем».

В середине 50-х годов Хрущев, однако, под предлогом экономии расходов и отказа от «завиральных», по его словам, проектов кардинально пересмотрел долгосрочную программу научно-технического развития страны, вычеркнув из нее и работы над созданием водородного двигателя. «На заседании Политбюро, куда меня пригласили как одного из составителей плана, — рассказывал Струминский, — я даже стал на колени, умоляя оставить водородный двигатель. Сказал партийным вождям, что мы близки к решению и что через несколько лет весь мир придет к нам на поклон как к лидеру технического прогресса. Хрущев, однако, оборвал меня, сказав, что переселять людей из землянок надо не через несколько лет, а сейчас, для чего и нужны сэкономленные деньги. Но ведь в плане была и работа над технологиями, которые могли совершить подлинную революцию в строительном деле. Их тоже вычеркнули. Те, кто живет настоящим, перестав заботиться о будущем, обрекают страну на экономическую отсталость.

Опасным человеком был Хрущев».

Сталин твердо придерживался курса на «онаучивание» советского общества, поскольку в отличие от своих преемников хорошо понимал, что именно на путях развития научно-технического прогресса социализм одержит окончательную и бесповоротную победу над капиталистическим строем и, наоборот, потерпит поражение в противостоянии с ним, если не сумеет быстрее разрабатывать и внедрять инновации. Его план стимулирования научно-технического прогресса, как отмечает в своей чрезвычайно интересной работе С.С. Миронин («Дело генетиков». Москва, Алгоритм, 2008, стр. 138–139), включал в себя несколько компонентов:

«1. Необходимо было вовлечь в науку весь народ, заставить его осознать, что только инновационная активность, творчество дают истинное наслаждение.

Надо было сделать науку независимой от промышленности, иначе наука быстро бы превратилась в придаток последней, и это доказал опыт послесталинского развития СССР.

Необходимо было создавать мощные «научные кулаки», и это решалось путем создания научных городков, что на десятки лет предвосхитило то же решение, предложенное в США в виде университетских лагерей или кампусов.

Ученые должны были стремиться к внедрению своих достижений, поскольку только тесная работа с промышленностью позволяла им увеличить финансирование своего направления.

Кроме того, технические решения искали военные, которые вынуждены были участвовать в гонке вооружений».

Все верно, за исключением мощных «научных кулаков», возрожденных в США в виде университетских лагерей или кампусов. В отличие от советских научных городков, там решением фундаментальных научных проблем, как правило, не занимаются. Как и в знаменитой калифорнийской «Силиконовой долине». Речь идет о прикладных исследованиях, да и то под углом их рыночной направленности, нацеленности на получение максимальной прибыли, что не может не ограничивать размаха научных исследований. Конечно, талантливый и предприимчивый человек, реализовавший ценную научную идею, может в течение месяцев сделать даже не миллионное, миллиардное состояние. Но это не означает, что он двинул вперед мировую науку, он только воспользовался фундаментальным открытием, сделанным, как правило, другими. Или, что случается гораздо чаще, «боковым» ответвлением от него, коммерциализация которого и приносит огромные прибыли.

Можно представить глубину невежества и незнания как современных западных реалий, так и недавнего прошлого своей страны у российских реформаторов во главе с А. Чубайсом, развернувших в начале 2010 года громкую пиар-шумиху вокруг намерения создать в России свою «Силиконовую долину» в Сколково по типу калифорнийской. Да ведь сталинские научные городки были на порядок эффективней всяких «долин» и «кампусов»! Если речь идет, конечно же, о практическом применении именно фундаментальных научных открытий, а не о рыночном использовании изобретений и конструкторских находок. Впрочем, если за дело взялся Чубайс и другой, не менее одиозный олигарх В. Ваксельберг, можно быть даже не на сто, на двести процентов уверенным в том, что оно в любом варианте будет полностью провалено, как были провалены все без исключения предыдущие широкорекламируемые рыночные «начинания»…

Тяга к безголовому реформированию, к постоянным перестройкам и реорганизациям, только ухудшавшим, а то и разваливавшим все дело, началась еще при Хрущеве, этом непревзойденном мастере ярких вспышек, которые, надо отдать ему должное, ослепляли на время не только его единомышленников, но даже и противников. Правда, эффект этот достигался за счет умаления долгосрочных, стратегических интересов, что в конечном счете оборачивалось колоссальными потерями. Но люди живут сегодняшним днем, и эту слабость Никита Сергеевич эксплуатировал весьма умело. Как и сегодняшние российские реформаторы, ловко использующие невежество и доверчивость широких масс. Сталин всех этих мелкобуржуазных бездарей, неумех и проходимцев, разваливавших социализм и расчищавших путь к капиталистической реставрации, видел насквозь и бил беспощадно, за что и заслужил их ненависть еще с хрущевских времен. Виноват, правда, в том, что не успел добить их до конца, остановился на полпути, за что пришлось расплачиваться самой страшной ценой. Ну а они, придя к государственному рулю, приступили к разрушению того, что должно было служить высшим интересам государства и народа. Фундаментальной, да и прикладной науки это касается не в последнюю очередь.

При Сталине система управления академической наукой было строго централизованной. Темы работ, выполняемых в научно-исследовательских институтах, утверждались в Президиуме Академии. Они был строго подчинены потребностям страны в новых знаниях, необходимых для решения оборонных и народнохозяйственных задач. Планирование и контроль научных работ осуществлялись по аналогии с промышленным производством. За объемом бюджета, подбором кадров со сроками исполнения следили довольно строго. Тут было немало минусов, поскольку механически переносить процедуры и правила, принятые на производстве, на науку значило не учитывать ее специфику — творческий труд, что там ни говори, отличается от физического и имеет свои особенности. Такой порядок сковывал в известной степени свободу творчества самих ученых и свободу маневра институтов, которым заранее расписывалось, на что и сколько тратить выделенные им деньги, что, естественно, заранее трудно, если не невозможно предусмотреть. Но эти «минусы» с лихвой компенсировались одним большим плюсом — нацеленностью научных исследований на практические результаты, на оценку этими результатами эффективности труда ученых и возможностей их карьерного роста. Денег всегда не хватает, но в целом бюджетными средствами научные исследования, по крайней мере, самые ключевые и перспективные, обеспечивались. Практика же, не только отечественная, но и мировая, показывает, что бюджетная обеспеченность науки дает гораздо больше результатов, чем так называемая «свобода творчества», хотя она, конечно, тоже играет немалую роль. Другая важная особенность сталинской системы управления наукой состояла в тесной привязке прикладной науки к производству — многие КБ и лаборатории находились при промышленных предприятиях, и это считалось в порядке вещей.