Михаил Брук - Четвёртый ингредиент Страница 27

       За подобное «открытие» в любом сопредельном государстве его бы «накормили» тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. В России же увенчали должностями и лаврами. И Крафт не был одинок. Его сановные коллеги в российской столице держались того же мнения. Мнения, одобренного высочайшим Синодом.

       Увы, успешная карьера не знает универсальных средств. То, что прославило Крафта,  сильно «подмочило» репутацию правдоискателя рангом пониже. В 1758 году профессор ботаники И.Х.Гебенштрейт выпустил эссе «Слово о плодородии земли», где рассказывал о свое  путешествии по Украине.

       «Земли там одарены таким плодородием, что самым нерадивым дают урожаи, - писал он. – Земля та черная, природная, происшедшая от согнивших частей животных и растений».

        Сделав такой вывод, ботаник оробел. Нет, он не сомневался в сказанном, но представил, какую реакцию вызовет его заявление среди сослуживцев. Уж, эти не упустят случая съязвить: «Наш добрый Иоганн увлекся.  Если предположить, будто земля происходит от «согнивших частей», то, чего доброго, и другие царства природы родились сами собой. Meine Gott! А где же рука Творца?»

       И Гебенштрейт уточнил: «Вероятно, земной шар с сотворения света был везде покрыт такой плодородной землей». Профессорскую «учтивость» восприняли благосклонно. Правила хорошего тона даже в научных кругах имеют вес.

      Да вот беда, его примеру последовали многие. «Осторожность» профессора мешала признать очевидный факт: почвы не существуют от века, а образованы, в том числе, и «долготою времени». У них есть своя история.

     Потому-то единожды сделанная «уступка» еще долго порождала фантастические предположения, среди которых «преобразующая сила всемирного потопа» - самая умеренная гипотеза. А ведь бытовали мнения о ледниках и морских нашествиях, переместивших черные земли из прочих районов планеты аккурат в украинские степи.  

       К счастью, в Петербургской Академии покорность и «уважение» к Священному писанию проявляли не все. И меньше других Михайло Васильевич Ломоносов. Политес был не в его правилах.

      Навязшую в зубах историю титана российского пересказывать не стану.

 Она известна. Но, знакомясь с ней, испытываешь странное чувство, будто все упрямство, настойчивость ученого - реакция на «галантность» коллег. Именно она заставляла браться его, то за опыты по физике, то по химии, составлять трактат «О слоях земных», садиться за перевод какой-то  «Лифляндской экономии»… 

      Вам известно, что такое Лифляндия? Всего лишь «пятачок земли» между Латвией и Эстонией с населением менее миллиона человек…

      Существует немало версий, как книга о столь малозначительной провинции попала в руки Ломоносова. По одной из них, он увидел ее в библиотеке своего марбургского наставника Христиана Вольфа. И, видимо, сильно призадумался. «Вишь и клопы уже обзавелись своей экономической наукой, а государству Российскому все не досуг».

       С другой, на молодого академика повлияла «критика», высказанная в адрес той же книги, его непримиримым врагом, «ученым немцем» Бюргером. «Надо ж и медведи на цепи свое мнение иметь стали», - возмутился бывший помор.

     Так или иначе, императрицу Елизавету Петровну известили.  И Ломоносова экстренно вызвали в кабинет имперского секретаря Ивана Черкасова. На столе уже лежало знакомое сочинение Соломона Губертуса: «Экономическая стратагема или изучающим земледелие…», та самая «Лифляндская экономия».

       Царедворец ехидно улыбнулся и протянул ученому книгу со словами: «Михайло Васильевич, наидрожайший Вы наш, приказ императрицы. Перевести в наикратчайшие сроки, дабы земледелец российский мог приращение в хозяйстве иметь».  

       Выбор оказался более чем удачен. Ломоносов до 19 лет жил в Архангельской губернии, где бытовал «пяти статейный табель о почвенных рангах». И не знать его он не мог. Кроме того, постигая премудрости горного искусства в Саксонии у Иоханна Генкеля, юный академик интересовался составом «сложных земель», торфов, почв. К тому же, в совершенстве владел  немецким языком, на котором и был написан, сей труд.

       Философские упражнения Губертуса вызвали бы зубовный скрежет и у более сдержанного читателя.  Потому-то переводчик поступил так, как спокон веков делали большинство его коллег. Безжалостно выбросил из текста «негодные рассказы, коими книги свои наполняют токмо, чтобы великим казаться», добавил толику своего жизненного опыта, и, «стратагема», резко сбавив в объеме, и превратилась в «Лифляндскую экономию».

     С этого момента в агрономии, а затем в науке о почвах, и появилось новое слово «чернозем».  У Губертуса, понятно, говорилось о «chernozemus». Но откуда настоящему чернозему взяться в Лифляндии? Как, впрочем, и в остальных местах, где его именем называли самые различные земли. Это и натолкнуло переводчика на мысль подробнее разобраться в бытовавших понятиях.

       А велика ли разница? Она огромна. В русском языке под «черноземом» подразумевались и дерновые почвы севера, и торфа. Толковый словарь  дает еще одну трактовку: «В Древней Руси «черный» означало не частный, государственный». Отсюда и пошли «черные» крестьяне, земли.

       Признаться, и Ломоносов не сразу «раскусил» царь - почву. Переиначивая «стратагему» Соломона Губертуса, он полагал чернозем «верхним слоем земли, который легко разглядеть при копании колодезей». Выходило, будто чернозем и «есть та порфира, коя венчает развитие ВСЕХ слоев земных, одновременно являясь частью нижних, много от них заимствующая, уделяя от себя взаимно».

       Идея верная. Почвы в течение своей жизни, действительно делятся на слои-горизонты, и самый верхний из них – самый важный для человека. Именно он кормит и поит растения. Правда, далеко не всегда этот символ силы и могущества - чернозем. Более того,  большинству земель, в силу условий их рождения, великий шанс не выпадает никогда. Потому-то слово «ВСЕХ» оказалось лишним. Чтобы понять это потребовалось еще пятнадцать лет.

        В трактате «О слоях земных» ошибка исправлена. Ученый избавляется от «порфироносного покрывала». Он наслышан о тучных степных землях Малороссии. И понимает: они не простые покрышки, а особые тела, способные «рождаться» и «умирать». Не «первообразные», как представил их Гебенштрейт, а постоянно меняющиеся, не «вездесущие до потопа», как утверждал Крафт, а «образованные разрушением горных пород, растениями и долготою времени».

       Немного нашлось бы в восемнадцатом веке людей, способных вообразить почву – особым природным организмом, появившимся на свет без помощи Творца, из разрушенных растениями скал, живущим собственной, непохожей на другие «существа» жизнью! Даже в двадцатом столетии встречались ученые, не признававшие за плодородным слоем большинства подобных свойств.

      Способность изменения почв во времени, их генетическая сущность, косвенно подтвердилась исследованиями другого гения той эпохи,  Жоржа Луи Леклерка де Бюффона. Правда, французский ученый ни словом не обмолвился о плодородном слое, полагая: природа представлена тремя царствами - горных скал, растений  и животных.

     А вот у Ломоносова получалось, что существует и ЧЕТВЕРТОЕ. И поскольку животные, растения, горные породы и климат везде разные, заключает ученый, то и результаты, а точнее почвы, получаются не одинаковые.

     Тут-то свершается еще одно невероятное для восемнадцатого столетия событие. Переход от «physica empirica» или науки «фактов» к «physica speculativa» или науке «чистого разума». Не простая дедукция, знакомая со времен эллинов, не обыкновенное обобщение, а построение изящной гипотезы, названной в наше время  «законом природной зональности».

      Законом, «благодаря коему, токмо и можно понять, чем рознятся тундры мхами зарослые, а леса хвойные вечно зелены». Почему на севере больше земель «турфовых», а «в тайге земли песчаные». И уж тем более «не дивно, что там, где лист на земле согнивает и в навоз перетлевает, глины, и другие подошвы черною землею покрываются».

      Опять «черная земля»! Да, но на этот раз это перегной, гумус. Выходит «чернозем» един и одновременно «двулик». И здесь нет ни малейшего противоречия. В науке о природе только наметились границы между отдельными дисциплинами. Единственным подспорьем при объяснении тех или иных явлений служила формальная логика, главный из постулатов которой гласил: «Мысли, различающиеся конкретным содержанием, могут быть облечены в одну и ту же форму».  Например, слово «земля» может объединять совершенно разные понятия. Планета, суша, почва, песок, глина… Тоже случилось и черной землей, черноземом.

      В восемнадцатом веке к расхождениям между «словом» и заключенном в нем «смыслом» относились терпимо. Научная терминология только зарождалась. Но толерантность и плюрализм мнений касались лишь мелочей. Стоило объявить об открытие нового «царства природы», и учтивость коллег, «как ветром сдуло».