Светлана Богина - Революционер-народник Порфирий Иванович Войноральский Страница 28

Ковалик закончил чтение. Наступила тишина. Все как бы вновь ощутили себя в ненавистных казематах и задумались над тем, что их ждет впереди, в суровой Сибири. Виташевский, самый молодой и очень впечатлительный юноша, сидел мрачный. Он безнадежно обхватил опущенную голову руками, в глазах у него было выражение тоски. Войноральский заметил это и, неожиданно нарушай тишину, громко произнес:

-- Что-то мы забыли одного поэта, нашего мужественного борца, члена Интернационала, видного землевольца, а теперь и народовольца Николая Морозова. Он сейчас борется на свободе, но, даже и сидя в тюрьме, он не позволял ни себе, ни другим терять веры в победу. Я прочту, если позволите, отрывок из одного его стихотворения, написанного в заключении:

Проклятие! Пишу стихи в тюрьме.

Когда нас ждет не слово -- дело!

Да, жить одной мечтою надоело.

Бесплодно пьется мысль в моем уме.

Когда в борьбе с неправдой злою

Стремится нее живое,

Когда повсюду гнет тупой

Да рабство вековое.

Тогда нет сил в тюрьме сидеть

И песни о неволе петь.

Тогда, поэт, бросай перо скорей

И меч бери, чтоб биться за свободу.

Стесненному неволею народу

Ты не поможешь песнею своей.

Настроение собравшихся под воздействием уверенного, мужественного голоса Войноральского поднялось. Раздались голоса: "И из Сибири можно уйти!"

-- Огня души не погасить! -- произнес Войноральский свою любимую поговорку. В это время в столовую вошел надзиратель и объявил о приходе родных. Все стали выходить из "Форума", а счастливые "посещаемые" устремились на встречу с родными в контору.

И снова обитатели пересыльной тюрьмы с жадным вниманием ловили новости с воли, информацию о деятельности народников. Стали известны подробности казни Ивана Ковальского 2 августа 1878 г. в Одессе, и как ответ на это злодеяние царских властей -- убийство Кравчинским начальника III отделения шефа жандармов Мезенцева.

В Одессе перед зданием суда, где шел процесс над Ковальским, собралась толпа из рабочих и революционной интеллигенции. Они выражали свое возмущение позорному судилищу над революционером и не желали расходиться, даже несмотря на выстрелы полицейских. Выстрелы были слышны в зале суда, и Иван Мартынович Ковальский в своем последнем слове сказал:

-- Судьи, слышите? Это голос общественной совести, общество просыпается от векового сна. Я теперь спокойно могу умереть. Месть за меня еще впереди.

События в Одессе получили большой резонанс. Их обсуждали и землевольцы, многие из которых хорошо понимали, что на место убитых карателей придут новые и только народное восстание способно решительно покончить с самодержавным строем. Но многолетние попытки поднять крестьянские массы на восстание ни к чему не привели. В этих условиях среди народников стало усиливаться направление, рассматривавшее политическую борьбу с правительством с целью его свержения как самостоятельную первоочередную задачу, решение которой создает возможность перехода к социалистической революции. Дезорганизация правительства тактикой индивидуального террора казалась им сильным средством для возбуждения протеста против самодержавия. Противники террора убеждали Кравчинского, вызвавшегося казнить Мезенцева, отказаться от этого. Пока в центре обсуждался допрос о целесообразности акции, Южный Исполнительный комитет во главе с Валерианом Осинским провел ряд успешных операций по борьбе с царскими сатрапами, в том числе освобождение товарищей из харьковской тюрьмы. И Сергей Михайлович Кравчинский решился на отчаянно храбрую операцию -- убийство Мезенцева днем на Михайловской площади в Петербурге у всех на глазах кинжалом. Все было подготовлено блестяще. На месте находилась повозка с лошадью, и она в нужный момент вывезла Кранчинского в надежное убежище. После этого Кравчинский выпустил в подпольной типографии брошюру "Смерть за смерть" с подзаголовком: "Посвящается светлой памяти... Ивана Мартыновича Ковальского". В брошюре он писал: "Русское правительство нас, социалистов, нас, посвятивших себя делу освобождения страждущих, обрекших себя на всякие страдания, чтобы избавить от них других, русское правительство довело до того, что мы решаемся на целый ряд убийств, возводим их в систему. Оно довело нас до этого своей цинической игрой десятками и сотнями человеческих жизней и тем наглым презрением к какому бы то ни было праву, которое оно всегда обнаруживало в отношении к нам". Далее Кравчинский перечислял все преступления Мезенцева как главного виновника расправы над революционерами повсюду в России. И заключал: "...Ужасны ваши тюрьмы и беспощадны ваши казни. Но знайте: со всеми вашими армиями, полициями, тюрьмами и казнями вы бессильны и беспомощны против нас. Никакими казнями вы нас не запугаете! Никакими силами не защититесь от руки нашей. Мы требуем полного прекращения всяких преследований за выражение каких бы то ни было убеждений". Кравчинский писал о том, что убийство -- это вынужденная и нежелаемая мера: "Убийство -- вещь ужасная! Только в минуту сильнейшего возбуждения, доходящего до потери самосознания, человек, не будучи извергом, может лишить жизни себе подобного".

Царское правительство ответило на казнь революционерами шефа жандармов новыми репрессиями. Были арестованы многие члены "Земли и воли", и товарищи настояли на том, чтобы Сергей Кравчинский уехал за границу в Швейцарию, поскольку его усиленно везде разыскивали.

Перед отъездом за границу Кравчинский устроил для своих сподвижников настоящий праздник. Невзирая на опасности, он закупил ложу в Мариинском театре у самой сцены на виду всего зала. Дорого бы дали жандармы, знай они это! Слушали "Пророка" Мейербера, а в антракте шутили. Все были веселы и счастливы и от упоительной музыки, и от ощущения своей молодости, и от небрежения опасностью.

Работа в деревне почти прекратилась, уступив место пропаганде среди городских слоев населения. В ноябре 1878 г. Г. Лопатин [Г. А. Лопатин --выдающийся деятель революционного движения конца 60--начала 80-х гг. XIX в. Член Генерального совета 1-го Интернационала, первый переводчик "Капитала" в России.] информировал об этом Фридриха Энгельса. Он писал: "Социалистическая пропаганда среди крестьян, по-видимому, почти прекратилась. Наиболее энергичные элементы из числа революционеров перешли инстинктивно на путь чисто политической борьбы".

Между тем идея цареубийства все более овладевала умами. Революционер А. В. Соловьев готов был пойти на убийство царя. Этот вопрос обсуждался на большом совете "Земли и воли", что вылилось в бурную дискуссию. Противники террора называли Соловьева "губителем народнического дела", поскольку эта тактика отвлекает силы от подготовки восстания. Г. В. Плеханов предупреждал, что террор вызовет еще большие репрессии. О. В. Аптекман убеждал товарищей в том, что цареубийство неизбежно вовлечет в террор всю партию. В результате обсуждения было решено, что "Земля и воля" отказывает в помощи исполнителю покушения (фамилия Соловьева при обсуждении не называлась). А. В. Соловьев решился на цареубийство не потому, что разуверился в правильности народнической программы. Наоборот, он был убежденным народником, много работал пропагандистом в деревне, и крестьяне с большим уважением относились к нему. Но Соловьев решил принести себя в жертву, поскольку верил, что убийство царя заставит общество поставить вопрос об изменении политического строя. И вот 2 апреля 1879 г. он подстерег царя в 10 утра на Миллионной улице около Зимнего дворца, когда царь вышел на ежедневную прогулку. Группа жандармов в некотором отдалении следовала за государем. Соловьев шел навстречу царю по тротуару. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, Соловьев выстрелил. Пуля попала в шинель. Царь бросился бежать к главному штабу зигзагами, петляя как заяц, падая и вставая. Соловьев, преследуя его, выстрелил 5 раз и все неудачно. Его схватили. А. В. Соловьев был казнен 28 мая 1879 г.

Через три дня после покушения Соловьева на царя, 6 апреля 1879 г. был издан новый закон, по которому вся Россия была разделена на шесть военных округов. Во главе каждого из них был поставлен генерал-губернатор, облеченный диктаторской властью как главнокомандующий во время войны. В полномочия генерал-губернатора входило: высылка в административном порядке всех лиц, признанных вредными для общественного порядка; заключение в тюрьму людей по собственному усмотрению, т. е. без суда; запрещение или временное закрытие газет и журналов, идеи которых покажутся ему опасными; принятие любых мер, какие сочтутся нужными для поддержания порядка в подчиненных округах. Так царизм отвечал на сложившуюся в конце 70-х гг. революционную ситуацию. В стране усиливались крестьянские волнения, развивалось рабочее движение и все более активно действовали революционные народники, включившие в арсенал своих средств борьбы и политику террора. В мае этого же года произошла расправа над В. Осинским и его товарищами Антоновым и Брандтнером. Они были повешены в Киеве как опаснейшие государственные преступники под звуки военного оркестра, игравшего "Камаринскую". Осинский взошел на эшафот последним, ему не завязывали глаза. Он видел, как умирали его товарищи, и голова его в одно мгновение поседела. Войноральскому передали слова В. Осинского, сказанные товарищам-землевольцам. Он говорил: "Мы ли не пытались поднять народ, мы ли не положили годы жизни, чтобы воодушевить его своими идеями, и что из этого вышло? Так что же нам остается делать, если правительство между нами и народом поставило кровавый заслон? Что -- как не вступить в бой? Лично я не вижу другого способа завоевать гражданские свободы, естественные для любой европейской страны, кроме, как приставить правительству нож к горлу".