Николай Дубровин - Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник" Страница 28

Собственно говоря мистическое движение, не будучи никогда народным, захватывало только образованное, преимущественно аристократическое общество и укрепилось в нем под влиянием последовавших вслед затем тяжких испытаний Отечественной войны 1812 года. Москва была занята неприятелем, многие губернии разорены и остались без правителей; сообщение с армией на несколько дней прекратилось, и в Петербурге не знали, что делается в значительной части центральной России.

Там Наполеон, совершенно неожиданно, наткнулся на новую неведомую ему силу — на преданность русского народа царю и родине и на его религиозность, незнакомую ни с мистицизмом, ни с каким другим учением, кроме преданий отцов и дедов.

— О! мои бородачи, говорил император Александр впоследствии Шуазель-Гуфье — они гораздо лучше нас. Они сохраняют патриархальные нравы, веру в Бога и безграничную преданность своему государю [256].

Только глубокая вера в Бога, в каком бы виде она ни выражалась, в состоянии подвигнуть каждого на самопожертвование, и в ней одной живой источник силы и средства к сопротивлению врагу, сопряженному всегда с опасностью жизни. Успехи войны приписывались всеми Промыслу Божию, карающему нечестивого оскорбителя, насильно вторгшегося в наше отечество и нанесшего ему столько бедствий. Наполеон представился всем антихристом, для сокрушения которого был послан Богом, как тогда называли, «ангелоподобный» Александр. Но последний, не приписывая ничего себе, в добровольно сожигаемых селах, городах и, наконец, в зареве Москвы, увидел все величие своего народа, преклонился перед ним и перед «перстом Божиим».

— Пожар Москвы, говорил государь прусскому епископу Эйлерту [257], — осветил мою душу, и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотой веры, какой я до тех пор не ощущал.

Александр I понял, что одних гражданских добродетелей, тех, в которых он сам был воспитан, т.е. гуманности, любви к ближнему, понятия о равенстве и братстве, недостаточно для совершения великого подвига самоуничтожения на пользу отечества; что для этого надо что-то высшее, идейное или духовное, — и религия, охватив внутреннего человека, дала императору иное направление, переродила его.

— В 1812 году, говорил он [258], Господь, по любви и милосердию своему, снова призвал меня к себе, и прежние движения благодати возобновились в сердце моем с новой силой.

С получением известия о вступлении Наполеона в Москву, многие жители Петербурга стали укладывать свои вещи и собираться к выезду, будучи уверены, что французы скоро явятся в Петербург. «Среди общего беспокойства, писал Филарет отцу [259], один человек удивил меня своим великодушием. Тогда как многие оставляли свои дома, кн.Александр Николаевич (Голицын) строил в своем доме церковь и переделывал свой дом. Завистливые люди старались оклеветать его в глазах государя и навести подозрение в измене отечеству.

— Голицын, спрашивал однажды Александр, что ты делаешь? Что это значит? Все собираются бежать, а ты строишься?

— Да, отвечал князь, место, где я теперь, так же безопасно, как и всякое другое, куда бы я мог бежать; Господь защита моя, на Него я уповаю.

— С какого времени, спрашивал государь, y тебя так много надежды на помощь Божию, и на чем основано твое упование?

— Сердце мое о том свидетельствует, отвечал кн.Голицын, и вот та боговдохновенная книга, которая подтверждает непреложность моего упования.

Он хотел подать государю Библию, но она упала нечаянно на пол и раскрылась.

— Позвольте же мне, сказал князь, прочитать вам именно то место, на котором раскрылась Библия.

Это был 90 псалом: «Живый в помощи Вышнего, в крове Бога небесного вдоворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и прибежище мое, — Бог мой, и уповаю на него»...

Слушая чтение этого псалма, государь оставался неподвижным и был в крайнем изумлении. В ужасные дни тревог и волнений, среди бедствия, постигшего отечество, Александр невольно, в словах Библии, почувствовал некоторое утешение и видел в этом озарение свыше [260].

— Тогда я познал Бога, говорил он епископу Эйлерту, как его описывает Св.Писание. С тех только пор, я понял Его волю и Его закон, и во мне созрела твердая решимость посвятить себя и свое царствование Его имени и славе.

Князь Голицын передал государю Библию и советовал ему приняться за чтение Св.Писания.

— Я пожирал Библию, говорил Александр, находя, что слова ее вливают новый, прежде никогда не испытанный, мир в мое сердце и удовлетворяют жажде души моей. Господь по благости своей даровал мне духом своим уразуметь то, что я читал; этому-то внутреннему назиданию и озарению обязан я всеми духовными благами, приобретенными мною при чтении божественного слова, — вот почему я смотрю на внутреннее озарение или наставление от Святого Духа, как на самую твердую опору спасительного богопознания.

Последующие события и обстоятельства еще более укрепили государя в справедливости его мнения и направили по этому пути. Будучи в Казанском соборе, он опять услышал чтение того же 90 псалма и спросил священника, кто подал ему мысль читать его?

— Никто, отвечал спрошенный, но я молился Господу и просил внушить мне, что именно избрать и прочесть из Его божественного слова для ободрения и утешения моего государя, и мне казалось потом, что этот псалом был именно гласом Божиим к Вашему Величеству.

Видя в этом особое знамение, император весь предался воле Божией, преклонился пред промыслом Всевышнего и приучил себя читать Библию каждый день утром и вечером.

— Вера побудила меня, говорил Александр однажды кн.Мещерской, отдаться Тому, Кто говорил мне в псалме 90, и внушала мне уверенность, давала силы совершенно для меня новые. При каждой трудности, при каждом вопросе, я преклонялся к ногам моего небесного Отца или, углубляясь на несколько минут в себя, взывал к Нему из глубины сердца и все чудесным образом устраивалось; все затруднения исчезали перед Господом, Который шел впереди меня.

С этих пор Александр часто предавался созерцательной молитве и особенно любил беседовать о внутреннем действии Св.Духа и его влиянии на человека, т. е. именно о том, о чем твердили все мистики. Такое настроение государя поддерживалось и последующими обстоятельствами.

1-го октября, в день Покрова Пресвятыя Богородицы, Филарет освящал домовую церковь кн.Голицына, в присутствии Св.Синода и блестящего собрания дворянства. В то время Наполеон не покидал еще Москвы и, под впечатлением тяжелых дней, проповедник указывал на необходимость всегдашней готовности к принятию в себя Царя славы.

«И между тем Господь при дверех, говорил Филарет. Какой раб может пренебрегать посещением владыки своего и какой владыка может снести такое пренебрежение? Может ли богатый оставить нищего толцать в ворота свои от утра и до вечера и нищий не проклясть жестокосердого? Но ты, Господи, с неизреченными сокровищами щедрот Твоих, с того времени, как воссиял надо мною свет Евангелия Твоего, стоишь y вечных врат души моей, а я не внемлю Твоим кротким толцаниям, и вратами тления убегаю скитаться по миру, и просить y врагов Твоих моей погибели» [261].

Если припомнить, что слова эти произносились среди губительной войны, при получении отовсюду известий об оскорблении святыни и осквернении православных храмов, то можно представить себе, какое впечатление должна была эта проповедь произвести на присутствовавших и притом таких, в которых, по словам Филарета, с почтением можно было видеть примеры благочестия.

23-го октября Филарет опять служил в церкви князя Голицына, и его убеждали повторит ту же проповедь, «но я, говорит он [262], не мог себя принудить к тому и говорил вместо того Беседу [263], которую присем прилагаю». Беседа эта была повторена в том же храме 30-го ноября в присутствии императора Александра и вызвала полное его одобрение.

«Что мя зовете Господи, Господи и не творите яже глаголю? говорил Филарет. Страшный гнев Господа открывается нам, слушатели, в сем изречении Евангелия! Он укоряет не только тех, которые хулят и забывают святое имя Его, но и тех, которые с благоговением обносят оное в устах своих. И так неужели Бога оскорблять можно и молитвой? Можно, если устная молитва не сопутствуется сердечной, а сердечная не сопровождается творительной молитвой...»

Далее касаясь прошения: да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, Филарет спрашивал: «не многие ли из нас в легкомысленных мечтаниях созидают здесь каждый собственное царство? Сын силы думает начертать другим закон страха и унижения (Наполеон); мнящийся быть мудрым хочет владычествовать пером в царстве мнений; легкомысленный мечтает быть законодателем в удовольствиях и забавах; корыстолюбивый устрояет темное царство и собирает бездушных подданных своих в сокровищницах» [264].