Джон Норвич - Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130–1194 Страница 28

Сразу же магия его имени начала работать, и к назначенному дню мужчины и женщины из всех уголков Франции съехались в маленький городок. Поскольку кафедральный собор не мог вместить всех, на склоне холма спешно возвели большой деревянный помост. (Он простоял до 1789 г., когда его разрушили революционеры.) Отсюда утром Вербного воскресенья, 31 марта 1146 г., Бернар обратился к большому количеству собравшихся с одной из самых судьбоносных своих речей. Его тело, пишет Одо, было столь хрупким, что казалось, на нем уже лежала печать смерти. Рядом с ним стоял король, уже поместивший на грудь крест, который папа прислал ему, узнав о его решении. Они вдвоем поднялись на помост, и Бернар начал говорить.

Текст увещевания, которое он произнес, не дошел до нас; но в случае Бернара воздействие на слушателей оказывала скорее манера говорить, чем сами слова. Все, что мы знаем, – его голос разносился над лугом, «как звук небесного органа», и по мере того, как он говорил, толпа, вначале молчаливая, начала кричать, требуя крестов для себя. Их связки, завернутые в грубую ткань, уже были приготовлены, а когда запас кончился, аббат сбросил собственное одеяние и начал рвать его на лоскуты, чтобы сделать новые. Другие последовали его примеру, и Бернар со своими помощниками шили, пока не опустилась ночь.

Среди новоиспеченных крестоносцев были мужчины и женщины[50] из всех слоев общества – в том числе многие вассалы, которых Людовику не удалось пробудить от апатии всего три месяца назад. Вся Франция, казалось, заразилась духом Бернара; и он мог с понятной гордостью – и забыв прежнее возмущение – писать папе Евгению:

«Вы приказали, а я подчинился… Я провозгласил и говорил; и теперь число их (крестоносцев) умножилось неизмеримо. Города и замки опустели, и семь женщин с трудом могут найти одного мужчину, столь много оказалось вдов, чьи мужья еще живы».

Это было воистину замечательное достижение. Никто более в Европе не сумел бы такого совершить. И все же, как показало дальнейшее развитие событий, Бернару лучше было этого не делать.

Успех в Везеле подействовал на святого Бернара возбуждающе. Он больше не думал о возвращении в Клерво. Вместо этого он отправился через Бургундию, Лотарингию и Фландрию в Германию, призывая к Крестовому походу в переполненных церквях на всем пути своего следования. Его логика, как всегда прямолинейная, временами казалась пугающей. В письме к немецкому духовенству он заявлял:

«Если Господь обращается к столь ничтожным червям, как вы, ради защиты своего наследия, не думайте, что Его длань стала короче или утратила силу… Разве не есть это самое прямое и ясное указание Всевышнего, что Он дозволяет убийцам, обольстителям, прелюбодеям, лжесвидетелям и другим преступникам послужить Ему ради их собственного спасения?»

К осени вся Германия тоже горела воодушевлением; и даже Конрад, который вначале твердо отказался принимать какое– либо участие в Крестовом походе, раскаялся после рождественского порицания со стороны Бернара и согласился принять крест[51].

Папа Евгений воспринял эту последнюю новость с некоторой тревогой. Не в первый раз аббат из Клерво превысил свои полномочия. Ему было поручено проповедовать Крестовый поход во Франции; насчет Германии ничего не говорилось. Немцы и французы не ладили – они постоянно ссорились, – а их неизбежная борьба за главенство легко могла погубить все предприятие. Кроме того, Конрад требовался папе в Италии; как еще он мог вернуться в Рим? Но теперь папа не мог ничего изменить. Обеты были приняты. Едва ли стоило расхолаживать будущих крестоносцев до того, как войска хотя бы выступят.

Во Франции тем временем Людовик VII вовсю занимался приготовлениями. Он уже отправил письма Мануилу Комнину и Рожеру Сицилийскому, чтобы заручиться их поддержкой. Мануила, как бы ему ни нравились отдельные представители Запада и западный образ жизни, перспектива прохода через его империю недисциплинированных франкских армий совершенно не радовала. Он знал о проблемах, которые Первый крестовый поход создал его деду пятьдесят лет назад, – вторжение в Константинополь орд латинских головорезов и варваров, каждый из которых ожидал, что византийцы поселят, накормят и даже оденут его, причем бесплатно; высокомерие их предводителей, отказывавшихся приносить императору присягу за свои новые восточные владения, что во многих случаях означало просто замену одних враждебных соседей другими. Конечно, данишмендиды доставляли ему как раз сейчас много хлопот; и если предположить, что новая волна крестоносцев поведет себя лучше своих предшественников, то их присутствие могло обернуться благом для Византии; однако Мануил в этом сомневался. Его ответ Людовику был настолько прохладным, насколько мог быть, чтобы не показаться обидным. Он предоставит еду и прочие припасы крестоносной армии, но все следует оплатить. Кроме того, предводители войска должны, проходя через территории империи, принести ему присягу на верность.

Обращаясь к королю Сицилии, Людовик ощущал себя несколько неловко. Сам он формально признал Рожера в 1140 г. и не ссорился с ним; но он знал, что два императора не разделяли его симпатий к сицилийскому властителю. То же было справедливо и в отношении христианских правителей Востока. Рожер не только претендовал на Антиохийское княжество и даже покушался на его реального правителя, Раймона из Пуатье, который – для усложнения ситуации – являлся дядей юной французской королевы Элеоноры; еще имелся такой неприятный факт, что по условиям брака его матери с королем Балдуином, в случае отсутствия прямого наследника, корона Иерусалима переходила к нему. Договор позднее объявили недействительным, и Балдуин, растратив деньги Аделаиды, бесцеремонно отправил ее на корабле обратно в Палермо. Этого оскорбления ее сын никогда не забывал, и отношения между Сицилией и государствами крестоносцев складывались плохо. Людовик знал, что Рожера никогда не примут с распростертыми объятиями за морем, и сомневался, что тот согласится туда отправиться – разве что в качестве завоевателя.

Однако Рожер стал теперь признанным хозяином Средиземноморья – его позиции еще укрепились летом 1146 г., когда он, захватив ливийский город Триполи, фактически поставил барьер посреди Средиземного моря. Больше ни один корабль не мог пройти из одного его конца в другой без согласия Рожера. Таким образом, для успеха Второго крестового похода благорасположение короля Сицилии было особенно важно; оставалась только надежда, что он избавит всех от лишних хлопот и не станет настаивать на личном участии в экспедиции. На первый вопрос Людовик вскоре получил обнадеживающий ответ. Рожер не только заявил о своих симпатиях к крестоносцам; он обещал предоставить в их распоряжение корабли и припасы и вдобавок пополнить их ряды большим отрядом сицилийских воинов. По второму пункту, однако, его позиция казалась менее удовлетворительной; в случае, если его предложение примут, он сам или один из его сыновей охотно поведет сицилийскую армию в Палестину.

Как и большинство дипломатических заявлений короля, этот ответ был насквозь фальшивым. Рожер являлся противником Второго крестового похода, как его отец являлся противником Первого. Многие прославленные и влиятельные его подданные были мусульманами: он понимал их, говорил на их языке, и они нравились ему, как можно подозревать, значительно больше, чем французы или немцы. Кроме того, он ненавидел франков Леванта. Терпимость стала основополагающим принципом в его королевстве; почему же он поддержал движение, которое взывало к противоположному, рискуя вызвать недовольство среди значительной части собственных подданных?

В действительности он не собирался принимать на себя крест; в любом случае его путь лежал не дальше Антиохии. Для него Крестовый поход означал только две вещи – возможность отвлечь двух императоров от атаки на Сицилию и надежду на расширение своего влияния на Востоке. Но обе эти цели могли быть достигнуты, если он заручится дружбой или поддержкой со стороны короля Франции, а для этого просто доброжелательного нейтралитета оказывалось недостаточно. Ситуация требовала хоть какого-то проявления энтузиазма, выраженного в такой форме, что первоначальная линия поведения могла быть в любой момент изменена, усилия – направлены на другие цели, а оружие – обращено против заморских государств или, если потребуется, против самого Константинополя.

Однако когда послы Рожера официально довели до всеобщего сведения его предложения на предварительном совещании крестоносцев в Этампе в начале 1147 г., король Людовик вежливо отказался. Его союзник Конрад так или иначе решил двигаться по суше; даже если бы это было не так, предложение сицилийцев казалось непрактичным. Флот Рожера, как он ни был велик, не мог взять на борт сразу все войска крестоносцев. Пойти на этот вариант означало разделить армию, отдав половину ее на милость монарха, известного своим коварством, который в сходных обстоятельствах попытался захватить в плен родного дядю королевы, и предоставить другой половине следовать долгой дорогой через Анатолию, самый опасный участок на всем пути. Эти опасения были вполне оправданны; и, хотя отказ Людовика привел к тому, что Рожер полностью устранился от всякого активного участия в Крестовом походе, решение французского короля, вероятно, было мудрым.