История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер Страница 28

Пусть бы оставили на местах специальных чиновников (уполномоченных по финансам или управляющих мостами и дорогами, ибо заменить их было некем), но нельзя было оставлять префектов, которые являлись фигурами политическими, обязанными в точности представлять дух и чувства нового правительства. Однако, за неимением пригодных людей, – ибо роялистская партия, длительное время далекая от дел, почти ими не располагала, – Монтескью был вынужден оставить на должности многих префектов Империи. Он мог хотя бы перевести их в другие департаменты, что избавило бы их от неприятной необходимости противоречить себе на глазах подчиненных. Но он не сделал и этого, и только в тех департаментах, где было некоторое количество старых дворян, считавшихся способными нести государственную службу, назначил их префектами или супрефектами и предоставил действовать по вдохновению. В результате префекты-роялисты отдавались своим страстям, а бывшие имперские префекты проявляли крайнюю слабость из страха навлечь на себя гнев роялистов. Одни смело творили зло, другие им потворствовали, слушая, как хартию принародно называют временной уловкой Бурбонов, которые довершат реставрацию, когда окрепнут, восстановят десятину и вернут имущество Церкви и эмигрантам. Чтобы предотвращать подобные выступления, следовало лично читать обильную корреспонденцию, без промедления отвечать на нее, отдавать распоряжения, словом, действовать, а действовать Монтескью был неспособен.

Беньо, руководивший полицией, догадывался о подобном положении дел и посылал в департаменты смышленых агентов, которые направляли ему чрезвычайно поучительные донесения, обнаруживавшие все странности положения во Франции в ту эпоху. Передавать их Людовику XVIII было делом весьма щекотливым, ибо это значило изобличать перед ним безрассудства и проступки его самых усердных друзей. Находя среди донесений что-нибудь пикантное или способное позабавить насмешливого короля, Беньо пользовался случаем, чтобы довести новость до сведения монарха. Людовик XVIII читал донесения, возвращал их Беньо и только посмеивался вместе с ним над теми, кого называл друзьями брата. Дальше дело не заходило, и в этом и состояло всё управление.

Между тем, смутно чувствуя слабость администрации, принцы решили, что должны себя проявить, что их выход на сцену воссоединит и завоюет сердца и разнесет повсюду пламя роялизма. Они заблуждались, не понимая, что только увеличат, а не уменьшат зло. Править значило тогда сдерживать страсти друзей, а отправлять принцев в провинции значило, напротив, возбуждать страсти в самой высокой степени. В качестве единственного результата принцы могли получить только несколько роялистских демонстраций, столь же пустых, сколь пусты обыкновенно приветственные крики толпы, которая кричит, когда ее возбуждают, назавтра забывает, о чем кричала накануне, а послезавтра выкрикивает уже нечто противоположное.

Западные провинции были самыми беспокойными, туда и решили отправить одного из принцев и выбрали герцога Ангулемского, отведя ему на поездку июль и август. В сентябре и октябре граф д’Артуа намеревался посетить Шампань и Бургундию, ЛионнJ, Прованс, Дофине и Франш-Конте, а герцог Беррийский должен был в то же время объехать расположения войск в приграничных провинциях.

Западные провинции, то есть Нижняя Нормандия, Бретань и Вандея, не нравились Людовику XVIII, потому что, казалось, не замечали его и о Ларошжаклене и других роялистских вождях говорили куда больше, нежели о короле. Мятежники из этих провинций объединились и вооружились, призвали своих старых вождей или избрали новых, если старые умерли, и повиновались скорее им, чем правительству. Герцогу Ангулемскому предстояло довести до их сведения, что во Франции имеется король, что король только один и именно его следует признавать и почитать его власть. Чтобы не слишком афишировать цель поездки – края, некогда мятежные, – принц объявил, что намерен посетить побережье Ла-Манша, то есть Брест, Нант и Ла-Рошель. И потому, оставив в стороне края шуанов, он направился напрямик через Нижнюю Нормандию в Ренн и Брест.

Герцога встречали с готовностью и свидетельствами, весьма естественными в провинциях, где его появление навевало воспоминания о страданиях, перенесенных за дело Бурбонов, и где было много стариков, которые не могли вспоминать о них без слез. Он нашел роялистов, и старых, и новых, которые говорили о хартии весьма легкомысленно, считали нерушимость продаж национального имущества только временной уступкой, а на Конкордат смотрели как на еще одну хартию, отмененную вместе с Бонапартом. Народ относился к налогам как к остатку имперской тирании, от которой следует поскорее избавиться, и был решительно настроен не допускать вывоза зерна, пусть и декретированного роялистами; приобретатели государственного имущества беспокоились и готовились объединиться для самозащиты; магистратура недоверчиво и с тревогой ожидала новой инвеституры, ей обещанной; армия была настроена враждебно.

Герцог не был достаточно проницателен, чтобы верно оценить положение вещей, но имел достаточно здравомыслия, чтобы счесть его противным порядку и в особенности обещаниям королю, которые, по его мнению, должны были честно исполняться. Его речи были превосходны, кроме тех, что касались религиозных предметов, на счет которых вся династия имела весьма опасные мнения. Герцог Ангулемский старался всех убедить, что нет никаких двух королей, один из которых, старый якобинец, как говорили провинциалы, прехитрый, много обещает и ничего не выполняет, живет в павильоне Флоры и зовется Людовиком XVIII, а другой, граф д’Артуа, настоящий роялист, живет в павильоне Марсан; первого представляют префекты, которым не следует ни повиноваться, ни верить, второго представляют вожди шуанов, и вот их-то и нужно слушать и слушаться. Он объявил, что есть только один король, что надлежит исполнять его приказы, платить налоги, не мешать вывозить зерно, не беспокоить приобретателей государственного имущества – словом, нужно жить в мире, наслаждаться общественным покоем и давать наслаждаться им другим. Менее благоразумно он говорил со священниками, заблуждения которых разделял, за исключением десятины и имущества Церкви. Герцог придал сколько мог силы законным властям, воодушевил народ уже только тем, что был Бурбоном, доставил удовольствие честным людям своей умеренностью и прямотой, но никого, к сожалению, не убедил и, проехав через Лаваль, Ренн, Брест и Лорьян, оставил край почти в таком же расстройстве, в каком нашел.

Надлежало посетить и другой важный населенный пункт, Нант. В городе пользовалась влиянием богатая торговая буржуазия, приверженная принципам Революции, ненавидевшая ее злоупотребления, но столь же сильно ненавидевшая и вандейских мятежников, к тому же недовольная надменностью знати с обоих берегов Луары. К императорскому режиму, при котором прекратилась всякая торговля, буржуазия питала неприязнь, которая естественным образом расположила ее к Бурбонам, явившимся с миром и с хартией. Но сумасбродства эмиграции и священников, с одной стороны, и трудности при восстановлении торговли – с другой, весьма ее раздражали. Буржуазия горько сожалела о потере Иль-де-Франса, приписывала англичанам самую коварную расчетливость и гневалась на правительство за его пристрастие к Англии. По всем этим причинам жители города были искренними роялистами, но уже несколько разочарованными в своих надеждах.

Герцога Ангулемского приняли прекрасно.