Вадим Дамье - Стальной век: Социальная история советского общества Страница 29

Крестьяне получили облегчение, но оно не было дополнено развити­ем разнообразных общественных самоуправлений в сфере обмена и про­изводства, которые представляли реальную опасность для большевист­ской диктатуры уже самим фактом своего существования, своей незави­симостью. Рабочие по-прежнему оставались наемными работниками на государственных или частных предприятиях, никакого производственного самоуправления и реального рабочего контроля не существовало. И, ко­нечно же, ни о каких вольных Советах в России не могло уже быть и речи: власть всецело и безраздельно принадлежала большевистской партии.

Великая Русская революция 1917-1921 гг. закончилась.Глава 2

Большевистский термидор (1921-1929 гг.)

Когда в марте 1921 г. X съезд большевистской партии по докладу Ле­нина одобрил замену изъятия продовольственных запасов у крестьян (прод­разверстки) натуральным продовольственным налогом, эта мера восприни­малась прежде всего как уступка недовольному и бунтующему крестьян­ству, о чем открыто говорилось в те месяцы. Крестьянство, составляющее большинство населения, «нельзя так изгнать, как изгнали и уничтожили помещиков и капиталистов. Надо долго и с большим трудом и большими лишениями его переделывать», - объяснял глава российского правитель­ства на партийной конференции в мае 1921 г.[173]

Предложение об отказе от политики изъятия «излишков» продоволь­ствия у крестьян обсуждалось в большевистских верхах и раньше. В фев­рале 1920 г. с такой идеей выступал Троцкий, через год аналогичный про­ект представил в специальную комиссию Политбюро и Ленин. В обста­новке подъема народных восстаний по всей стране весной 1921 г. проект был одобрен, и соответствующий декрет был издан ВЦИК 21 марта. От­ныне произведенная крестьянином сельскохозяйственная продукция при­знавалась его собственностью при уплате им государству натурального налога в размере определенного процента от собранного урожая. Налого­вые льготы предоставлялись беднякам, середнякам и хозяйствам «город­ских рабочих», а также тем хозяевам, которые расширяли посевные пло­щади и увеличивали урожайность на своих полях. Крестьянин был волен распоряжаться той частью урожая, которая оставалась у него после упла­ты налога. Предполагалось, что ее можно будет продавать в рамках систе­мы кооперативов и «в пределах местного хозяйственного оборота»[174]. Но большевистская власть, воспринимавшая общинное крестьянство как «мел­ких собственников», «мелких буржуа», решила пойти дальше. Рассчитывая, с одной стороны, потрафить предполагаемой «коммерческой жилке» кре­стьянина, а с другой, надеясь таким образом стимулировать рост сельско­хозяйственного производства, ВЦИК разрешил продажу «излишков» на «базарах и рынках». Вскоре правительство издало декрет, отменивший ограничения «местного оборота»: он дозволял «свободный обмен, прода­жу и покупку», а также свободный подвоз продовольствия гужевым, же­лезнодорожным и водным транспортом. Наконец, в мае 1921 г. партийная конференция провозгласила, что в стране вводится «новая экономическая политика» (НЭП), которая устанавливается «на долгий, рядом лет изме­ряемый, период»[175]. Основным рычагом этой политики был объявлен «то­варообмен».

Однако НЭП был не только уступкой интересам крестьян, как их по­нимали большевики, - своего рода «отступлением», «временной» пере­дышкой, «крестьянским Брестом», как выразился известный партийный деятель Д.Б.Рязанов[176]. «Философию» и мотивы нового курса достаточно прозрачно сформулировали сами большевистские вожди, хотя цели и за­дачи режима, как это было принято, облекались в одеяние из социалисти­ческих фраз. Лидеры партии исходили из того, что им необходимо про­держаться до победы революции в развитых Западных странах (что для них было равнозначно приходу к власти в этих странах коммунистических пар­тий). Теперь, после поражения левых восстаний в Германии и подписания мирного договора с Польшей в марте 1921 г., они считали, что наступле­ние этого момента откладывается, и к нему необходимо подготовиться заранее: накопить силы на случай возможных военных столкновений, ук­репить экономический и военный потенциал. Но это, в свою очередь, тре­бовало ускорения хозяйственной и общественной модернизации России, стабилизации ее экономики, наращивания сельскохозяйственного и про­мышленного производства. «...Перспективы мировой революции... бла­гоприятны, - заявил Ленин на IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 г. - И при одном определенном условии, я полагаю, они станут еще лучши­ми... Мы теперь только получили возможность учиться. Я не знаю, как долго эта возможность будет продолжаться. Я не знаю, как долго капита­листические державы предоставят нам возможность спокойно учиться. Но каждый момент, свободный от военной деятельности, от войны, мы долж­ны использовать для учебы...»[177].

Под «учебой» Ленин понимал не только накопление знаний. Не зря же он весной 1918 г. предлагал «учиться у капиталистов» - учиться нала­живать хозяйство. Теперь, в 1921-1922 гг. лидер большевиков напомнил о своих статьях того периода и вновь призвал развивать в России модель своеобразного «государственного капитализма» - смешанной экономики под контролем государства, управляемого большевистской партией.

Вот почему НЭП, начавшись, на первый взгляд, как политика в облас­ти отношений между государством и крестьянством, между городом и деревней, превратился во всеобъемлющую (хотя и не свободную от проти­воречий) систему экономических, политических и социальных мер.

   1. Зигзаги и колебания

сельскохозяйственной политики

В 1921 г. на Россию обрушился чудовищный голод: результат засухи и неурожая, усугубленного широкомасштабным ограблением деревни больше­вистскими властями. Из 38 млн. засеянных десятин земли в европейской части России урожай полностью погиб на более чем 14 млн. десятин. По своему масштабу, остроте и последствиям, отмечал британский историк Э.Карр, он превзошел «великий голод» 1891-1892 гг. Ужасы этого бедствия «ярко описаны многими очевидцами, особенно членами иностранных мис­сий помощи... Число людей, погибших от голода, трудно подсчитать...; так же трудно... подсчитать потери домашнего скота. В декрете, по которому был создан Всероссийский общественный комитет помощи голодающим, число нуждающихся в помощи оценивалось в 10 млн. человек. Пять меся­цев спустя, на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г., офици­ально названная цифра составляла 22 млн., а Калинин дал повод полагать, что эта цифра занижена по крайней мере на 5 млн. В это время, как пола­гают, 1250 тыс. человек покинули пострадавшие районы (прежде всего, Поволжье, - прим. В.Д.) и двинулись в направлении Украины или Сибири, причем некоторые из них находились в пути недели, а то и месяцы»[178]. В июле 1921 г. власти официально распорядились эвакуировать в Сибирь 100 тыс. человек из пораженных районов...

К началу 1922 г. голод захватил также Украину, Приуралье, Крым. «На почве голода развиваются эпидемии, уносящие тысячи человеческих жизней (суточная смертность достигает 15-20 человек). Все средства даже самого голодного существования исчерпаны..., - сообщал, например, Пу­гачевский уездный комитет помощи голодающим председателю Самарского уездного губисполкома. - Дело дошло уже до людоедства. Трупы умерших за недостатком силы у живых не зарываются, а складываются в амбары, сараи, конюшни, а иногда и просто валяются на улицах, и вот начинается воровство этих трупов, даже среди белого дня, для того чтобы только под­держать свое голодное существование...»[179].

Несмотря на разразившуюся катастрофу, большевистское правитель­ство лишь постепенно вводило замену разверстки продовольственным на­логом. Изъятие хлеба было первоначально отменено лишь в 40 губерниях и нескольких автономиях, на другие регионы отмена распространялась позднее по мере выполнения заданий по изъятию продовольствия. Офици­ально 21 марта 1921 г. Совнарком ввел хлебный налог в размере 240 млн. пудов вместо 420 млн. пудов задания по разверстке 1920 г., из которых фак­тически было собрано 300 млн. В реальности из-за голода и неурожая в 1921-1922 гг. удалось собрать лишь 150 млн. пудов налога.

Однако голод пробудил и тягу к земле, породив, по словам одного из служащих Наркомата земледелия, «настоящую борьбу за землю». Урожай 1922 г. оказался самым высоким с 1917 г., и власти пошли на снижение продовольственного налога до 10% от урожая и запретили конфискацию домашнего скота у крестьян за его неуплату[180]. Весной были окончательно либерализированы цены на хлеб (в последующем государство вмешива­лось в ценовую политику лишь в случаях резких колебаний рыночных цен). С 1924 г. сельскохозяйственный налог с крестьян был переведен из натуральной формы в денежную. В том же году, в связи с финансовой ре­формой, он был повышен на 25%, составив 470 млн. рублей (часть суммы из-за недорода собрать не удалось). Налог собирался подчас весьма жес­токими средствами. Только с весны по осень 1922 г. за неуплату были от­даны под суд свыше 14 тыс. человек, под ревтрибунал - свыше 800 человек, административному аресту подверглись почти 69 тыс. человек, оштрафо­ваны - свыше 47 тыс. человек[181]. Кроме того, десятки тысяч подвергались административному аресту, конфискации имущества ит.д. Даже в 1925 г., когда власти ненадолго смягчили политику в отношении деревни, по при­знанию Сталина, бывали случаи, когда у «маломощных налогоплателыци- ков»-крестьян за просрочку уплаты разрушали амбары, сносили крыши с домов и др.[182]