Егор Иванов - Честь и долг Страница 29

"Настроение в столице носит исключительно тревожный характер. Циркулируют в обществе самые дикие слухи, как о намерениях правительственной власти, в смысле принятия различного рода реакционных мер, так равно и о предположениях враждебной этой власти групп и слоев населения, в смысле возможных и вероятных революционных начинаний и эксцессов… Одинаково серьезно и с тревогой ожидают, как разных революционных вспышек, так равно и несомненного якобы в ближайшем будущем "дворцового переворота", провозвестником коего, по общему убеждению, явился акт в отношении "пресловутого старца".

"Неужели прав Глобачев, когда делает вывод, что политический момент напоминает канун 905-го года? Хм-хм. А дальше он писал: "…как и тогда, все началось с бесконечных и бесчисленных съездов и совещаний общественных организаций, выносивших резолюции, резкие по существу, но, несомненно, в весьма малой и слабой степени выражавшие истинные размеры недовольства широких народных масс страны…"

"А дальше что там было у Глобачева? Ах, да, о либеральной буржуазии. Она, видите ли, верит, что правительственная власть должна будет пойти на уступки и передать всю полноту своих функций кадетам как части Прогрессивного блока, и тогда на Руси "все образуется". Левые же будто бы утверждают, что наша власть на уступки не пойдет, чем неизбежно приведет к стихийной и даже анархической революции.

"Вижу, господа, вижу, что творится… — размышляет Николай Романов под слова молитвы. — Но колея, проложенная господом, ведет меня прямо против вас, окаянные. Вот погодите! Ежели теперь через болгарского посланника Ризова в Стокгольме удастся договориться с Вилли о сепаратном мире, я выброшу в корзину для бумаг приказ, который мне подсунул двенадцатого декабря молодой Гурко, что, дескать, следует воевать вместе с союзниками до победы, и издам манифест… Как милые проглотят замирение все эти «блоки», а затем в нагайки их, в Сибирь!.. Слава богу, моя гвардия и армия не затронуты этой скверной… Добрый Алексеев скоро вернется из отпуска, наверное, он кое-что понял, и не будет теперь якшаться со всеми этими гучковыми… Но надо опасаться англичан!.. Надо сказать Протопопову, чтобы внимательно смотрели, с кем завязывает связи и кого обхаживает этот мерзкий старикашка Бьюкенен. Но виду нельзя подавать, что я знаю их богопротивные планы нарушить святой порядок на Руси! Не бывать конституции! Побольше бы верных людей, таких, как Протопопов, как князь Голицын… Господи, благослови и услыша мя!"

Под влиянием привычной и праздничной атмосферы всенощной тревоги Николая постепенно рассеиваются, мысли текут по божественному руслу.

"Все в воле божьей! — богобоязненно подумал Николай и снова утвердился в своем неисправимом фатализме. — Бог даст, все устроится и в Петрограде, и на фронте, и с союзниками…"

23. Петроград, январь 1917 года

Все эти дни Сухопаров думал о Монкевице. Он понимал, что для разведки генерал — конченный человек. Может, он и не осознавал, но его крепко держали в руках англичане. Сухопаров верил в искренность слов своего сослуживца, когда тот говорил о любви к прекрасной англичанке. Но что за англичанка? Любовь ли это?

Теперь он ждал следующего шага своего невидимого противника. Каким он будет? Кто стоит за этой парой? Докладывать начальству он не собирался. Разговор происходил наедине. Доказательств никаких. Единственная возможность пока — наблюдать игру. Теперь он ждал. Монкевиц появился неожиданно.

Казалось, какой-то недуг мучил его. Он выглядел плохо — бледный, осунувшийся, с темными кругами вокруг глаз. Сухопаров понял его немой вопрос. Но что он мог ему ответить?

— Возьмите себя в руки. Если бы я не знал вас так давно, то разговаривал иначе, — решительно произнес он.

— Уже поздно отступать. Из разговора с ней я понял, что в этой игре задействованы такие силы, которым трудно противостоять. Ей дали понять, что в это дело вовлечены очень высокие люди. Их руки запачканы давно. Они могут решиться на любой шаг, — простонал Монкевиц.

— Кто же эти люди? Вы хоть попытались узнать? Что они затеяли? Ведь хоть капля совести и элементарное человеческое достоинство у вас еще остались? — спросил Сухопаров.

— При чем здесь совесть, достоинство?.. Она мне сказала, что у нее будет ребенок. А тут шантаж, давление на нее. Подумай, ведь ты ничем не рискуешь. У тебя самого дочь на выданье, да еще в такое смутное время… Большая сумма денег тебе не повредит. Если мы этого не сделаем, то сделают другие. Нас просто сметут с пути, — убеждал Сергея Викторовича генерал.

Горячая волна протеста охватила Сухопарова.

— Неужели вы считаете, что за деньги русский разведчик будет торговать своей совестью? Ведь разведка — это святая святых!

— Да тебя просто устранят и посадят на твое место того, кто возьмется за это дело.

Сухопаров усмехнулся:

— Ваши хозяева не понимают главного: знание фамилий агентов и друзей ничего им не даст. Так что вы ходите впустую. Вам ничего не дождаться.

Монкевиц ошеломленно смотрел на него. Получалось, что и его любовь, и деньги, на которые он так рассчитывал, — все обречено на провал? Уж не шутит ли Сухопаров?

Сергей Викторович встал из-за стола, показал Монкевицу на дверь рукой и демонстративно спрятал ее за спину. Они были уже не друзья и сослуживцы, а враги.

24. Могилев, январь 1917 года

Полковник Ассанович поднялся по высокой лестнице с белыми балясинами на крыльцо бывшего губернского правления, а теперь штаба, вошел в натопленную прихожую и сбросил бекешу на руки дежурного военного жандарма. "Ох! И трудную же задачу предстоит решить!" — покряхтел он, поднимаясь на второй этаж по литой чугунной лестнице.

— Василий Иосифович у себя? — спросил он дежурного штаб-офицера и получил утвердительный ответ.

— Ваше высокопревосходительство, разрешите?! — приоткрыл он дверь кабинета Алексеева, чью должность и комнату временно занимал генерал Василий Иосифович Ромейко-Гурко. Моложавый, некрупный генерал с чуть волчьими чертами лица оторвался от карт, разложенных на столе, бросил быстрый взгляд на вошедшего.

— Милости прошу! — отозвался он.

Гурко остался сидеть за столом, продолжая разглядывать одну из карт с нанесенной на нее обстановкой.

— Прошу садиться! — резко пригласил он, не отрывая глаз от карты.

Ассанович придвинул венский стул к верхнему обрезу широкого листа трехверстки, свисавшей со стола словно скатерть.

— Мне нужна ваша помощь, — без долгих рассуждений сказал полковник, речь идет об успехе нашего общего дела…

— Слушаю вас, Петр Львович! — насторожился Гурко.

— Я вам уже докладывал в минувшем ноябре, что мне не удалось привлечь к нашей организации новоиспеченного генерала Соколова, — печально вымолвил Ассанович… — Хотя он и мой старый коллега и товарищ…

— Полноте, не стоит расстраиваться из-за этого, — покровительственно посмотрел на полковника Гурко.

— Да нет! Это большая потеря для нас, ведь Соколов решителен, смел и умен! — отметил Ассанович.

— Так за чем же дело стало? — удивился генерал. — Если он так нужен найдите путь к его сердцу, бумажнику или желудку… А если проку в нем видите мало — не связывайтесь… — Генерал опустил свой взор на карту, давая понять, что разговор утерял для него интерес.

Петр Львович помолчал, обдумывая, как бы половчее продолжить, а потом махнул рукой и решил говорить, как получится:

— Дело в том, что полковник Нокс и генерал Вильсон потребовали от меня безусловного исполнения их пожелания… — выпалил Ассанович.

— А что за пожелание? — снова насторожился Гурко.

— Они требуют, чтобы мы ради приближения победы над германцами передали им всю нашу агентуру и симпатизирующих нам славянских деятелей Австро-Венгрии на связь британским резидентам…

— Вот как?! — удивился Гурко. — И зачем им это так вдруг понадобилось?

— Мистер Нокс утверждает, что это позволит Британии поддержать материально те национальные организации, которые готовы выступить против Германии и Австрии, подрывая дунайскую монархию изнутри…

— А разве такая работа сейчас не ведется? — снова изумился генерал.

— Ведется-то она ведется, но мы вместе деремся с германцами, а вот куда повернут союзники эти организации — один бог знает! — ответил Ассанович.

— А при чем здесь генерал Соколов? — снова задал вопрос Гурко.

— Он и его люди знают всех доверенных лиц и национальных деятелей в землях чехов и словаков. Но без приказа начальника штаба верховного главнокомандующего они никому и никогда не передадут своих адресов.

— Но ведь вы тоже, кажется, имели отношение к разведке? — не без агрессивности спросил генерал.

— Да, но я вел работу в Копенгагене против врагов, опираясь на тех, кто колеблется, а Соколов и его офицеры сотрудничали с друзьями и боролись против пангерманизма не только ради России, но и ради освобождения чехов и словаков от германского и австрийского засилья… — принялся объяснять полковник.