Александр Говоров - Алкамен - театральный мальчик Страница 29

- Я ошибся, - плачущим голосом сказал Лисия. - Я их знать не знаю да и не хочу знать. Пошли! - закричал он на конвоиров. - Чего расселись? Царь ждет!

Тайком от правительницы он злобно стукнул Мнесилоха в спину.

Артемисия заметила это:

- Ах во-от оно что!

- Пошли, пошли, - подбадривал Лисия. - Царь сам разберется. Он, Ахеменйд, живой бог на земле, пусть-ка сам выудит правду.

Перед тем как нам вновь завязали глаза, я успел заметить, что правительница мимоходом отдала какие-то распоряжения одному из ее свиты.

И вот мы снова поднимаемся на головокружительную высоту; далеко внизу шумит море, волны разбиваются о крутые скалы. Слева от нас - спотыкающиеся шажки перекупщика, справа - тяжелые шаги Артемисии - туп, туп. Она и ходит-то как мужчина! Камешки и песок осыпаются под нашими ногами в пропасть.

- Лисия, эй, Лисия! - кто-то позвал сзади. Шаги изменника замолкли, а мы продолжали двигаться вперед. Вдруг за нами послышался грохот осыпающихся камней и душераздирающий крик, потом все смолкло. Слышалось только, как ударяются внизу падающие камни и равнодушно шумит море.

- Что там случилось? - спросила Артемисия.

- Светлейшая правительница! - доложил запыхавшийся голос. - Случилось большое несчастье. Афинянин, который шел с нами, неловко оступился и упал со скалы в море.

Я невольно потрогал рукой Мнесилоха: нет, старик по-прежнему ковыляет рядом.

- Да будет во всем воля богов! - набожно произнесла Артемисия.

И мы двинулись дальше.

- Старик, старик! - послышался над самым ухом шепот Артемисии. Скажи, афиняне сильны?

- Сегодня увидишь, - кратко ответил Мнесилох.

- Старик, я не верю, что ты беглец... Кто бы ты ни был, Фемистокл, наверное, тебя очень ценит, если послал с такой целью... Ваш народ, наверное, отблагодарит того, кто поможет тебе?

- Да тебе-то какое дело? - сказал с горечью Мнесилох. - Ты подданная царя да и сама могучая правительница великого Галикарнасса. Что тебе наш народ, что тебе наш Фемистокл?

- Я гречанка, гречанка, - шептала Артемисия. - Во мне течет кровь троянских героев... О старик! Как тяжело быть гордой и унижаться, быть свободной и пресмыкаться!

Мы были на самом верху, где свистит в уши и мешает дышать упругий ветер.

- Берегись, старик, среди персов нет дураков, - вдруг с угрозой сказала правительница. - Ты гонишь их в битву, а кто не поймет, что в узком проливе персидскому флоту крышка?

Я вздрогнул и почувствовал, как рядом вздохнул Мнесилох. Пропал наш план! Все провалилось, зря мы погибнем!

- Вас подвергнут мучительной пытке, - продолжала Артемисия, - потом умертвят. Даже для рабства вам не оставят жизни. Готовы ли вы к смерти?

Мы шли по-прежнему быстро, несмотря на то что колени ослабели, хотелось даже броситься с кручи туда, где ласково шумит родное море.

Вот впереди послышался гул приглушенных голосов, как будто впереди был огромный улей. Послышалась команда. С нас сорвали повязки и так швырнули лицом вниз, что я ударился лбом об острый камень. Встать нам не позволили. Мы, лежа на животах, подняли глаза и увидели над собой невысокого черномазого мужчину, над головой которого реяло знамя в виде человекоорла, широко распахнувшего золоченые крылья. Солнце вспыхивало искрами в бриллиантах, украшавших обильно плащи и мантии его свиты. А сам он был в простой одежде, белее мела.

Рядом с нами легла прямо лицом на камни и правительница Артемисия.

- Захочешь яичницы - поцелуешь сковородку, - пробурчал Мнесилох.

Человек в белом не шевелился, как восковой, а чей-то торжественный голос за его спиной произнес персидскую фразу, потом повторил по-гречески:

- Милость царя царей безгранична! Сын богов, воплощение солнца и огня, бессмертный Ахеменид повелевает вам встать и поведать, кто вы и что знаете.

Мы медленно поднялись, но отряхиваться от пыли было страшно; только Артемисия поправила свои звонкие подвески и мизинчиком подвела брови.

Мнесилох громко рассказал, что он - Сикинна, беглый раб, что ненавидит афинян, что флот эллинов хочет покинуть Саламин.

- Торопись, светлый царь! - воскликнул Мнесилох, закончив свой рассказ. - Солнце уже высоко. Пока ты медлишь, греческие корабли ускользают из пролива к берегам Пелопоннеса!

Он говорил по-персидски, но все, что он говорил, невидимый голос тут же повторял по-гречески, вероятно, для изменников-греков, которых здесь было много среди придворных, - их сразу можно было узнать по ионийским удлиненным шлемам.

Из рядов придворных выступил седоватый муж и повалился ниц на камни. Точно так же, как и нам, голос глашатая от имени царя царей повелел ему встать и говорить.

- Не слушай их, божественный! - Придворный энергичными жестами обращался то к царю, то к нам. - Не может наш флот войти в эту мышеловку. Со вчерашнего дня я пытаюсь убедить твоих полководцев, что затевать здесь сражение безумно.

В продолжение беседы и царь и придворные стояли совершенно неподвижно, ни один мускул на их лицах не дрогнул. У меня промелькнула озорная мысль: а что, если под одеждами их кусают блохи? Сколько терпения нужно, сколько выдержки, чтобы стоять как вкопанные!

Только голос невидимого глашатая казался единственно живым в этом окаменении. Он неутомимо повторял слова говоривших то по-персидски, то по-гречески. Говорила Артемисия:

- Тебе ли, царь, бояться? У тебя тысяча кораблей, они как орешки расщелкают двести афинских дырявых посудин. Подумай, какая добыча уходит! Уходит именно из мышеловки, как правильно назвал пролив твой благороднейший и мудрейший советник. Упустишь сейчас афинян - ищи потом ветра в поле! К тому же по твоему повелению на этой скале воздвигли золотой трон с тем, чтобы, как в театре, ты мог наблюдать великое побоище и позорище афинян.

Раззолоченные придворные одобрительно загудели.

Седовласый придворный протянул руку, хотел возразить, но медлительный голос глашатая объявил, что царь выслушал, царь примет решение.

Прежде чем нас увели, мы оглядели с площадки скалы открывшийся перед нами мир. Далеко внизу на палубах пели медные рожки, на мачты ползли хвостатые вымпелы - царские корабли сигналили друг другу. А там, на горизонте, - темный Саламин и скучившиеся возле него низкие серые афинские суда.

Прибежал богато одетый мидянин, распорядился. Нас отвели в обширную ложбину. Здесь было приготовлено множество кнутов, кандалов, канатов, веревочных жгутов - все это для афинян, которых в этот день персы собирались взять в плен. Суетились палачи, кузнецы, надсмотрщики.

Приковылял главный палач - одноглазый, сгорбленный, длиннорукий, как спрут. Он заботливо усадил Мнесилоха на колоду, надел ему на ноги веревочный жгут и, деловито пыхтя, принялся крутить. Выражавшее терпение лицо Мнесилоха вдруг исказилось, и он заскрежетал зубами.

- Признавайся царю! - приказал Мнесилоху мидянин.

Мне хотелось крикнуть, что афиняне плюют на царей, но я понимал, что сейчас нужно молчать, молчать изо всех сил. И Мнесилох молчал и корчился от пытки.

Тогда я не вытерпел - задрожал от соболезнования, заорал, закричал что было силы.

- Эх, ты! - сказал мне со стоном Мнесилох. А другой палач ударил меня кончиком кнута.

- Стойте! - Это явилась Артемисия. - Царь царей приказал немедленно заключить этих перебежчиков в корабельную тюрьму. Освободите старика. Скорей!

Палачи отступили.

- А ты, царский слуга, - обратилась она к мидянину, - ступай доложи сыну богов, что, несмотря на пытки, перебежчики настаивают на своем.

Мидянин недоверчиво проворчал, помедлил, но отправился.

Нас окружили воины Артемисии в хвостатых греческих шлемах; ослабевшего Мнесилоха подхватили под руки и повели.

Но почему нас ведут крадучись, бегом, почему Артемисия торопит с тревогой: "Скорей, скорей!"?

МЯТЕЖНИКИ

И вот мы заперты в каморке на корме корабля. Каморка медленно поднимается и опускается; пустой кувшин перекатывается из угла в угол. Скрипит, двигается, стонет деревянное чрево корабля. В зарешеченное окошко видно, как взлетает зеленая волна и плескается к нам в окошко, а у каждого из нас тошнота притаилась в горле и голова мутится.

Куда плывет корабль Артемисии, мы не знаем, чувствуем только, что идет полным ходом и что весь персидский флот к середине дня пришел в движение.

Слышны мерные постукивания молотка, которым отбивают такт гребцам, чтобы они равномерно двигали веслами; скрипят уключины, и рабы поют негромко и протяжно, не заглушая шорох волн о деревянные борта.

- Эй, лягушонок! - Мнесилох так и впился в зарешеченное окошечко. - У тебя глаза прыткие. Разгляди-ка - мне против солнца не видать, - куда движутся вон те громоздкие корабли?

- Эти, с раскрашенными башенками и медными таранами?

- Да, да, эти.

- Налево. Они плывут налево.

- А что там налево? Смотри, Алкамен, смотри зорче, что там?

- Что там? А там пролив Саламина. Ясно вижу этот пролив. О Мнесилох, Мнесилох! Весь царский флот движется туда. Боги милостивые, как их много!