Александра Толстая - Жизнь с отцом Страница 29

В Пирогове стало еще мрачнее. Дядя Сережа молчал и только кричал, сидя у себя в кабинете. А Мария Михайловна не жаловалась, не осуждала своих дочерей и не то со страданием, не то с недоумением спрашивала, когда приезжала:

- Каково, а? Варя-то, Варя... А Верочка, Верочка каково, а?

И слезы наворачивались у нее на глаза.

А через год Верочка вернулась, и в самой дальней от дяди Сережи комнате появился маленький, желтолицый, с косыми глазенками мальчик - Миша. Дядя Сережа простил дочь, но не желал видеть внука.

В 1904 году дядя Сережа умер. У него сделался рак на языке. Он страдал ужасно. За ним ухаживали Верочка и Мария Михайловна. Отец ездил к нему в Пирогово и возвращался расстроенный, огорченный...

17 августа отец записывает в дневнике:

"Пирогово. Три дня здесь. У Сережи было очень тяжело. Он жестоко страдает и физически и нравственно, не смиряясь"*.

Дядя Сережа не мог примириться с страданиями, с неизбежностью смерти, роптал на судьбу, не находя душевного успокоения. Мария Михайловна страдала за него, думала, что исповедь и причастие могли бы облегчить его, но, зная его отвращение к священникам, не решалась позвать батюшку. Отец помог ей. Он предложил дяде Сереже исповедоваться, дядя Сережа согласился. Мария Михайловна успокоилась, да и отец был рад, он надеялся, что хоть священник поможет Сергею Николаевичу подготовиться к смерти.

Когда дядя Сережа умер, старушка Мария Михайловна осталась в Пирогове с Верочкой. Она нашла утешение в своем внуке Мише - желтолицем звереныше, который смотрел исподлобья. Ни с кем, кроме матери и бабушки, не разговаривал, всех дичился. Когда он подрос и его стали учить грамоте, он все пытался писать слева направо - по-восточному.

Иногда летом приезжала Варя со своими детьми и жена Григория Сергеевича с семьей.

Во время революции, когда громили помещичьи усадьбы, Веру предупредили, что мужики собираются громить Пирогово. Взяв с собой самое необходимое, ночью, с совсем уже дряхлой Марией Михайловной и Мишей, Вера, покинув навсегда свое старое гнездо, спряталась у священника. Оттуда на тряской телеге крестьянин отвез их за пятьдесят верст, в город Тулу. Отъехавши несколько верст, они увидали на небе громадное зарево. Горело Пирогово.

Старинные вещи Толстых крестьяне растащили по домам, среди них погибли старинные клавикорды, на которых когда-то играла Мария Николаевна - мать отца.

Мария Михайловна после путешествия в Тулу на тряской телеге заболела и умерла.

Верочка многие годы скиталась по югу России, испытывая нужду, голод, холод. Миша, такой же слабый и больной, как и его мать, вынужден был работать на заводе простым слесарем. Измученные, худые, в старых, изношенных одеждах они наконец попали в Ясную Поляну. Миша опять поступил на завод около Тулы, но у него сделалось кровохарканье, он слег и вскоре умер. А через несколько месяцев от туберкулеза в больнице умерла его мать.

От всей семьи осталась в живых одна Мария Сергеевна. Муж ее умер, а она, получив крестьянский надел, работает на нем вместе со своими детьми.

Опять дома

Отец, видимо, поправлялся, но все еще было жутко за него. Малейшее недомогание, расстройство пищеварения, затрудненное дыхание казались началом новой болезни. Мы хватали его за руку, считали пульс, он отмахивался, смеялся, но все же терпеливо переносил наши приставания.

По-видимому, привычные условия Ясной прекрасно на него подействовали. Вызванные из Москвы врачи Щуровский и Усов вместе с доктором Никитиным подтвердили, что лучшего искать нечего и надо оставаться в Ясной Поляне, но советовали отцу перейти наверх. Отец из "под сводов" переселился в две светлые комнаты рядом с гостиной на солнечной стороне. В первой комнате ему устроили кабинет, во второй спальню.

Постепенно силы его прибывали. Он удлинял свои прогулки, пробовал делать гимнастику. Помню, как в первый раз после болезни отец поехал верхом на только что купленной мною лошади. Он с трудом поднял левую ногу в стремя, с усилием перекинул свое тело, лошадь разгорячилась, и он скрылся по "пришпекту". Я не находила себе места. Мне все казалось, что отец не справится с молодой, горячей лошадью, и я с нетерпением ждала его возвращения.

- А я на Козловке был! - весело крикнул он мне, подъезжая к дому.

И как только я увидала его, я поняла, что напрасно волновалась. Делир шел спокойным, ровным шагом... Казалось, что отец давно свыкся с лошадью, а она, почувствовав в нем хозяина, покорилась ему.

- Хорош твой Делир, - сказал отец, - и умен, и спокоен, и вместе с тем горяч.

Я была рада, что лошадь ему понравилась, и перестала на ней ездить, а отец свыкся с ней, полюбил и до самых последних дней ездил на ней.

Мне казалось, что обычное свойство отца - радоваться жизни, цветам, деревьям, детям, всему, что окружало его, - усилилось в нем после болезни. Как сейчас вижу, идет он из леса. Белая блуза мешком сидит на похудевшем теле, воротник отстал, торчат ключицы, он идет без шляпы, пушатся на голове седые, мягкие волосы.

- Вот, посмотри, что я принес, - говорит он, весело улыбаясь.

Я заглядываю в шляпу. Там аккуратно на лопушке положены несколько грибов.

- Ты понюхай, понюхай только, как они пахнут! Чудесно!

Я нюхаю грибы, и мне тоже делается весело.

Может быть, радость возвращения к жизни вызвала в нем стремление к художественному творчеству. Отец стал писать "Хаджи Мурата". Мы с Машей, часто бывавшей у нас в то время, радовались, но боялись это показать, чтобы не спугнуть настроение отца. Мы с нетерпением ждали каждую новую главу, выходившую из-под его пера. Я обижалась, что Маша и Коля редко давали мне переписывать "Хаджи Мурата", а переписывали все сами.

Но отец не мог удовлетворяться одной художественной работой. После статьи "К духовенству" он пишет полухудожественное произведение "Восстановление Ада", вызвавшее негодование моей матери.

- Ведь писал же Лев Николаевич прекрасную вещь "Хаджи Мурат", - говорила она, - а теперь пишет злобную, отвратительную гадость... И к чему это? Черти, ад, всякая мерзость... Отвратительно...

Точку зрения матери я не принимала, все, что отец писал, было прекрасно. Оно только разделялось в моем мозгу на более интересное и менее интересное. Я огорчалась, казнила себя, но то, что все больше и больше интересовало его, иногда казалось мне скучным.

В ту пору отец изучал буддизм, магометанство, иудаизм и из всех верований выбирал то, что сходилось с его миросозерцанием.

- В каком прекрасном обществе я сегодня провел вечер, - говорил он после чтения Канта, Шопенгауэра, Монтеня и других мыслителей.

У него образовался свой круг чтения - собрание книг, дававших ему духовную пищу, и он все чаще и чаще стал задумываться, каким образом сделать это чтение наиболее доступным широким массам.

Иногда по утрам, отрывая листочки календаря, он возмущался плохим выбором и случайностью попадавшихся в нем изречений. Может быть, это и дало ему мысль составить нечто вроде календаря с изречениями "Мысли мудрых людей". Как драгоценные камни он искал изречения в массе окружавших его книг, нанизывая их одно на другое в стройной последовательности. Эта книга положила начало составлению целого ряда сборников - ими отец занимался до конца своей жизни.

А какая была радость, когда Иван Иванович Горбунов прислал первые именные экземпляры "Мыслей мудрых людей". Отец не мог налюбоваться ими, всем показывал, читал вслух. Я не помню, чтобы какая-нибудь книга доставляла ему такое удовольствие. Иногда он наобум открывал страницу и говорил:

- Ну, Саша, я загадываю, это вот тебе!

И если содержание оказывалось подходящим, он радовался.

В это время одно событие нарушило спокойное течение нашей жизни.

Вечером сидели в зале, пили чай. Чувствовался запах дыма. Сначала думали, что подали самовар с угаром, позвали лакея, он вынес, продул, но в самоваре ничего не оказалось. Осмотрели все печи, но и здесь ничего не нашли и решили, что дворник напустил дыма, когда ставил самовар. На этом все успокоились и собрались расходиться спать. Только одна мам? волновалась и бегала по дому, ища причины запаха. Наконец, она открыла дверь на чердак и громко вскрикнула оттуда повалил густой дым.

- Пожар! - закричала она. - Саша! Скорей приказчика, рабочих!

Я недослушала и уже бежала сломя голову по направлению к дворне. Приказчик Петр Алексеевич спал. Мой стук разбудил его. Он выскочил сонный, накинув поддевку.

- Скорей! Скорей! Большой дом горит! - крикнула я и помчалась к рабочим.

Когда я прибежала домой, здесь уже ведрами таскали воду на чердак. По лестнице установилась цепь. Две бочки стали подвозить воду из пруда. Пожарной машины в Ясной Поляне не было. Горела толстая, дубовая балка над кабинетом отца. Пожар затушили, двое рабочих остались на ночь дежурить на чердаке. Оказалось, что в борове вывалился кирпич, балка постепенно обугливалась и наконец вспыхнула. Если бы мам? не выяснила причину пожара, ночью над головой отца мог рухнуть потолок.