Культура Возрождения в Италии - Якоб Буркхардт Страница 29

неустойчивость в Италии XIV и XV вв. должна была вызвать у людей более благородных по своему складу патриотическое недовольство и противостояние. Уже Данте и Петрарка[259] провозглашают идею единой Италии, на реализацию которой должны быть направлены все высокие стремления. Можно, конечно, возразить, что это лишь энтузиазм отдельных высокообразованных людей, о котором нация в своей массе ничего не ведала, но и в Германии тогда дело вряд ли обстояло иначе, несмотря на то что она, по крайней мере по своему имени, обладала единством и признанным верховным властителем, императором. Первое громкое прославление Германии в литературе (за исключением нескольких стихов миннезингеров) принадлежит гуманистам времени Максимилиана I[260] и кажется иногда эхом итальянских декламаций. И все-таки Германия фактически стала единым народом раньше, причем в совершенно иной степени, чем жители Италии когда-либо со времен римлян.

Франция обязана сознанием единства своего народа борьбе с англичанами, а Испания не смогла даже присоединить родственную ей Португалию. Для Италии существование Папского государства и условия жизни в нем были препятствием для установления единства страны, на устранение которого едва ли можно было надеяться. Если кое-где в политических сношениях эмфатически и упоминается об общем отечестве, то большей частью лишь с целью задеть другое, также итальянское государство[261]. Действительно серьезные, глубоко горестные призывы к национальному чувству раздаются только в XVI в., когда уже было поздно, когда французы и испанцы заняли страну. О местном патриотизме можно сказать, что он выступает вместо этого чувства национального единства, но не заменяет его.

Глава II

Развитие индивидуальности

В устройстве этих государств, как республик, так и тираний, заключается если не единственная, то главная причина раннего превращения итальянцев в людей современного типа. Что итальянец стал первородным сыном в современной Европе, связано с этим.

В средние века обе стороны сознания — обращенного человеком к миру и к своей внутренней жизни — пребывали как бы под неким общим покровом, в грезе и полудремоте. Этот покров был соткан из веры, детской робости и иллюзии; сквозь него мир и история представали в странной окраске, а человек познавал себя только как часть расы, народа, партии, корпорации, семьи или какой-либо другой формы общности. В Италии этот покров впервые развеивается; пробуждается объективное видение государства и объективное к нему отношение, как и ко всему миру вообще; вместе с этим с полной силой заявляет о себе субъективное начало, человек становится духовным индивидом[262] и познает себя таковым. Так некогда возвысились греки над варварами, арабы как индивиды — над другими жителями Азии как людьми расы. Нетрудно доказать, что большую роль в этом играли политические условия.

Уже значительно раньше кое-где намечалось развитие самодовлеющей личности, на севере в это время либо неизвестной либо принимающей другие формы. Группа решительно настроенных отступников X века, описанная Лиутпрандом{163}, некоторые современники Григория VII{164} (достаточно прочесть Бенцо из Альбы{165}), ряд противников Гогенштауфенов проявляют такие свойства. С конца XIII века в Италии уже множество тех, кого можно считать личностями; оковы, в которые была заключена индивидуальность, сломлены; безграничной становится деятельность людей в различных сферах. Великое творение Данте было бы невозможно в любой другой стране; для Италии великий поэт уже в силу ярко выраженной индивидуальности стал национальным герольдом своего времени. Однако изображение всего богатства человеческих черт в литературе и искусстве, многообразная их характеристика будет дана в других разделах; здесь речь пойдет только о психологическом факте как таковом. Этот факт выступает в истории во всей своей целостности и решительности; Италии XIV века неведомы ложная скромность и лицемерие, никто не боится быть и казаться иным[263], чем другие.

Прежде всего тирания в высшей степени способствовала развитию индивидуальности самого тирана, кондотьера[264], затем тех, кому он протежировал и талант которых одновременно беспощадно использовал — секретарей, должностных лиц, поэтов, компаньонов. Дух тиранов вынужден был проникать во все свои внутренние источники, как постоянные, так и сиюминутные; их наслаждение жизнью усиливается и концентрируется духовными средствами, чтобы придать наибольшую ценность быть может, лишь краткому времени власти и влияния.

Но и подданные не были лишены такого импульса. Мы оставляем в стороне тех, кто проводил свою жизнь в тайном противостоянии и заговорах, и обратимся только к тем, кто оставался просто частным лицом и удовлетворялся этим, как большинство городских жителей Византийской империи и магометанских государств. Конечно, подданным дома Висконти, например, было часто достаточно трудно сохранять достоинство дома и личности, и нравственному характеру бесчисленного множества их в результате служения тирану был нанесен ущерб. Не столько тому, что называют индивидуальным характером, ибо именно во времена общего политического бессилия сильнее и многообразнее утверждаются различные стороны и стремления частной жизни.

Богатство и образование, в той мере, в какой они могли проявляться и вступать в соревнование, в сочетании со все еще достаточно значительной муниципальной свободой и наличием церкви, не тождественной государству, как в Византии и в исламском мире, — все эти элементы в своей совокупности способствовали, без сомнения, возникновению индивидуального образа мыслей, а отсутствие борьбы партий добавляло необходимый для этого досуг. В тираниях XIV в., вероятно, впервые полностью сформировался тип политически индифферентного человека с его отчасти серьезными, отчасти дилетантскими занятиями. Правда, требовать документальных подтверждений этого невозможно. Авторы новелл, от которых можно было бы ждать указаний такого рода, дают описание ряда необыкновенных людей, но всегда только односторонне, исходя из определенного намерения и лишь поскольку этого требует рассказываемая история, к тому же сценой им большей частью служат республиканские города.

В республиканских городах условия способствовали иным образом развитию индивидуального характера. Чем чаще господство переходило от одной партии к другой, тем больше от индивида требовалось владеть собой при осуществлении власти и пользовании ею. Так, в истории Флоренции[265] государственные деятели и народные вожди являют собой столь несомненно личностное существование, как мало кто в тогдашнем мире, разве что Якоб Артевельде{166}.

Члены побежденных партий оказывались часто в положении, сходном с положением подданных тираний с тою лишь разницей, что однажды почувствованная свобода или власть, а, быть может, и надежда вновь их обрести, придавала их индивидуализму особый размах. Именно среди этих людей, не по доброй воле пользующихся досугом, мы обнаруживаем, например, Аньоло Пандольфини{167} (1446 г.), чье сочинение «О домоводстве»[266] является первой программой завершенного сложившегося частного существования. Его сопоставление обязанностей индивида и ненадежной, неблагодарной государственной деятельности[267] может быть