Лебек Стефан - История Франции. Том I Происхождение франков Страница 3

Почти повсеместно растительный и животный миры, полезные ископаемые считались принадлежащими государственной казне, государству, согласно положениям римского права, которые Меровинги стали применять у себя. Начиная с VII века леса стали рассматриваться как королевские заповедники. Тем не менее в V веке природные богатства оставались открытыми для доступа всех желающих воспользоваться ими, независимо от наличия или отсутствия императорской лицензии.

В леса шли охотники, добывавшие зверя так же, как овернские аристократы, которых описал Сидоний Аполлинарий, с пикой на кабана и соколами на птицу: работали смолокуры, дегтяри — особенно в Медоке и Коссах; рудокопы, угольщики и металлоплавильщики, следы деятельности которых встречаются во всех лесных массивах. Например, в Арденнах, Сааре близ Нойнкирхена, в Лотарингских лесах работали каменотесы, в частности, пиренейские рубщики мрамора, поставлявшие продукцию во все уголки Галлии, солевары лотарингских и юрских плоскогорий и прибрежной зоны, в особенности те, кто добывал соль на солончаковых болотах Средиземноморья и Атлантического побережья, рыбаки и ловцы устриц и раковин Аквитанского побережья.

Если не считать участки леса, использовавшиеся для сезонных перегонов скота, где природное равновесие было нарушено образованием пустошей, лишь по краям небольших обжитых пространств опушки лесов испытывали воздействие человека: в этих местах люди брали материалы, необходимые для строительства жилья, изготовления орудий труда, отопления. Здесь же они охотились на мелкую дичь, пасли свиней, при необходимости выжигали лес, возделывая отдельные участки земли.

Пашни

Естественно, встает вопрос — не могло ли смутное время III–V веков способствовать наступлению дикой природы на возделываемые земли и потеснить их с занимаемых пространств? Нельзя дать однозначного ответа на такой вопрос: для каждого региона он звучит по-разному. Если Нижней Оверни всеобщая разруха не коснулась, и на ее равнинах жилища в целом хорошо сохранились[4], то в других местах многочисленные жилые поселения оказались покинутыми или даже полностью разрушенными, о чем свидетельствуют результаты аэрофотосъемок и археологических изысканий. Одновременно здесь оказалось заброшенным и земледелие, что подтверждается данными палинологических исследований (исследования ископаемой пыльцы). Это также справедливо для крайнего севера и для значительных пространств в романской части прирейнского района, но выборочные проверки на местности подтверждают, что не существовало в Галлии региона, которого совершенно не коснулась бы эта участь. Так, в Спезете (Финистер) оказались заброшенными поля, засевавшиеся пшеницей, в Бротонском лесу (Нормандия), в лесу Ла-Турет, близ Блонда (Лимузен), сельские поселения были покинуты жителями, повсюду в Галлии античные «виллы» постепенно были поглощены лесными зарослями. Такова была судьба построек в Варфюзе-Абанкур (Пикардия), Пре-О, Рулле (в среднем течении Луары), Монморене (Ба-Коммэнж), где такая «вилла» была восстановлена в долгий спокойный период IV века. То же и в Ла-Буассе, Аннесиле-Вьё, Сен-Поль-ле-Роман (в бассейне Роны)… Иногда жители просто уходили в более безопасные места, создавая там новые жилища: провансальские «виллы» в Фон-Крематс были брошены обитателями, перебравшимися на вершины соседних возвышенностей, а в Ружье жители переселились на гребень горного отрога, где постройки возникли еще в конце железного века и сохранились до конца средних веков. Кое-где, например, в Сен-Блезе (Нижний Прованс), Ломбрене (роданский Лангедок), Мон Лассуа (Бургундия), под жилье были приспособлены древние строения, заброшенные еще в годы римского владычества. В некоторых местах люди занимали пещеры своих доисторических предков. Само собой разумеется, что в большинстве случаев они использовались лишь как временное жилье: так обстояло дело в Рейревине (Косс), Ла Фурбине (Кро), где гроты служили пристанищем перегонщикам скота, но в отдельных случаях, как в Вальфонэ (Эро), пещеры вновь стали приютом людей на более длительные сроки, что сопровождалось сельскохозяйственным освоением близлежащих земель.

Таким образом, наше понимание взаимных перемещений возделываемой и дикой природы в III–V веках должно учитывать определенные нюансы: если местами, особенно на севере, целина ширилась, занимая все большие площади, то кое-где, в частности, там, где местность была труднопроходимой, она могла стать зоной притяжения. Все это не позволяет утверждать, что пашни находились на грани исчезновения. Напротив, читая авторов позднеримского периода, начинаешь думать, что для сельских местностей этот период стал чем-то вроде золотого века. Конечно, это не может относиться ни к большинству крестьян-землевладельцев, которые возделывали мелкие отдаленные участки, захлестнутые волной бурных событий времени, ни тех, кто жил в небольших поселениях. Множество этих земледельцев, разоренных налогами, разбойными нападениями или спадами рыночной конъюнктуры, были вынуждены отдавать себя и свое имущество под власть сильных мира сего. В том случае, когда крестьянин становился при этом колоном-арендатором, являя собой прообраз будущего средневекового крепостного, и когда отдавалась лишь земля во временное владение, мелкие крестьяне рано или поздно попадали в полную зависимость от их патрона, способствуя тем самым возникновению крупных земельных владений, хозяйство в которых ранее велось на натуральной основе с использованием труда рабов, руководимых всевластным управляющим.

Поэтому этот золотой век, воспетый авторами IV–V веков, был на самом деле золотым лишь для роскошных строений, в которых представители галло-римской элиты укрывались от городской суеты, бед и тягот своего времени. Сидоний Аполлинарий оставил нам описание Авитака — такого рода поместья, расположенного на берегах озера Эйда в Оверни и составлявшего часть приданого его жены — Папианилы, дочери императора Авита. В период между 461 и 467 годами Аполлинарий провел там немало времени. Это было поместье, раскинувшее свои поля, пастбища, рощи на пяти тысячах гектаров, с жилищем хозяина, построенным с изысканным вкусом и роскошью, с портиками, римскими банями, летними и зимними столовыми, жилыми комнатами, купальнями, с хозяйственной частью, где, как это выявлено аэрофотосъемкой и археологическими раскопками, соседствовали друг с другом хозяйственные постройки, жилье прислуги, мастерские. И если поместья друзей, которых Сидоний навещал, не были, может быть, столь же обширны, они не уступали в роскоши этому; расположенные на берегах Гардона «виллы» Аполлинариса и Тонантия Ферреола имели также богатые библиотеки. Римских бань там не было, но они уже строились. Это показывает, что в 465 году аристократия не отказывалась от преимуществ римской цивилизации. Поместье Понтия Леонтия в Бурге, при слиянии Дордони и Гаронны, делилось портиками и галереями на летнюю и зимнюю части, на некоторых стенах имелись фрески, созвучные замечательным мозаичным панно, обнаруженным во многих «виллах» юго-запада: в Сордель-Аббеи (Ланды), Пала де Сэнт-Эмильон (Жиронда), Пре-Ба Лупиана (Эро), монреальском Севиаке и в валенсийском Мьяне (Жер). Но вот «вилла» в Бурге имеет свою особенность она со всех сторон обнесена оборонительным валом. Это был знак времени.

Мы находим его и в других местах: шестнадцать гектаров «виллы» Ширагана близ Мартр-Толозан (Верхняя Гаронна) были окружены сплошной стеной по всему периметру; тридцать гектаров поместья Каруж в Женевуа, хотя и прикрытые от внешних вторжений излучиной реки Арв, были защищены еще и сооружением насыпного вала; а когда в начале V века Клавдий Постум Дардан и его светлейшая и не менее именитая жена решили обустроить свое поместье в горах к востоку от Сисгерона, назвав его в честь святого Августина Теополисом, они укрепили его, обнеся стеной с воротами, чтобы оно могло служить убежищем для всех. Конечно, в то время это не стало повсеместно распространенным явлением, но надо признать, что укрепленные поместья, служившие жильем и хозяйственным центром, к которому тяготели многочисленные и попадавшие от него в зависимость окрестные земледельцы, ищущие защиты, стали провозвестниками наступления новых времен.

Римско-галльская элита между селом и городом

Дардана называли «достославным мужем», что ставило его и его жену на высшую ступень почета, поскольку к концу первых десятилетий V века он уже был патрицием, губернатором Вьенпуазской провинции, квестором и командующим галльскими преторианцами. Иначе говоря, он являлся полномочным представителем императора не только в галльском диоцезе, но и во Вьеннуазском и испанском, а также и во все более заброшенном диоцезе (Велико-) Британии. Тонантий Ферреол, один из друзей, которых Сидоний навещал на берегах Гардона, также был командиром преторианцев. Сам Сидоний — сын и внук преторианских командиров — был на первых порах приближенным императора Майориана, префектом Рима и патрицием. Значит ли это, что все представители сенатской аристократии, поставлявшей кандидатуры на замещение столь высоких должностей, предпочитали сельскую тишину городской жизни? Навряд ли — сам Сидоний при случае охотно возвращался в город — Лион или Рим ради государственных, а также личных дел. Тем не менее тенденция к переселению городской аристократии в летние резиденции подтверждается повсеместно — как на севере, так и на юге.