Михаил Заборов - Папство и крестовые походы Страница 3

Но нередко протест крестьян против произвола сеньоров выражался и иначе. Одни, впав в полное отчаяние, лишали жизни себя и своих близких — такие групповые самоубийства происходили кое-где в 90-х годах XI в. Другие, спасаясь от ужасов повседневной действительности, стремились отгородиться от нее хотя бы внутренне: в народе создавались особые религиозные учения, согласно которым феодальные порядки признавались богопротивными. Им противопоставлялись другие, справедливые общественные отношения, основанные на всеобщем равенстве (церковь объявила эти учения «еретическими», а их последователей — «еретиками», «отступниками»). Третьи, тоже не отваживаясь на активную борьбу против ненавистного мира зла, пытались все же как-то практически порвать с ним. Многие шли в монастыри или становились отшельниками: они удалялись в какое-нибудь уединенное место и жили там, питаясь, «чем бог пошлет», предаваясь посту и молитвам, стараясь «умертвить» свою «плоть». Тяга в монастыри, к отшельничеству и т. п. проявления религиозного аскетизма особенно усилились в «семь тощих лет», когда по странам Европы прямо-таки распространился «дух подвижничества». Это — очень характерное явление эпохи; не учитывая его, трудно до конца разобраться в происхождении крестовых походов.

Усиление религиозных настроений в деревне объясняется причинами вполне материального характера — невыносимыми условиями, в которых оказались к тому времени народные массы. Крепостной крестьянин, забитый нуждой, придавленный личной зависимостью от помещика, был принижен также и своей умственной темнотой[5]. Ее всемерно поддерживала католическая церковь, учившая крестьянина покорности, терпению, страху. Находясь во власти фантастических, религиозных взглядов, темный и невежественный крестьянин, который ничего не видел дальше своей соломенной хибарки, воспринимал бедствия, постигавшие его, в соответствии со своим религиозным мировоззрением. Неурожай, голод, «огненная чума»[6], унесшая в могилу его детей, — все это в глазах земледельца, опутанного сетями религии, являлось прежде всего результатом и проявлением «гнева божьего», карой небесной, ниспосланной свыше за неведомые «грехи». Отсюда и возникала мысль, что избавиться от страданий повседневной жизни можно, лишь умилостивив разгневавшиеся небесные силы. Но как?

Находясь всецело под влиянием церкви, крестьянин думал, что всемогущий бог сменит гнев на милость, если он, грешный человек, докажет свою приверженность богу, совершив какой-либо особенный, из ряда вон выходящий, героический поступок — подвиг во «искупление грехов», если он примет «мученичество» за веру. Так жажда вырваться из цепких лап сеньора и выбиться из нужды получала религиозное выражение. Дух подвижничества, характерный для умонастроения довольно широких слоев народной массы в XI в., был одним из многообразных проявлений пассивного протеста крестьянства против всевластия сеньоров.

Новые заботы феодалов. Экономические сдвиги на Западе, наметившиеся к XI в., не могли не коснуться и господствующего класса. С ростом торговых связей аппетиты сеньоров выросли, но возможности удовлетворить их были ограниченными. Крестьянское хозяйство с его жалкой техникой было истощено поборами и неурожаями. Усиливать и дальше нажим на мужика было рискованно: деревня начинала волноваться, и сеньоры не могли чувствовать себя в полной безопасности от своих сервов.

Феодалы стали стремиться к захвату новых земель и крепостных. С этой целью сеньоры по всякому, даже ничтожному, поводу затевали бесконечные усобицы между собой — файды. Но файды еще более озлобляли деревню. Кроме того, для успешного ведения войн сеньор должен был содержать много вассалов — рыцарей, обязанных ему военной службой. За службу нужно было вознаграждать землей. Между тем, свободных земель на Западе уже не было: все было роздано вассалам. «Нет земли без сеньора» — это излюбленная формула средневековых юристов в XI в. вполне соответствовала реальной действительности. Расчищать леса, обращая их в пашни? На это шли главным образом монастыри, которые принимали к себе беглых крестьян и заставляли их на определенных условиях выкорчевывать леса и осушать болота, увеличивая таким образом свои владения и доходы. Феодалу — суровому и в сущности дикому воину — такое дело было не с руки. Он редко соглашался обременять себя новыми, громоздкими хозяйственными заботами. Рыцарь предпочитал действовать мечом.

Таким образом, многие воинственно настроенные сеньоры заходили в тупик. Нужны были новые земли. Но где их взять? Где получить средства, которые крепостные не могли предоставить, несмотря на все ухищрения их господ?

Положение осложнялось еще и тем, что земли мелких и средних владельцев все чаще становились добычей крупных феодалов, обычно захватывавших мелкие владения во время файд. В результате в странах Запада образовалась значительная прослойка безземельных рыцарей. Этому во многом способствовал порядок наследования феодальных поместий — майорат (от major — старший): владения сеньора не дробились между его сыновьями, а переходили целиком к старшему из них. В результате в семьях феодальных землевладельцев появилось немало обделенных сыновей, получавших прозвища «безземельных», «неимущих», «голяков». И если в XI в. многие крупные феодалы не могли удовлетворить свои потребности так, как им этого хотелось бы, то мелкое рыцарство и подавно оказывалось не в состоянии покрыть свои расходы. Приобретение поместий и крепостных становилось его заветным стремлением.

Наиболее доступным способом поправить свои дела рыцари считали разбой и грабежи. Шайками и поодиночке рыскали они по Франции, Фландрии, Лотарингии и другим землям, нападали на деревни, забирали у крестьян все, что было можно: жалкие запасы зерна, одежду, даже орудия труда — плуг и мотыгу. Не брезговали рыцари и грабежами на проезжих дорогах.

Многие замки стали настоящими разбойничьими гнездами. Нередко рыцарские банды нападали на крупные поместья; особенно соблазнительной приманкой были богатые владения церквей и монастырей. Рыцари не стеснялись, как говорится в документе середины XI в., «нападать на невооруженных клириков, монахов или монахинь». Они не останавливались перед тем, чтобы «причинять вред общинам каноников..., а также землям и владениям, коими церкви..., невооруженные клирики, монахи и монахини пользуются»... «Я видел, — писал о ватагах рыцарской голытьбы римский папа Лев IX, — этот буйный народ, невероятно яростный и нечестием превосходящий язычников, разрушающий повсеместно церкви божии, преследующий христиан, которых они иногда заставляли умирать в страшных мучениях... Они не щадили ни детей, ни стариков, ни женщин».

Разбои оскудевшего рыцарства довершали разорение крестьянства. Вместе с тем они наносили ущерб и крупному землевладению, в первую очередь, церковному, менее обеспеченному вооруженной силой.

Конечно, обедневший рыцарь и знатный сеньор принадлежали к одному классу. Главным врагом и могущественного барона, и монастыря, и рыцаря (даже если он с полным на то основанием получал прозвище «неимущего») являлся крепостной, которого грабили сеньоры всех рангов и категорий. Но борьба внутри господствующего класса побуждала правящие верхи феодального общества искать, в свою очередь, какого-то выхода из создавшихся затруднений. Неурожаи, голодовки, эпидемии, и в этих условиях — повсеместное бегство крестьян, а подчас даже «мятежи» и ко всему —разбои рыцарской мелкоты, конфликты феодалов и феодальных группировок между собой... На Западе складывалась тревожная обстановка смутного времени: общественная жизнь стала крайне неустойчивой.

Насущные интересы господствующего класса выдвигали перед ним задачу — найти средство, которое позволило бы обеспечить возросшие потребности сеньоров в земле, в подневольной рабочей силе, в деньгах и богатствах всякого рода. Средство это подсказала сама жизнь, а в окончательном виде лекарство для избавления рыцарства от бедности, крупных же феодалов — от трудностей, грозивших подорвать их положение, было прописано католической церковью.

Католическая церковь — оплот феодального строя. В те времена католическая церковь была крупнейшим феодальным землевладельцем; она жесточайшим образом эксплуатировала своих крепостных крестьян. Да и не только своих: со всех землепашцев церковники безжалостно взыскивали особую подать — десятину. Неслучайно церковных сборщиков народ представлял в образе волков, рыщущих по полям и нападающих на овчарни. В дни жатвы эти сборщики разъезжали по нивам, отбирали каждый десятый сноп, каждую десятую меру зерна, овощей, плодов, обшаривали амбары и гумна...

Но католическая церковь не только сама являлась крупным феодальным собственником. Проповедуя учение о том, что земные порядки установлены богом, а потому не подлежат изменению, она помогала всему феодальному классу держать в узде трудящихся, следовательно, служила оплотом феодальных порядков в целом. Католическая церковь являлась, по определению Ф. Энгельса, «крупным интернациональным центром феодальной системы»[7], всячески отстаивавшим интересы западноевропейских крепостников. Этим определялась вся деятельность католической церкви — и в области идеологической, и в сфере политики.