Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков Страница 3

Время проводили в разговорах, играли в самодельные шахматы и шашки. В нашей камере не чувствовалось подавленности. Большинство обвиняемых никакой особой вины за собой не имело и в этой маленькой захолустной тюрьме красоты большевицкого террора еще не казались нам такими ужасными.

Кое-кого иногда допрашивали, но с разбором дел чекисты не торопились. Раза два Юрьева водили на допрос. Допытывали у него, где он достал манифест и как он его распространял, считая факт распространения манифеста доказанным.

Откровенно говоря, я до сих пор не понимаю, как попал к нам этот дурацкий "манифест". Наверное кто-нибудь дал его Юрьеву прочитать и тот забыл его уничтожить. Наконец, на третьем допросе, Юрьеву заявили, что дело его разберут в Петроград и его переведут туда.

К этому времени Юрьев заболел. На скачках у него была сломана нога и она неправильно срослась, причиняя ему время от времени большие боли. Как раз в это время он очень страдал. Не желая с ним расставаться и в таком его положении отпу- {страницы 15–16 отсутствуют в оригинале!; ldn-knigi)} …

{17} гу поставленные, немного косящие во внутрь глаза. Вид кретина. Никогда нельзя сказать чем чекист был до революции.

Сами они об этом не говорят, а если и говорят, то врут, а догадаться трудно. И кажется, что он так и родился чекистом.

В течение получаса на нас никто не обращал внимания.

Дело обычное, — привели арестованных.

На столах были разбросаны трофеи последних дел: Груды денег, кучи писем, фотографические карточки, бутылки с вином и оружие, — главным образом шашки…

Около них вертелось несколько вычурно-одетых развязных "сотрудников" и две-три "сотрудницы" из типа часто встречавшегося на скэтингах и в кабаках. Не тех милых гуляк-товарищей, которые от души пользовались жизнью, а таких, единственная цель которых была положить себе в чулок.

Наконец двое чекистов подошли к нам и начали обыскивать. На этот раз от нас ничего не отобрали… Затем один из обыскивающих предложил нам идти за ним и нас повели по коридорам. "Совсем как гостиница", — подумал я, когда мы остановились перед № 96.

Камера, в которую нас ввели, была общая. Сажени три в ширину и столько же в длину. Одно окно во двор. Помещалось в ней около 50 человек. Теснота, духота и вонь.

На койках, которыми она была сплошь заставлена, сидело по два, по три человека. Большая часть людей, чтобы дышать воздухом, стояла около открытого окна.

Элемент был самый разнообразный, — присяжный поверенный, офицеры, директор банка, доктор, партия клубных игроков и т. п.

Нельзя было не обратить внимания на двух арестованных калек, военных инвалидов. На двоих у них было две ноги и четыре костыля. Работать они, конечно, не могли и занялись, {18} "мешочничеством", т. е. возили муку из деревни в Петроград.

Их арестовали за спекуляцию и уже несколько месяцев этих несчастных калек мотали по тюрьмам.

Среди арестованных, я встретил двух знакомых офицеров: Экеспарэ и Кн. Туманова. Они объяснили нам, что нужно записаться у старосты камеры и подвели нас к отдельной койке со столиком.

На койке сидел высокий красивый старик, который очень ласково и любезно обратился к нам, спросил наши фамилии, записал их, предложил нам посидеть у него и начал расспрашивать за что мы арестованы. — Мы рассказали.

К нам подсели Экеспарэ и Туманов и мне сразу показалось странным, что они, состоя в какой то организации, слишком откровенно рассказывали про нее в присутствии этого старика. Они даже советовались с ним, как им отвечать на допросе.

Почему то мне этот старик не понравился и я держался с ним очень сдержанно. Поговорив с нами, наш староста указал нам койку, которую нам можно занять. Мы расположились на ней, подошли другие арестованные и начался обычный тюремный разговор. Когда? За что? Какое обвинение? И, вместе с тем, рассказы о себе.

Впоследствии я привык к этим рассказам. Почти всегда повторяется одно и тоже. Взяли неизвестно за что, держат уже несколько месяцев без допроса и т. д.

День прошел спокойно. Днем "Гороховая" спит, живет ночью.

Арестованные по очереди спали на койках. Кое кого, не более двух трех вызвали на допрос. К вечеру настроение изменилось. Начались допросы. Арестованных вызывали одного за другим. Возвращались бледные, с испуганными лицами. Угроза смерти стояла перед ними.

Экеспарэ и Туманова допрашивали чуть ли не в десятый раз. Они вернулись и, опять, рассказали старосте подробности допроса. Оказалось, что их организация раскрыта и от них требуют, чтобы они сообщили все подробности. Мне опять стала непонятна такая откровенность. Старик скоро вышел в {19} канцелярию со списком заключенных. Я не мог удержаться, чтобы не высказать Экеспарэ моих опасений.

"Что вы!" — ответил он мне, "это милейший человек, профессор, его нельзя подозревать ни в чем. Он сидит здесь уже три месяца, и так как его дело разбирается и он привлечен по какому то пустяку, то он пользуется привилегиями".

Допросы шли всю ночь. Все время гремел замок. Люди соскакивали с коек, ждали своей фамилии и опять томились в ожидании.

Только к утру камера успокоилась и можно было задремать.

За ночь привели еще человек двадцать новых арестованных. В камере совершенно не хватало места. Через того же старосту мы узнали, что к вечеру будет разгрузка: допрошенных арестованных переведут в другие тюрьмы.

Действительно, часов в 6 вечера, дверь в камеру растворилась шире обыкновенного и вошел комендант Гороховой, знаменитый палач Эйдук. Одет он был в офицерский китель, красные штаны и почему то сапоги со шпорами. Начался вызов арестованных для отправки. Он прочитал список, отправляемых на Шпалерную, затем в Петропавловскую крепость, Дерябинскую тюрьму и прибавил, что все отправляемые должны быть, через пять минут, готовы со своими вещами.

Пришел конвой, принял арестованных и в камере стало свободнее.

С вечера камеру опять охватило беспокойство и жуткое чувство.

К ночи привели арестованных. Я ждал допроса, но нас не вызывали. Долго я сидел в этот вечер с Экеспарэ и Тумановым. Экеспарэ был спортсмен. Мы говорили о скачках, об общих знакомых, но чаще всего разговор переходило к их делу. Он мне рассказал о том, что состоит в организации, которая поддерживается иностранцами — англичанами и что он верит в успех. "Если мы не свалим большевиков изнутри" — говорил он, "англичане придут на помощь извне".

"Наша организация расшифрована, но есть другие, и мы все-таки победим", — утверждал он.

Допрашивали его, по его словам, чрезвычайно любезно: {20} папиросы, мягкое кресло, завтрак, ужин, — все было к его услугам.

Осведомленность у них большая. Сам он ничего не выдал но подтверждал то, что они уже знали. Им в глаза обругал большевиков и коммунизм, заявляя, что будет с ними бороться. Несмотря на это, ему все время гарантировали жизнь. Не знаю, сознавал ли он опасность, или верил чекистским обещаниям, но во всяком случае, держал он себя молодцом.

С князем Тумановым была несколько иная картина. Ему навалили кучу обвинений. — Сношения с иностранцами, организация вооруженного восстания и т. п. Допрашивали его грубо, все время угрожали расстрелом, предлагая сознаться в действиях, которых он не совершал. Его совершенно запутали и он нервничал. Большей частью свою виновность он отрицал. Не знаю, был ли он вообще виновен в чем-нибудь серьезном. Он был совсем мальчик.

Часа в два ночи я лег на койку.

Не успел я заснуть, как вновь раздался грохот открываемой двери и в камер появился Эйдук. На этот раз вызывали на расстрел.

Это был первый вызов на смерть, при котором мне пришлось присутствовать.

Сердце у меня заледенело.

В камере стояла тишина. При грохоте замка люди, как всегда, приподнялись и, увидев Эйдука, замерли в напряженных позах. Большинство были бледные и дрожали мелкой дрожью. Некоторые, чтобы отвлечь мысль и не поддаться панике, нервно перебирали свои вещи.

Сам Эйдук был настроен торжественно. Громко, растягивая слова, он назвал фамилию Экеспарэ, Туманова, еще троих и прибавил, чтобы выходили с вещами.

Сомнения не могло быть… Экеспарэ был спокоен. Туманов волновался, но сдерживался. Мне кажется, что в них все таки теплилась надежда. Слегка дрожащими руками, увязывали они свои вещи. Я им помогал. Затем мы простились за руку и они вышли…

В дому повешенного не говорят про веревку. В камере стояла гробовая тишина, люди опустились на койки и затихли.

{21} Вдруг, внизу на дворе раздался крик, но сейчас же зашумел мотор автомобиля…

Он работал, но со двора не вышел. Вероятно казнь совершилась здесь же в подвале, новым в истории мирa способом, — выстрелом в затылок впереди идущему смертнику.

Заснуть в эту ночь никто из арестованных не мог…

Так прошло еще пять тяжелых дней в ожидании… днем было сравнительно легко, но эти вечерние часы ожидания, вызовы, после которых люди возвращались разбитыми нравственно и физически или вовсе не возвращались, эти ночи, прерываемые шумом заведенного мотора, визиты самодовольного палача Эйдука, — все это действовало тяжело и не оставляло много надежд.