Сергей Волков - Трагедия русского офицерства Страница 3

Но при столь огромном количественном росте офицерский корпус не мог не наполнится и массой лиц не просто случайных (таковыми было абсолютное большинство офицеров военного времени), но совершенно чуждых и даже враждебных ему и вообще российской государственности. Если во время беспорядков 1905-1907 гг. из 40 тысяч членов офицерского корпуса, спаянного единым воспитанием и идеологией не нашлось и десятка отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 г. среди почти трехсоттысячной офицерской массы оказались, естественно, не только тысячи людей, настроенных весьма нелояльно, но и многие сотни членов революционных партий, ведших соответствующую работу. Любопытно, что хотя для современников самых разных взглядов характер изменений в составе офицерского корпуса был совершенно очевиден (эсер В.Шкловский писал: "Это не были дети буржуазии и помещиков...Офицерство почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Грамотный человек не в офицерских погонах был редкостью.", а ген. Гурко с пренебрежением говорил о "новом офицерстве, вышедшем из среды банщиков и приказчиков"), большевистская пропаганда представляла его в виде суррогата "классовых врагов рабочих и крестьян", а Ленин писал, что он "состоял из избалованных и извращенных сынков помещиков и капиталистов".

Глава 2.

Офицеры и разложение фронта

Прежде, чем перейти к описанию судеб офицерского корпуса во время гражданской войны, следует остановиться на положении офицеров после февральского переворота, ибо оно, во-первых, оказало огромное влияние на настроение и дальнейшую позицию офицерства, во-вторых, выявило в его среде те силы, которые затем проявили себя во время гражданской войны, и, наконец, потому что русскому офицерству враги российской государственности объявили войну уже тогда, и для него гражданская война началась фактически с тех февральских дней. То, что было пережито офицерами в те месяцы, никогда не могло изгладится из их памяти и нашло отражение во множестве воспоминаний. Не имея возможности привести все или хотя бы часть содержащихся в них фактов, мы ограничимся здесь лишь некоторыми типичными и красноречивыми примерами из официальных документов{17}.

Март-август

События 27-28 февраля и последующее отречение императора Николая II от престола открыли дорогу потоку ненависти и насилия и стали началом Голгофы русского офицерства. На улицах Петрограда повсеместно происходили задержания, обезоруживания и избиения офицеров, некоторые были убиты. Когда сведения о событиях в столице дошли до фронтов, особенно после обнародования пресловутого "Приказа №1" Петроградского совета, там началось то же самое. Какое влияние это оказало сразу же на боеспособность армии, свидетельствует телеграмма главкома Северного фронта начальнику штаба Главковерха от 6 марта: "Ежедневные публичные аресты генеральских и офицерских чинов, производимые при этом в оскорбительной форме, ставят командный состав армии, нередко георгиевских кавалеров, в безвыходное положение. Аресты эти произведены в Пскове, Двинске и других городах. Вместе с арестами продолжается, особенно на железнодорожных станциях, обезоружение офицеров, в т.ч. едущих на фронт, где эти же офицеры должны будут вести в бой нижних чинов, товарищами которых им было нанесено столь тяжкое и острое оскорбление, и притом вполне незаслуженное. Указанные явления тяжко отзываются на моральном состоянии офицерского состава и делают совершенно невозможной спокойную, энергичную и плодотворную работу, столь необходимую ввиду приближения весеннего времени, связанного с оживлением боевой деятельности"{18}.

Особенно трагический оборот приняли события на Балтийском флоте. В Кронштадте толпа матросов и солдат схватила главного командира Кронштадтского порта адмирала Вирена, сорвала с него погоны и, избивая, повела на площадь, где и убила, а труп бросила в овраг. Начальник штаба Кронштадтского порта адмирал Бутаков, потомок известного русского флотоводца. будучи окружен толпой, отказался отречься от старого строя и тут же был немедленно убит. 3 марта был убит командир 2-й бригады линкоров адмирал Небольсин, на следующий день та же участь постигла и командующего Балтийским флотом адмирала Непенина. От рук взбунтовавшихся матросов пали также комендант Свеаборгской крепости Протопопов, командиры 1 и 2-го флотских экипажей Стронский и Гирс, командир линейного корабля "Император Александр II" Повалишин, командир крейсера "Аврора" Никольский, командиры кораблей "Африка", "Верный", "Океан", "Рында", "Меткий", "Уссуриец" и другие морские и сухопутные офицеры. К 15 марта Балтийский флот потерял 120 офицеров, из которых 76 убито (в Гельсингфорсе 45, в Кронштадте 24, в Ревеле 5 и в Петрограде 2). В Кронштадте, кроме того, было убито не менее 12 офицеров сухопутного гарнизона. Четверо офицеров покончили жизнь самоубийством и 11 пропали без вести. Всего, таким образом, погибло более 100 человек{19}. На Черноморском флоте также было убито много офицеров во главе с вице-адмиралом П.Новицким, трупы которых с привязанным к ногам балластом сбрасывались в море; имелись и случаи самоубийства (напр. мичман Фок с линкора "Императрица Екатерина II").

На сухопутном фронте тоже происходило немало эксцессов. Цензура часто перехватывала солдатские письма такого вот содержания: "Здесь у нас здорово бунтуют, вчера убили офицера из 22-го полка и так много арестовывают и убивают". В 243-м пехотном полку, убив командира, солдаты устроили массовое избиение офицеров, в одном из гусарских полков были убиты предварительно арестованные ген. граф Менгден, полковник Эгерштром и ротмистр граф Клейнмихель. Очевидец описывает это так: "Двери карцера были взломаны, и озверелая толпа солдат бросилась на арестованных. Граф Менгден был сразу убит ударом приклада по голове, а Эгерштром и Клейнмихель подняты на штыки и потом добиты прикладами". Убийства происходили и в тыловых городах, так, в Пскове погиб полковник Самсонов, в Москве - полковник Щавинский (его труп толпа бросила в Яузу), в Петрограде - офицер 18 драгунского полка кн. Абашидзе и др. Не в силах вынести глумления солдат, некоторые офицеры стрелялись. Вот типичная сценка тех дней: "...поручик Дедов что-то сказал, озлобленные солдаты его окружили, грозили. Дедов, припертый к стене, выхватил револьвер и застрелился"{20}.

В апреле-мае было уволено огромное число командующих генералов. За несколько недель было устранено 143 старших начальника, в т.ч. 70 начальников дивизий{21}. Высшее военное руководство было терроризировано и многие из оставшихся на постах не решались противодействовать развалу. К середине мая, после окончания гучковской "чистки" из 40 командующих фронтами, армиями и их начальников штабов только 14 имели мужество открыто бороться с "демократизацией", тогда как 15 ее поощряли и 11 оставались нейтральны. Впоследствии (с 1918 г.) 19 из них сражались в белых армиях (в т.ч. 10 боровшихся против демократизации, 7 нейтральных и 2 поощрявших), 14 не участвовало в борьбе (3, 4 и 7 соответственно) и 7 служили у большевиков (в т.ч. 1 противник демократизации и 6 поощрявших ее){22}.

После февраля положение офицеров превратилось в сплошную муку, так как антиофицерскую пропаганду большевиков, стоявших на позициях поражения России в войне, ничто отныне не сдерживало, и она велась совершенно открыто и в идеальных условиях. Желание офицеров сохранить боеспособность армии (а то, что идея прекращения войны была для массового офицера синонимом гибели России, было психологически совершенно естественно{23}), наталкивалось на враждебное отношение солдат, распропагандированных большевистскими агитаторами, апеллировавшими к их шкурным инстинктам и вообще самым низменным сторонам человеческой натуры. Но до лета абсолютное большинство рядового офицерства оставалось еще единым и готовым противодействовать развалу. По заявлению Брусилова на заседании 2 мая, "15-20% офицеров быстро приспособились к новым порядкам по убеждению. Часть офицеров начала заигрывать с солдатами, послаблять и возбуждать против своих товарищей. Большинство же, около 75% не умело приспособиться сразу, обиделось, спряталось в свою скорлупу и не знает, что делать." Ген. Драгомиров отмечал, что "ужасное слово "приверженцы старого режима" выбросило из армии лучших офицеров...много офицеров, составлявших гордость армии, ушли в резерв только потому, что старались удержать войска от развала...Недостойно ведет себя лишь очень незначительная часть офицеров, стараясь захватить толпу и играть на ее низменных чувствах"{24}.

"Рядовое офицерство, несколько растерянное и подавленное, чувствовало себя пасынками революции и никак не могло взять надлежащий тон с солдатской массой. А на верхах, в особенности среди Генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста, слегка демагога, старавшийся угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры. Следует, однако, признать, что в то время еще военная среда оказалась достаточно здоровой, ибо, не взирая на все разрушающие эксперименты, которые над ней производили, не дала пищи этим росткам. Все лица подобного типа, как, например, молодые помощники военного министра Керенского, а также генералы Брусилов, Черемисов, Бонч-Бруевич, Верховский, адмирал Максимов и др. не смогли укрепить своего влияния и положения среди офицерства"{25}.