Себастьян Хаффнер - Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны Страница 3

В действительности готовность руководства немецкого рейха к союзу с русскими большевиками проявилась гораздо раньше, чем готовность русских большевиков к союзу с германским рейхом, и немцы во всем этом деле всегда были активной, добивающейся стороной — долгое время напрасно добивавшейся. То, что агитация в конце концов удалась, было единоличным решением Ленина — никогда не опубликованным и до сих пор не признанным решением, в которое он ни разу не посвящал свою партию. Требовались исключительные обстоятельства, чтобы довести его до этого решения, и оно потребовало от Ленина чрезвычайного самоотречения. Также легко понять, почему большевики ни за что не хотят признавать эту сделку с дьяволом: ведь Ленин же почти с самого момента своего прибытия в Россию был ославлен как немецкий агент, и само собой разумеется, тяжело объяснить массовой публике задним числом тонкое, но решающее различие между подчинением дьяволу и сделкой с ним.

Ленин никогда не был немецким агентом. Но с прибытием в Россию он безнадежно вошел в целевой союз с Германской империей; целевой союз, в котором конечные цели обоих партнеров отличались друг от друга, как небо и земля — Ленин желал мировой революции, включая революцию против кайзеровского рейха, его германские партнеры жаждали победы и европейского господства этого кайзеровского рейха. Но непосредственные ближние цели обоих совпадали: обе стороны желали революционного правительства в России и предложения мира от этого правительства; и каждый в этом союзе надеялся, что использует другую сторону для своих целей. Если бы Ленин в марте 1917 года в конце концов не был бы готов к этому неестественному союзу, то октябрьская революция никогда не смогла бы произойти, ведь он ни за что не смог бы попасть в Россию до конца войны.

Это всегда скрывавшееся как позорное пятно соглашение Ленина с германским руководством рейха в 1917 году в действительности, если рассматривать его с точки зрения большевиков, является его величайшим подвигом; оно показывает в ярком свете его ничем не устрашимый реализм, его прямо-таки смиренное подчинение объективно необходимому и его отвагу. Но чтобы понять всю невероятность этого решения в 1917 году, следует уяснить, что удерживало от него Ленина до 1917 года.

Это лучше всего сделать, если сравнить взгляды Ленина со взглядами другого русского социалиста, который тогда играл довольно фантастическую роль: доктора Александра Хельфанда, писавшего под псевдонимом «Парвус». Хельфанд тоже с самого начала был искренним революционером, перед войной некоторое время ближайшим соратником Троцкого, вместе с ним ставший автором идеи о «перманентной революции», но правда он был также и авантюристом и сластолюбцем с наклонностями мошенника — во время Балканских войн он, уставший от плохой жизни, жульническими поставками оружия сколотил миллионное состояние. По характеру в сравнении с аскетично-цельным Лениным он был как переливающийся всеми цветами радуги болотный цветок. Тем не менее, интеллектуальные и политические достижения и этого «мародера революции» в целом заслуживают упоминания.

Хельфанд точно так же, как и Ленин, стремился к мировой революции, его целью точно так же была социалистическая Европа. Но в противоположность Ленину, у него с самого начала не было никаких сомнений и угрызений совести в том, что правильный путь к этой цели — это безусловный союз с кайзеровской Германией. Именно эта кайзеровская Германия стала бы — таков был ход мыслей Хельфанда — совершенно естественным путем, совершенно без революции, постепенно социалистической, ведь она уже была на дороге к этому. Социалистическая партия Германии (СПГ) постепенно взяла бы на себя ведение войны, и германская победа в конце концов стала бы и её победой. Но царской империи, которая посылала своих социалистов не в парламент, а в Сибирь, нужна была революция — и революция могла произойти только из поражения. Для Хельфанда таким образом не было никаких сомнений; Германия должна войну выиграть, а Россия должна её проиграть, после этого обе они станут социалистическими.

Этот ход мыслей подходил руководству германской империи как ключик к замочку, даже если тайные намерения Хельфанда были иными, и в действительности вскоре он стал важнейшим доверенным лицом германского правительства в его русской политике революционизирования; через него в течение многих лет текла основная часть денег, которые Германия закачивала в Россию для подрывных целей. Только вот что: Хельфанд был генералом без армии, у него не было своей партии в России, и будет ли заметный толк от его подпольной работы, всегда оставалось под сомнением. Когда он в мае 1915 года хотел склонить Ленина на свою сторону (вот поистине фантастическая сцена: толстый, благоухающий бриллиантином Хельфанд из отеля «Baur au Lac» неожиданно появляется в бедном цюрихском эмигрантском трактире и находит дорогу к деревянному столику, где Ленин в поношенной одежде со своей женой и своей подругой скромно ужинают), то тогда Ленин его просто вышвырнул: Хельфанд — немецкий агент, с которым он не желает иметь никаких дел.

В действительности Хельфанд никогда не был просто немецким агентом. Как правильно сказал его биограф Винфрид Б. Шарлау, «он работал не для, а он работал вместе с кайзеровским правительством». Но Ленин в 1915 году еще не был готов, чтобы работать вместе с кайзеровским правительством; он ненавидел его не меньше, чем царское правительство.

Для Ленина война не была войной между народами, а была она войной между империалистическими угнетателями народов — грабителями и ворами, между которыми было нечего выбирать. Линия раздела мира в его глазах была не вертикальной, а горизонтальной, не «вот здесь Германия и Австрия, а там Россия, Франция, Англия». Картина была такой: на одной стороне повсюду империалистические правительства, которые вели совершенно незанимательную борьбу за доли в прибылях, а на другой стороне подавляемые и эксплуатируемые народы и народные массы, которые в этой борьбе своих господ, до которой им нет дела, вынуждены истекать кровью.

Для «социал-патриотов» и «социал-шовинистов», которые солидаризировались с эксплуататорскими, губящими народы правительствами — совершенно все равно, сотрудничали ли они со своими собственными правительствами, как немецкие социал-демократы и русские меньшевики, или, как Хельфанд, с вражескими — у Ленина было лишь глубокое презрение; но он не объединялся и с пацифистскими левыми оппозициями, которые повсюду агитировали за возможно более скорый мир: мир под властью империалистов его не интересовал. Напротив! Чем дольше, кровавее и невыносимее становилась война, тем больше она среди миллионов, вынужденных её расхлебывать, создавала условий для назревания мыслей, что их истинный враг — это их собственное правительство, тем больше должно было им становиться ясным, что они должны повернуть оружие, если они хотят мира. Вот чего хотел Ленин, вот чего он ожидал. Превращение войны против внешнего врага в войну гражданскую, мировая война как средство родовспоможения для мировой революции — таково было видение Ленина. Все иное его не интересовало.

Но что, если мировая революция и мировая гражданская война не разразятся повсюду одновременно, если — что все-таки можно было представить — например русская революция уже произойдет и будет успешной, в то время как враги России еще продолжат сражаться, поскольку их пролетарии-солдаты еще не пробудились?

На это Ленин в своей работе 1915 года «Одиннадцать тезисов» ответил так: «Мы будем всем воюющим сторонам предлагать мир на условиях освобождения колоний и всех зависимых, подавленных и бесправных наций». А если они откажутся? «Тогда мы должны будем подготовиться и вести революционную войну… освободить все подавленные ныне великороссами народы, все колонии и зависимые страны Азии (Индия, Китай, Персия и т. д.) разбудить и прежде всего социалистический пролетариат Европы… побудить к восстанию».

Немцы прочли эти мысли и нашли их совсем недурными. Побудить к восстанию социалистический пролетариат Европы — да, теперь во Франции или в Италии это может быть весьма полезным; в Германии этого разумеется следует избежать. Но остальное — да это же превосходно! «Освободить все подавленные ныне великороссами народы» — как раз это хотели получить от русского революционного правительства, естественно для того, чтобы затем из русской зависимости перевести их в зависимость от Германии; но об этом они уже будут сами заботиться. Разбудить колонии — великолепно! Это касалось Англии.

Ленин мог сколько угодно ненавидеть Германию — объективно в глазах кайзеровской Германии он был идеальным главой правительства в Петрограде (как назывался Санкт-Петербург с 1914 года), бессознательный, но неоценимый товарищ по союзу. Он мог в противоположность славному Хельфанду ни в коем случае не желать победы Германии, но от этого вовсе ничего не зависело; к тому же в противоположность этому Хельфанду у него в России была настоящая партия, и он доказал, уже перед войной, что он её возглавляет и может вести под уздцы. Следовало помочь ему и его партии, насколько это возможно. Если бы он только позволил помочь ему! В остальном этот человек разумеется был чудак и утопист, и в конце должен был потерпеть фиаско, как все подобные фанатики — это само собой разумелось. Но тем и лучше! Чем больше хаоса и неразберихи оставит он после себя в России при своем конечном неминуемом поражении, тем больше пройдет времени до тех пор, когда Россия снова сможет стать опасной для Германской империи. Достаточно того, что он на короткое время придет к власти в России — достаточно надолго для того, чтобы заключить мир с Германией, каким он его желал. Тогда естественно его мирные предложения будут приняты — колоний для освобождения и без того уже больше не было.