Георгий Шторм - Ход слона Страница 3

Стянул Шкурлатов с Кострюка порты. Еще пуще все загоготали. С лютой злобой глядела Марья Темрюковна на победителя. Лежал Кострюк на земле, громко бранился. Пошли гости в полаты, царица же к себе в тайник.

Только сели все на места, сбежала сверху боярыня, заголосила: - Ой, силушка неключимая! Царица без памяти лежит!

Кинулся царь с Бомелием в сени, вбежали в тайник: лежит царица на лавке, под голову зголовейцо подложено; лицо бело, закрыты веки, дрожат.

Глянул на нее Елисей - сказал сразу: - Ясно дело, государь,- дурной глаз; околдовали!

Молчал Иоанн,- от гнева языком подавился. А Бомелий мышью забегал.Принес в лубяном коробке камень бёзуй, что в сердце оленя родится. Отсчитал двенадцать ячменных зерен, растер, смешал все в белом вине, влил в рот царице.

Пришла в себя, поднялась.-Тяжко мне, государь мой, ох, тяжко!

Сказала боярыня Буйносова:-Может про все дознать знахарка Степанида; подле нее же и козни разные, и речей злотайных сплетение.

Сошел царь вниз, взял Шкурлатова за плечи и молвил - распечатал уста, что сургуч темен да ал: - Сокол мой! Нет у меня друзей на белом свете. Хотят меня с царицей извести. Скачи в Занеглименье до ворожеи Степаниды, скажи ей мое царское слово: пусть покажет нам дурной глаз, что немощь на царицу наслал - пожалована будет. А не покажет - бить нещадно, зашить в медвежью шкуру, скормить кобелям!

Низко поклонился Шкурлатов, вышел из полат, кинулся к аргамачьим конюшням. Вывел коня, вскочил в седло, пыля, поскакал.

Конь-гнед, звездочол, за щеками зжено; играет. Разжался, шарахнулся в сторону народ. Одни домрачеи да скоморохи отплясывали лихо.

Было то в пятом, а в канун пяточного дня привалила беда на двор боярина Данилы.

Горел на солнце князек и узорная причолина, решетилась подстрелинами кровля; бежал кругом облитый яблонным цветом сад.

Аринушка вышивала в саду, рушником солнышко ловила. Лежала на плече тугая рассыпчатая коса.

Сновала, сновала игла, да и обломилась. Сронила на шитье вздох,- на крыльце завидела отца. С той поры, как приезжал Шкурлатов, тосковал боярин, места себе не находил. Вспоминала, как сказал ей, по голове гладя: - Не будет от сего добра. Распалит он царя. Извет наведет!

Потупилась Аринушка, слезу сглотнула.- Пришлись по душе зеленые, цвета некошеной травы глаза...

Нападала на нее падучая, немощь, ничем непособная и лютая. Слышался по ночам трубный язык; крадучись, шла за окольицу, и было ей кружение и великая маета. Все блазнилось: не Аринушка она, а кто? - сказать не умела. Скрывал дочь боярин, никуда со двора не отпускал.

Сложила шитье, голову на колени опустила, задремала. А тем временем ударили в ворота. Рыжий, в телятинных сапогах, дьяк Таврило Щенок прошел по двору и боярину писулю подал: - Шкурлатов челом бьет!

Стал читать старик - заходило под ним крыльцо.

- Говорил я верно Шкурлатову,- сказал Данила,одна у меня дочь Аринушка.

- Не прогневайся, коли так! - молвил дьяк и сразу иным стал.- Пальцы в рот; засвистал. Из-под полы сабля блеснула. Настежь - ворота; гикнули, ворвались обидчики. Накинули на боярина мешок, скрутили, к лошадям потащили. Повис над двором крик. Зашарили по клетям, стали грабить. Вскочила Аринушка.- Беда! - Проскакали за тыном,- отца и мать связанных повезли.

Закричала, заплакала - никого нет, шумят в доме. Бежит кто-то по саду прямо к ней, траву мнет. Схоронилась за куст - прошел мимо; кинулась огородами. Выбралась на уличку, пошла, плача, сама не зная,- куда.

Уже все Знеглименье прошла. Куда идти дальше?..

Стоит изба курная, слепонько глядит волоковыми окнами. Бабка - чистой гриб - собирала в лукошко рассыпанный крыжовник.

- Куда идешь, дитятко? - И тронула Аринушку за рукав.

Зажалилась та, говорит в слезах;-так-де и так. Покачала старушонка головой.

- Сто лет живу, а о таких не слыхала; али не нашей ты земли? - речь у тебя смутная, не поймешь.

Вдруг затеплились глазки невидные, что божьи коровки красные.

- Ну, раз идти-то некуда, ступай в избу, дитятко, ступай!

Боязливо переступила Аринушка порог, вошла в сени.

Обернулась через плечо на дверь.- Там - визжал стриж, текла, чго мед, заря. Было небо - шелк шаморханской.

3

Собрала старушонка ужинать: ставец штей, битой коровай да ковшик вареного молока. Вскинула на нее Аринушка глаза синесветые, горючие. Села бабка на лавку.

- Ты кушай да слушай,- зашамкала.- Дай-кась, я те слово скажу. Знахарка я, Степанида. Вот и говорю я тебе, девица, будь ты мне заместо дочери (тут.Аринушка заплакала). Не плачь, дитятко, не плачь! Идти тебе некуда. Живи у меня. Знатная из тебя ворожея выйдет.

Опустила Аринушка голову: о житье таком думала ли, гадала? Старушка зажгла лучину, достала из-под лавки, раскрыла берестяной сундук. Вот сухие пауки - зашушукали в ладонях у ней разные растеньица да корневища.

- Гляди, учись, Аринушка, какие травы бывают; тут они у меня все. Вот - колкжа-трава, она меткость пуле дает, держать ее в коровьем пузыре надо... Плакун-траву сорвешь в Иванову ночь - бесы тебя бояться станут. Сон-траву сбирай в мае, когда желто-голубое цветение ее: вещими сны будут... Вот - нечуй-ветер, ее слепцы ртом рвут,- она от смерти на воде сохраняет...

Долго еще говорила знахарка... Ночью той заснула Аринушка - как в ров повалилась. И сквозь сон слышала до зари: сторож колотушкой стучал.

На другой день поутру сказала бабка Арииушке: - Проведала я: гость к нам будет; схоронись за дымником, сиди, не вылазь! .

...Скакал по Занеглименыо Шкурлатов. Всюду-народ. Скрипят качели, девки пляшут; ругаются мужики, не сымая шапок, в церкви входят.

Сдержал коня.- Не признался боярин, где дочь спрятал!..

Въехал к Степаниде на двор. Пошел в избу. Закланялась бабка, затеплились глазки, что божьи коровки красные: - Давно поджидаю, чуяла, что приедешь, соколик; маете твоей сердешной пособить могу.

- Ты почем знаешь? - встрепенулся Шкурлатов.

- По лицу видать, как взошел, видать по лицу. Забыл по што приехал, дело царское из головы вышло.

- Пособи, бабка, пособи!

Засмеялась ворожея - мелко, мелко орешки посыпала: - Счас заговор на любовь скажем. Как звать-то ее?

- Ариной.

Зашептала старушонка в углу, где бревна во мху рублены: - Исполнена есть земля дивности... На море, на окияне, на острове Буяне лежит разжигаемая доска; на ней - тоска...

Сказала заговор. Полез Шкурлатов за кошелем - вспомнил: - Меня к тебе, старая, царь послал. Околдовали царицу, лежит без памяти. Покажи дурной глаз,- пожалована будешь, а не покажешь - учнут тебя мучить, на куски порвут.

Затряслась: - Трудно это мне, соколик, ох, трудно!

- Твое дело, старая; царь велел.

- Ну, авось господь помилует,- спробую.

Приладила противу дымника зеркальный брус, зажгла травяной пучок; заклубилось чадно и с запахом.

- Сиди,- сказала,- доколе не увидишь.

Чихнул Шкурлатов, стал вбрус смотреть...

Сомлела Аринушка в тесноте, сидя за дымником. Заслышала голос потянуло выглянуть. Тут шепнула ей старушонка: - "Глянь-кась в зеркальцо скорёхонько!" - Поднялась Аринушка, увидала лишь стрелецкой кафтан отпихнула ее бабка вспять.

Зашиблась, закликала и тут скарежила ее падная немочь, перекосила. Шумотит старая, глушит Аринушкин стон - гость не услыхал бы! А уж он кричит: - Ведаю ныне, кто царицу сглазил! Приметил я боярина Данилы девку дворовую! Порченая она! Говори, бабка, где сыскать?

Подумала Степанида, пальцем золу поворошила и сказала: - Ввечеру на выгоне, что подле речки, будет тебе стреча.

- Добро! - закричал Шкурлатов и кинулся вон из избы. Отвязал коня, напылил в воротах, вскачь пустился.

Хитро плела козни ведунья старая.- Ушла к недужному на Швивую горку, Аринушке ж наказала на поемном лугу козу пасти.

Взяла хворостинку, погнала козу Аринушка. Дальше, все дальше. Уже далеко изба, далеко. Дошла до речки, до луга поемного. Глядит в воду - себя опознать не может: перекосилось лицо, брови сломались надвое - ничем непособная была болесть.

Холодная была трава. Текла, что мед, заря. Рдело небо - шелк шаморханской.

Два всадника ехали по росе.

Под одним - конь сер, правое ухо порото; парчовый чалдар в каменьях. Властный всадник бьет бровью, косит.

Другой спешился, закричал: - Царь Иван! Царь Иван! Она - это! И Аринушку за плечи - хвать! - Рванулась.

Белая сафьянная рукавица больно ударила в зубы. Поплыло над ней сизое гудящее пятно...

Трое высоких кубчатых окончив положили на полу сеточку: свет-багрец.

Лежал Иоанн в опочивальне на цветной кровати индейских черепах. Стоял в ногах планидный часник, сделанный чернецом с Афонской горы, самозвонно отбивал часы денные и нощные.

Зело был царь учен. Знал числительные художества, в козмографии и филозофии силен был...

Распахнулся на нем далматик. Торчком стоял на груди рыжий волос. Насмешила его потешная книга, особливо одна ознаменка: "Коркодил ест свинью. Коркодила бьют. Коркодилу бревно в челюсти кладут".