Ральф де Толедано - Шпионы, простофили и дипломаты Страница 3

Апелляция Зорге в Верховный Суд представляла из себя, в некотором роде, классическое коммунистическое оправдание:

«Японские законы – субъект для толкований, и толковать их можно либо широко, либо буквально. И хотя утечка информации может, строго говоря, быть наказуема законом, в практике японской судебной системы вопросы хранения секретов не являются подсудными… Я полагаю, что в обвинительном заключении было уделено недостаточно внимания нашей деятельности и природе собираемой нами информации. Данные, которые получал (один из моих агентов), не являлись ни секретными, ни важными. Он приносил мне лишь те новости, которые были хорошо известны любому корреспонденту-международнику… То, что можно было бы назвать информацией политического характера, добывалось Одзаки и мною.

Я получал информацию в германском посольстве, но и здесь я также считаю, что лишь малую ее часть можно было бы отнести к разряду госсекретов. Ее давали мне добровольно, и, добывая ее, я не прибегал ни к какой стратегии, за которую меня следовало бы наказать. Я не пользовался ни ложью, ни силой… Я очень доверял той информации, которая предназначалась… для использования в германском генеральном штабе, и я убежден, что японское правительство, сообщая какие-то сведения германскому посольству, учитывало возможность утечки… Даже та информация, которую Одзаки считал важной и секретной, уже таковой не являлась, потому что он получал ее опосредованно, лишь после того, как она покинула секретный источник».

Японский суд действовал достаточно сдержанно. Все второстепенные участники заговора были приговорены к различным срокам тюремного заключения, Зорге и Одзаки – к смерти. В январе 1944 года Верховный Суд утвердил приговор Зорге, а в апреле – Одзаки. Но никто не знал, в какой именно день приговор будет приведен в исполнение.

В последовавшие за этим месяцы оба попеременно допрашивались военными и полицейскими властями, пытавшимися нащупать все нити их разветвленного заговора. Одзаки давал показания свободно и без сожаления. Зорге же по-прежнему вел себя осторожно и сдержанно. Но хвалился, что Сталин непременно придет ему на помощь – уж слишком ценный он человек для 4-го Управления Красной армии (разведка), чтобы им можно было так легко пожертвовать. СССР и Япония непременно придут к какому-то соглашению на его счет.

Утром 7 ноября 1944 года, как раз в тот момент, когда Одзаки закончил очередное письмо к жене, начальник тюрьмы Сугамо вошел к нему в камеру. Одзаки знал, что это – приглашение на виселицу. Он достал приготовленную для этого случая чистую одежду и переоделся. Начальник тюрьмы церемонно спросил его имя, возраст и местожительство, чтобы официально удостовериться, что Одзаки именно тот, кто приговорен к смерти. Потом через тюремный двор осужденного провели из камеры смертников в небольшую бетонную камеру, предназначенную для исполнения смертных приговоров. В прихожей этого строения находился большой золоченый алтарь Будды, освещенный мерцающим светом тонких восковых свечей.

Старший капеллан, буддийский священник, предложил Одзаки чаю и саке. Он выслушал пояснения Одзаки к его письменному завещанию и спросил, кого уведомить о его смерти, а потом сказал: «И жизнь, и смерть – равнозначны для того, кто достиг блаженства бесстрастности. А блаженство бесстрастности возможно обрести, если положиться во всем на милость Будды».

Одзаки преклонил колени, и священник прочитал «Три обещания вечной жизни» из Книги Сутр. Одзаки зажег благовония, закрыл глаза и поклонился. Поднявшись, поблагодарил тюремных чиновников за их любезность и произнес:

– Я готов.

За алтарем, в комнате без окон, стояла виселица. Одзаки было велено встать под ней, и петля обвила ему шею. Одзаки еще раз дважды повторил незатейливый буддийский ритуал утешения, и в 9:33 трап был выбит у него из-под ног. В 9:51 он был объявлен мертвым.

Через несколько минут начальник тюрьмы нанес еще один визит – в камеру Зорге. Был повторен тот же ритуал обряда идентификации, и Зорге информировали, что министр юстиции приказал казнить его сегодня утром. Не желает ли он добавить что-нибудь к своему завещанию, спросили Зорге.

– Завещание останется таким, каким я написал его, – ответил тот.

– Может, вы хотели бы еще что-нибудь добавить? – спросил начальник тюрьмы.

– Нет, больше ничего. – Зорге повернулся к чиновникам, стоявшим в камере, и поклонился: – Благодарю вас за вашу любезность.

Выйдя из камеры смертников, он пересек тюремный двор и, обогнув серые стены дома смерти, вошел в единственную дверь. Миновав золоченый алтарь, он сразу прошел в комнату с виселицей.

Тюремные записи гласят, что трап был выбит у него из-под ног в 10:20, а мертвым он был объявлен в 10:36.

Но один немецкий карьерный дипломат, прикомандированный к германскому посольству в Токио, хорошо знавший Зорге и говоривший с ним в его последние дни, не верит тюремным записям. В 1949 году, находясь с миссией в Вашингтоне, он остановился в Нью-Йорке.

– Если Зорге и вошел в камеру смерти, – говорил он друзьям, – то вышел он из нее на своих ногах. Зорге не умер. Сталин заключил сделку с японцами. После войны я слышал, что Зорге еще жив. И я этому верю. Тюремные записи? Ну, каждый большевик знает, что записи хранятся лишь для того, чтобы скрыть истину…

Мертвый или живой, но Зорге оставил свой след в истории. И это тот еще след…

ГЛАВА 2

НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ БЕЗ ПЕРЕМЕН

История Зорге начинается в Германии. В смысле личном это история риска и заблуждений идеализма, круто замешанного на авантюризме и политическом цинизме. Но, по иронии судьбы, история Зорге – это история самой Германии. Коммунизм наших дней – это российская опухоль, но именно германский организаторский гений создал всемирный коммунистический apparatus, в котором Рихард Зорге играл столь выдающуюся роль. Сложная система групп коммунистического фронта, распространившихся, подобно метастазам, по всему земному шару, была задумана и впервые опробована в Германии, немцем Вилли Мюнзенбергом. И языком общения функционеров Коминтерна и агентов 4-го Управления Красной армии на продолжении многих лет был немецкий.

И если мы забыли, то напомню, что «научный социализм», сбитый в форму доктрины из грез и мечтаний цивилизованных европейцев, был детищем Карла Маркса, немца, чья страсть к порядку и легла в основу его веры в жесткое суровое общество, стирающее любые различия между людьми, а также в научный антисемитизм. Американские и английские фабианцы всячески стараются затушевать тот факт, что в годы перед Первой мировой войной самой дисциплинированной социалистической партией в мире – и самой влиятельной – была германская. И когда разразилась мировая война, немецкие социал-демократы, прищелкнув каблуками, легко встали в шеренгу за кайзером Вильгельмом.

Милитаристы провозгласили: «Got mit uns». Социалисты ответили: «Marx mit uns». Результат был один и тот же. Аргументы, которыми социал-демократы оправдывали свой «пацифизм», поразительно напоминали современную сталинскую политику мира. Лишь установление германского «прогресса» во всей Европе могло-де покончить с бесконечными войнами между непрочными союзами европейских государств. Этот аргумент имел смысл, если вы были немцем, но ни французская, ни английская, ни итальянская партии, входившие во II Интернационал, не были достаточно «прогрессивными», чтобы понять это. II Интернационал распался, подготовив почву для ленинского III Интернационала – и лишь непрактичные итальянцы так и остались на антивоенных позициях.

Брак социал-демократии с империализмом был удачным лишь до того момента, пока не кончился медовый месяц и германские армии не двинулись вперед. Но по мере того, как Германия все глубже увязала в трясине позиционной войны на Западном фронте, «супружество» становилось все более обременительным. И на руинах разрушенного до основания германского государства, на мели поражения, перемирия и Версаля брак был окончательно расторгнут. Билль о разводе и беспорядочность последовавшего образа жизни оставили громадный политический вакуум, заполнить который так никому и не удалось до самой победы национал-социализма. (Уже в 20-е годы германские левые заигрывали с национал-большевистскими теориями Карла Радека, и понадобилось срочное вмешательство главы Коминтерна Зиновьева, чтобы убедить их не делать этого.)

Все вышеизложенное важно для понимания истории Германии, ибо объясняет и высокие надежды 1914-го, и сокрушительное моральное банкротство 1918-го, и распространение нигилизма и негативизма среди германских интеллектуалов, потрясающее разрушение сексуальных норм и, конечно же, переход к политической проституции левых сталинистов. Это объясняет и невыносимый фатализм заклинаний «На Западном фронте без перемен», и перезрелый цинизм Die Dreigroschenoper, ярко проявившийся в прославлении сводников, шлюх и воров Бертольдом Брехтом и Куртом Вайлем – двух людей, ярко сиявших на коммунистическом артистическом небосклоне. Но это же объясняет и феномен Рихарда Зорге.