Сергей Сергеев-Ценский - Бред Страница 3

Она наклонилась над ним. Глаза ее широки, как жизнь, и в них маленькие ангелы трепещут крылышками...

Он силен, молод и вылился весь в экстазе... Широко раскрытыми руками он обнял ее всю и плачет и целует и теплое тело без очертаний, и белокрылых ангелов в ясных глазах, и извивы волос, и губы...

Он бормочет что-то часто-часто, и раскинувшееся в жару по кровати худое горячее тело его вздрагивает, вскидывается и бьется.

V

Была ночь. Сиделка спала в кресле, и перед большой иконой в углу горела лампадка. Лампадка была розовая, и огонек был тоже нежнорозовый, как зимняя заря.

Он метался в жару и бредил.

Ясным призраком перед ним стояла она в какой-то резной, богатой раме, как святая на иконе.

Она звала его, и он ясно видел, какие причудливые, детские и мудрые были ее глаза... и лукавые... и губы дрожали от счастливой сдержанной улыбки. Потом она ушла.

Ушла в двери - это он ясно видел.

А из окон налетели и закружились какие-то мягкие серые хлопья, били его по лицу и снова летели в окна.

Тогда он встал и пошел за нею.

Он чувствовал страшную силу в своем теле и знал, что оно молодо. И знал еще, что его Галя близко, что нужно сейчас ее найти, и они сольются навсегда.

На нем были только белье и суконные чулки на ногах.

Он тихо прошел мимо сиделки и тихо откинул крючок от двери. Без шума отворилась обитая войлоком дверь... Длинная передняя... Еще дверь... Крыльцо... Четыре ступеньки лестницы - и он в саду.

Ее нет - значит, она дальше.

Скользя в липкой грязи и опавших листьях, он побежал по аллее.

Было холодно и темно, и дул ветер.

Ветер хлопал его рубахой, как парусом, пересчитывал кости на его старом теле, ерошил седые волосы и, недоумевающий, мчался в кусты рассказать о странном белом человеке, какого так поздно и в такой легкой одежде никогда еще не видал сад.

Высокие тополи важно и сухо качали головами и сыпали в него сверху желтыми листьями, как дождем.

А он бежал и думал, что она в беседке. Он помнил, что видел ее в маленькой беседке, обвитой диким виноградом.

Чулки его промокли и стали тяжелы от грязи. Под рубаху его, как иззябшая собака, пробирался холод и, сжавшись в комок, грелся на его груди.

Кругом было что-то большое, темное и зловещее, но он не видел. В его горячем мозгу были широкие, как небо, ее глаза и тонкая линия губ, и уверенностью в себе и силой, не знающей преграды, веяло от ее высокой фигуры.

И он и она там были - одно; и его не было, была она, больше она, чем он. Он был, как ласточкино гнездо на окне, она - как окно.

- Завтра мы обвенчаемся... - уверенно говорил он. - Горы сдвинем вдвоем и шире сделаем жизнь... И будем жить!

Он дрожал. Это было волнение, а не холод. Цепляясь ногами за скользкую землю, он все бежал дальше, к беседке, - и ударился об нее грудью.

Но это была не та беседка: это была большая, новая, и на ней, как бечевки, болтались сухие стебли "крученых паничей" и турецких бобов; а та была маленькая и старая и вся обвитая диким виноградом.

Он вошел в беседку, провел рукою по мокрым лавкам, остановился на секунду в недоумении, но тут же сердито сказал самому себе: "Дальше!" - и побежал дальше.

Она была здесь недалеко; в этом он был уверен больше, чем в том, что жив.

Несколько шагов еще, и она увидит его и пойдет навстречу.

Кругом было темно и сыро. Ветер еще звончей и нахальней смеялся над седым странным человеком, и тополи неодобрительно покачивали головами.

Длинная аллея кончилась. На него колючей стеною ринулся частый боярышник, и он стал.

- Как так? - спросил он сам себя вслух.

Сквозь кусты забелел деревянный забор, и он понял: она здесь; это мелькнуло вблизи ее белое платье.

Ползком, как зверь, полез он около самых корней, где меньше веток. И ему казалось, что это далекий и узкий грот, и кусты по сторонам - скользкие камни.

Забор был невысокий, но мокрый и гладкий. Трудно было влезть на него, скользили ноги, - но он влез и спрыгнул.

Стало шире и видней, и забрезжила в серой мгле дорога, как чей-то длинный пушистый хвост.

Он огляделся по сторонам, что-то припоминал и взвешивал и побежал по дороге. Бежал он вприпрыжку, нагнув голову и болтая руками. Останавливался, осматривался кругом и бежал снова.

За садом вдоль дороги шло поле.

Какие-то клочья трепались кое-где по сторонам, не то вехи, не то пугала. Летом здесь были бахчи, теперь было пусто, и ветер носился на свободе, рождаясь в темноте и в темноте умирая.

А там, где бежал он, была серая мгла, и в ней все чернела дорога, как чей-то огромный хвост.

Черная дорога казалась ему шумной улицей, треплющиеся в стороне пугала - многолюдной толпой.

Забыв, что между Галей и им выросла стена в двадцать шесть лет времени и в две тысячи верст пространства, бежал он по грязной дороге, и падал, и подымался снова, и снова бежал, и смеялся, и выл, как капризное дитя, старый статский советник с белыми, как мел, волосами.

А поле по-прежнему было мглисто, пусто и бесконечно, и извилистым хвостом все чернела и чернела дорога... И шедшая позади его тьма видела, как он исчез во тьме, впереди идущей.

1904 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Бред. Впервые напечатано в "Журнале для всех" № 4 за 1905 год. Вошло в первый том собрания сочинений изд. "Мысль" с датой: "Октябрь 1904 г.".

H.M.Любимов