Артур Конан-Дойль - Роковой выстрел Страница 3

- Этот Карл был упрямая башка, по английскому выражению - продолжал швед, - но все-таки у него должно было хватить рассудка, чтобы воздержаться. Ему стоило только призвать на помощь волю, - и он выжил бы подобно мне.

- По-вашему, с помощью воли человек может побороть голодную смерть? спросил Чарли.

- С ней всего можно добиться, - был ответ Октавия Гастера.

Далее мы не нарушали молчания вплоть до самого Тойнби-Холла.

Наша затянувшаяся прогулка произвела в доме большую тревогу, и Джек Дэзби уже был готов пуститься на поиски вместе с Тревером, другом Чарли.

Наше прибытие произвело поэтому настоящий фурор, сменившийся скоро смешливым настроением при виде физиономии нашего спутника.

- Где, к черту, вы подобрали это мертвое тело? - спросил Чарли Джек, отводя его в курительную.

- Ш-ш, друже! - проворчал Чарли. - Он, чего доброго, может услыхать. Это некий швед, доктор, турист, очень милый парень. Он совершил какое-то путешествие по морю в простой лодке из одного места в другое; названия их я позабыл. Я предложил ему на эту ночь постель.

- Н-ну! - сказал Джек, - одно могу сказать: с такой физиономией он никогда не сделает себе карьеры.

- Ха! Ха! Превосходно, превосходно сказано! - разражаясь смехом, проговорил объект этого замечания, входя в комнату - обстоятельство, до последней степени переконфузившее бравого, но неосторожного лейтенанта. - Само собой, я никогда не сделаю карьеры в этой стране.

И он сделал такую гримасу, что шрам, нарушавший ему симметрию рта, придал его лицу такой вид, точно оно выглянуло вдруг из вогнутого зеркала.

- Пойдемте наверх, вы там умоетесь. Я одолжу вам пару туфель, - говорил Чарли, уводя гостя из комнаты, чтобы покончить с неловким положением.

Полковник Пилляр был самим олицетворением гостеприимства. Он принял доктора Гастера, точно старого друга дома.

- Честное слово, сэр, вы у себя дома, и будете у нас желанным гостем столько времени, сколько вам заблагорассудится. Мы живем тут почти что отшельниками. Гость для нас - настоящая радость.

Моя мать выказала больше сдержанности.

- Это очень благовоспитанный человек, Лотти, - заметила она мне, - но я предпочла бы, чтобы он чаще мигал глазами. Я не люблю людей с неподвижными, точно застывшими, веками. Да, дорогая моя, мой жизненный опыт дал мне одно великое правило: наружность человека - ничто в сравнении с его поступками.

Сообщив это оригинальное наблюдение, мама обняла меня и предоставила меня моим собственным размышлениям.

Несмотря на свою наружность, доктор Октавий Гастер имел в нашем обществе огромный успех.

На следующий день он вошел в такие интимные отношения со всем домом, что полковник и слышать не хотел об его отъезде.

Он изумлял решительно всех обширностью и разнообразием своих познаний.

Нашему ветерану Крымской кампании он рассказал о Крыме много такого, о чем тот и не слыхивал.

Моряку он сообщил целую кучу сведений о Японии. Он принялся даже и за моего жениха, большого любителя спорта, и читал ему целые лекции по поводу путешествий в лодке, рассуждая о рычагах, точках приложения сил, центрах сопротивления, пока, наконец, моему бедняге Чарли не пришлось уклониться от продолжения беседы.

Тем не менее он делал это с такой скромностью и осторожностью, что никто из собеседников не находил повода быть на него в претензии за поражение, понесенное к тому же в области своей специальности.

Во всех его словах и поступках замечалась какая-то спокойная сила, которая производила большое впечатление.

Я припоминаю один случай, очень поразивший всю нашу компанию.

У Тревора был огромный бульдог; он очень любил своего господина, но к фамильярностям прочих из нас относился очень нелюбезно.

Все домашние, как и следовало ожидать, очень косились на этого зверя, но так как студент был очень привязан к нему, то и решили не удалять его от дома и запереть в конюшню, где ему была устроена огромная конура. За такое пренебрежение к собственной особе животное сильно невзлюбило нашего хозяина и рычало, скаля все свои огромные зубы каждый раз, как замечало его фигуру.

На следующий день после прибытия Октавия Гастера мы проходили мимо конюшни. Внимание гостя было привлечено рычанием пса.

- А! А! - заметил он. - Это ваша собака, мистер Тревор?

- Да, это Тоуцер.

- Бульдог, должно быть, из тех, что на континенте зовут национальным животным Англии.

- Да, чистокровный бульдог, - с гордостью подтвердил студент.

- Безобразные животные, очень безобразные. А не войдете ли вы в конюшню, чтобы снять с него цепь? Мне хотелось бы взглянуть на него на вольной воле. Просто жалко держать на привязи такое могучее, полное жизни животное.

- Но он любит кусаться, - с лукавой искоркой в глазах сказал Тревор. Впрочем, вы, конечно, не струсите собаки.

- Струшу? О, нисколько; зачем же я струшу ее?

Когда Тревор открыл дверь конюшни, на лице его окончательно утвердилось ехидное выражение.

Чарли пробормотал что-то насчет того, что шутка переходит границы, но его слова были заглушены громовым рычанием, раздавшимся изнутри конюшни.

Все отошли на приличное расстояние, кроме Октавия Гастера, который остался стоять на пороге дверей с выражением скучающего любопытства на бледном лице.

- А эти красные точки в темноте, должно быть, его глаза? - спросил он.

- Да, - сказал студент, нагибаясь, чтобы развязать ремень.

- Иси! - сказал Октавий Гастер.

Ворчанье собаки вдруг превратилось в протяжный жалобный визг; вместо ожидаемого нами яростного прыжка она с шумом зарылась в солому, точно желая спрятаться в ней.

- Что за черт такой стряслось с нею? - воскликнул в смущении ее владелец.

- Иси! - сухим металлическим, неописуемо повелительным тоном повторил Гастер. - Иси!

К великому нашему удивлению собака рысью выбежала из конюшни и улеглась у его ног; но это был совсем не тот воинственный Тоуцер, которого мы привыкли видеть.

Вялые опущенные уши, повисший хвост, унылое выражение некогда яростной морды - он стал живым олицетворением собачьего унижения.

- Очень хорошая собака, но на редкость мягкая, - произнес швед, гладя бульдога по спине.

- А теперь пошел-ка на свое место, сударь.

Пес сделал полуоборот и послушно отправился в свой угол.

Мы услышали звон цепи: это Тревор снова привязал собаку.

Минуту спустя он вышел из конюшни. Из пальца у него текла кровь.

- Черт побери эту скотину! - выругался он. - Прямо-таки не понимаю, что с ним такое стряслось. Он у меня уж три года и еще ни разу не укусил меня.

Мне показалось, - ручаться, правда, не могу, - но мне показалось, что шрам на лице нашего гостя судорожно дрогнул, как бы от сдержанной улыбки.

Когда возвращаюсь к этим воспоминаниям, мне думается, что именно с этого момента я и начала испытывать страх и странное безграничное отвращение к этому человеку.

Глава IV

Недели шли одна за другой; приближался день нашей свадьбы.

Октавий Гастер все еще гостил в Тойнби-Холле.

Он так сумел понравиться хозяину дома, что бравый солдат отвечал только смехом на малейшее напоминание об отъезде.

- Коли приехали сюда, так и не выберетесь; это решено, - с улыбкой говорил полковник.

Октавий Гастер улыбался, пожимал плечами, бормотал фразу-другую о красотах Девоншира и ими обеспечивал полковнику на весь день хорошее настроение духа.

Мы с моим возлюбленным были слишком заняты друг другом, чтобы обращать внимание на гостя.

По временам мы встречались с ним во время прогулок по лесу, причем обыкновенно находили его в самых пустынных частях его, занятого чтением.

Каждый раз, завидев нас, он неизменно прятал книгу в карман.

Я припоминаю только один случай, когда мы наткнулись на него так внезапно, что он не успел закрыть книги.

- А-о, Гастер! - вскричал Чарли. - Вечно за чтением! Да вы совсем ученый муж станете! Что это за книга? А-ха! Иностранный язык! Шведский, должно быть?

- Нет, - сказал Гастер, - не шведский, а арабский.

- Вы, значит, знаете по-арабски?

- О, да, и даже недурно.

- А о чем тут идет речь? - спросила я, переворачивая страницы старинной, покрывшейся плесенью книги.

- Ни о чем таком, что может интересовать такую молодую и прелестную особу, как вы, мисс Ундервуд, - сказал он, смотря на меня странным взором, каким всегда смотрел на меня последнее время. - Тут идет речь об эпохе, когда дух был сильнее материи, когда были могучие души, которые могли обходиться без помощи грубого тела и умели придавать всем вещам ту форму, какая им больше понравится.

- А, понимаю! Нечто вроде истории о привидениях, - определил Чарли. Итак, до свиданья! Не хотим долее мешать вашим занятиям.

Мы оставили его под деревом, всецело погруженным в свой мистический трактат.

Само собой это был только плод моего воображения, но полчаса спустя мне показалось, будто за деревьями мелькнул его хорошо мне знакомый силуэт.