Геннадий Коваленко - Великий Новгород в иностранных сочинениях. XV — начало XX века Страница 30

Именно церкви и монастыри, по мнению Раупаха, являются главными достопримечательностями Новгорода, благодаря которым «любитель древности найдет здесь занятие на долгое время». Среди них он особо отмечает собор, «основанный сразу после принятия христианства в России в десятом веке первым епископом Иоакимом». Он пишет о богато декорированных молельных местах Софийского собора — епископском и царском — и отмечает, что их вытертый бархат «свидетельствует о набожности древних правителей». О бронзовых вратах западного фасада новгородской Софии он пишет, что они «были изготовлены в одиннадцатом веке в Константинополе, потом подарены греческим императором». В качестве достопримечательностей Софийского собора он отмечает также «мощи и саркофаги многих святых, которые играли огромную роль в греческих легендах».

Следует отметить, что в XIX веке новгородские мифы, легенды и предания, придающие описаниям Новгорода местный колорит, становятся устойчивыми характеристикамистереотипами города, формируют городскую мифологию и со временем занимают прочное место в образе города. Новгородские пророческие легенды-предостережения, посредством которых силы небесные охраняли город от несчастий, равно как и культ местных святых отражали одну из традиционных черт русской религиозности — потребность в небесном покровителе.

В своем сочинении Раупах касается таких сюжетов: он передает пророческую легенду-предостережение, связанную с изображением Христа в центральном куполе Софийского собора[16], и кратко излагает «Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим», которую ему «рассказал один верующий человек с поучительным выражением лица». Он называет Иоанна Новгородского самым знаменитым из новгородских святых, к могиле которого совершают многочисленные паломничества.

Из современных новгородских иерархов Раупах упоминает похороненного в Софийском соборе новгородского митрополита Гавриила, который «был удален сюда на епископство императором Павлом и ушел из жизни 90-летним стариком, пресытившись и устав от жизни».

Пребывание в Новгороде не только позволило Раупаху испытать «ощущение величия», но и навеяло сентиментальные и философские мысли о смысле жизни и тщетности всего земного.

Находясь среди древних руин на арене былых свершений, испытываешь поистине всеобъемлющее чувство, ощущение величия. Когда я представляю, сколько радости и счастья, сколько горестей и огромных усилий погребено здесь, сколько мудрости и глупости покоится в этой пыли, сколько раз с тех давних пор расточительная природа возобновляла свою игру создания и разрушения, то думаю в этот момент — стремись к удовольствию, прежде чем оно исчезнет, и не печалься, ведь и печали пройдут; тогда я начинаю понимать счастье эпикурейских богов, наслаждающихся безмятежностью в своем вечном созерцании. Когда же я смотрю на свою нравственную природу, у меня возникает мысль о человеческом ничтожестве, которое хочет устремить ее к бесконечному падению, и тлен, на котором я стою, становится для меня источником новой жизни.

Почти одновременно с Раупахом в Новгороде побывал остзейский дворянин Иоганн Фридрих Унгерн-Штернберг. Он приехал в Новгород с чувством живого нетерпения, поскольку ему «поскорее хотелось познакомиться с одним из самых древних и наиболее известных городов России — Новгородом». Во время прогулки по городу Унгерн-Штернберг и его спутники были поражены видом обветшалых каменных зданий, пустынных площадей и поросших травой улиц с одиноко стоящими, покосившимися домами и редкими пешеходами. Полуразвалившиеся лавчонки показались им злой насмешкой над прежним торговым величием Новгорода, удар по которому нанесло строительство Петербурга, окончательно лишившее Новгород возможности развития. Осмотр достопримечательностей Новгорода занял всего час, после чего сопровождавший их в прогулке по городу служащий гостиницы «совершенно не знал, что еще показать в городе», и тогда они вернулись к своему «бородатому хозяину и заказали обед из национальных блюд, самым превосходным из которых была рыба».

Убедившись в том, что о сегодняшнем Новгороде можно рассказать совсем немного, Унгерн-Штернберг решил поведать своим читателям о «прежнем Новгороде»:

Согласно Нестору, Новгород был основан примерно в одно время с Киевом в V веке племенем славян, а в IX веке завоеван Рюриком и провозглашен столицей Руси. Два столетия спустя этот город получил от Ярослава Мудрого большие вольности, после чего городом правили только те князья, которых избирали сами новгородцы. Во время их правления город стал настоящей республикой, хотя казалось, что князь правит единолично. В это время Новгород становится важнейшим складочным местом северогерманского торгового союза ганзейских городов, а его богатство, влияние и территория постоянно увеличиваются. Его владения простирались до границ с Лифляндией и Финляндией, включая Карелию и Ингерманландию.

В таком состоянии — при республиканской независимости и огромной территории — город просуществовал до середины XV века, когда именно эта внутренняя двойственность помогла великому князю Ивану Васильевичу Первому, пусть пока и не полностью, но поработить Новгород.

Марфа, героиня древнего Новгорода, жена посадника, желавшая сохранения новгородских вольностей, вместе со своими сыновьями стояла во главе многочисленной партии готовых действовать республиканцев. Но 30-тысячное войско под предводительством ее сына было полностью разбито русскими, и город должен был покориться великому князю. Большой, или Вечевой, колокол, который находился на рыночной площади и веками созывал народное собрание (вече), должен был быть снят и передан князю. Победитель увез этот символ новгородских вольностей в Москву, где в одной из башен Московского Кремля он как пленник умолк навсегда. Героическая Марфа и многие ее приверженцы были приговорены к пожизненному заключению, и вместе с большим числом самых богатых и влиятельных горожан она была сослана в глубь страны. Несмотря на эту катастрофу, город еще целое столетие продолжал успешно развиваться. Но мнимые и истинные противники Ивана Васильевича Второго навлекли на себя его гнев. Он занял город в 1570 году и учинил кровавую расправу, которая продолжалась 5 недель, каждый день в течение которых стоил тысячи человеческих жизней. Целые улицы города пришли в запустение — и это продолжалось до тех пор, покав 1610году, во время правления Лжедмитрия, шведы под предводительством графа де ла Гарди не завоевали город и окончательно разорили его.

Почти полгода прожила в Новгороде Аделаида Элеонора София Хаусвольф. Ее отец майор Ханс Густав Хаусвольф был взят в плен при сдаче Свеаборга в мае 1808 года. Он отказался перейти на русскую службу и был выслан на временное место жительства в Новгород. Аделаиде было разрешено сопровождать его.

Когда Аделаида прощалась со своей подругой Жанеттой фон Тёрне, она обещала, что специально для нее она будет вести дневник. Подруги предпочли бы переписку, но они понимали, что в условиях плена это вряд ли будет возможно. Дневник Аделаида вручила Жанетте по возвращении в Финляндию. В дневнике она описала путь из Хельсинки в Санкт-Петербург, кратковременное пребывание в Петербурге, переезд из Петербурга в Новгород, а также возвращение из Новгорода в Хельсинки через Санкт-Петербург и Выборг.

Особый интерес представляют новгородские страницы дневника Аделаиды. Они позволяют судить о том, как складывались отношения иностранцев и русских на бытовом уровне в неформальной обстановке. В этом плане ее дневник можно сравнить с новгородскими письмами Юхо Кусти Паасикиви, тогда студента Хельсинкского Александровского университета, а в будущем премьер-министра и президента Финляндии.

Аделаиду и Ханса Густава поселили в доме купца Василия Юрьевича Тарасова, мать и дочь которого радушно встретили постояльцев.

Милая старушка и молодая приветливая девушка встретили нас и, проявив гостеприимство и доброжелательность, провели нас в две меблированные комнаты и кухню со многими удобствами. Я полагаю, что эта добрая старушка предоставила бы в наше распоряжение целый дом, будь это в ее власти. Спустя короткое время она принесла нам какую-то сушеную рыбу, которую я никогда прежде не ела, но которая оказалась вкусной, а также вкусный хлеб и вино.

В моей комнате стояла красивая мебель, и мне очень понравились три картины, украшавшие стену. Кровати не было, поэтому мы с горничной спали на полу. Папе достался большой зал, где за ширмой ему была устроена спальня.

Хозяйская дочь, которую Аделаида называет Благой (очевидно, Палага, Пелагея), уже на следующий день решила учить ее русскому языку. Первое русское слово, которое выучила Аделаида, было «хорошо». Таким образом, одной из сторон общения было изучение языка. Это во многом способствовало тому, что, несмотря на то что участники встречи принадлежали не только к различным культурам, но и к различным слоям общества, отношения между ними строились на открытости и взаимной симпатии. Блага показала Аделаиде свои наряды и украшения и через переводчика рассказала о своей семье.