Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века Страница 30

Но и во внутренних делах сохранялась четкая грань между правительницей и государем как единственным источником легитимной власти. Все официальные акты (жалованные, указные, правовые и т. д.) выдавались только от имени Ивана IV.

Однако существовала еще одна важная сфера, в которой власть великой княгини была полной и ничем даже формально не ограниченной, а именно — контроль над придворной элитой. Думается, именно эта функция была основной в деятельности Елены в 1534–1538 гг. Как уже говорилось выше, придворная среда, расколотая местническими противоречиями, нуждалась в верховном арбитре. Эту роль и взяла на себя великая княгиня.

3. Великокняжеский двор в годы правления Елены

Один из выводов предыдущей главы заключался в том, что Елена Глинская пришла к власти в обстановке ожесточенной местнической борьбы и во многом — благодаря этой борьбе, которая позволила ей освободиться от опеки, навязанной ей покойным мужем, и, получив поддержку влиятельных сил при дворе, стать единоличной правительницей. Изменения в составе придворной иерархии, произошедшие к осени 1534 г., отразили итоги соперничества могущественных боярских кланов, с одной стороны, и родственные связи и симпатии великой княгини — с другой.

Как мы уже знаем, первыми жертвами местнической борьбы стали «чужаки» — князья литовского происхождения, в том числе дядя правительницы, князь Михаил Львович Глинский: он был арестован в августе 1534 г. и умер в заточении (15 сентября 1536 г.)[428].

В какой-то форме опала коснулась и других ближайших родственников правительницы — ее матери и братьев. Об этом сообщает краткий летописец Марка Левкеинского: «Ополелася великая княгини Елена на матерь свою, на княгиню Анну. Таго же лета братью свою поймала, да не крепко»[429]. Оговорка летописца о том, что «поимание» братьев великой княгини было «некрепким», позволяет предполагать, что опала в отношении их носила кратковременный и сравнительно мягкий характер (вроде домашнего ареста). Сохранились сведения о покупке кн. Михаилом Васильевичем Глинским земель в Ростовском уезде в годы правления Елены[430]. Но что характерно: пока она была у власти, никто из ее братьев ни разу не появился на государевой службе[431]. Не упоминаются Юрий и Михаил Глинские и на официальных приемах, включая описанную выше аудиенцию, данную бывшему казанскому хану Шигалею в 1536 г. А боярский чин братья получили только в начале 1547 г.[432]

Таким образом, родные братья Елены Васильевны были отстранены от какого-либо участия в государственных делах и занимали весьма скромное место при ее дворе, хотя их материальное положение, судя по упомянутым выше куплям, было весьма неплохим. Ограничение властных амбиций ближайших родственников великой княгини трудно расценить иначе, как уступку правительницы противникам Глинских в придворной среде[433], один из тех компромиссов, на которых держалось правление Елены.

Гораздо более суровая опала, по сравнению с Ю. В. и М. В. Глинскими, постигла князей Бельских и Воротынских, а также кн. Б. А. Трубецкого.

Побег в Литву младшего из братьев Бельских, князя Семена, вызванный, возможно, разочарованием в возможности успешной карьеры в Москве или опасениями гонений на литовских княжат[434], поставил под удар всю семью. Иван Федорович, средний брат, был арестован как сообщник Семена и три с половиной года провел в тюрьме. Лишь после смерти Елены Глинской в апреле 1538 г. он был выпущен на свободу в числе других опальных[435]. Старший брат, боярин Дмитрий Федорович Бельский, провел некоторое время под домашним арестом, был выдан на поруки[436], но уже летом следующего, 1535 г. появился на государевой службе в Коломне[437]. От внешнеполитических дел (переговоры с Литвой), которыми кн. Д.Ф. Бельский ведал в конце правления Василия III и в первое время после его смерти, он был отстранен и при Елене подвизался только на ратной службе[438]. Если князь Дмитрий пострадал меньше брата Ивана, хотя тоже находился под подозрением, то отчасти это можно объяснить его родственными связями с кланом Челядниных, занимавшим, как будет показано ниже, центральные позиции при дворе великой княгини.

По тому же «делу» об измене С. Ф. Бельского был арестован кн. И. М. Воротынский с сыновьями. Князь Иван Михайлович умер в тюрьме (21 июля 1535 г.)[439], а его сыновья Александр, Владимир и Михаил появились на службе (причем одновременно!) только в 1543 г.[440] Показательно, что кн. Б. А. Трубецкой, арестованный в августе 1534 г. в Серпухове при попытке бегства в Литву, появился на службе после долгого перерыва в том же 1543 г., что и братья Воротынские[441]: не значит ли это, что только к этому времени «изменное дело» 1534 г. было полностью предано забвению?

Но преследование недавних литовских выходцев — это лишь одно из проявлений местнической борьбы в первый год после смерти Василия III, хотя и самое заметное. В эту борьбу оказались вовлечены все группы придворной знати, включая и старомосковское боярство, и потомков суздальских князей. Последние пострадали из-за опасных (с точки зрения опекунов юного Ивана IV) симпатий к князю Юрию Дмитровскому. В декабре 1533 г. по обвинению в попытке «отъезда» к дмитровскому князю был арестован кн. А. М. Шуйский. Это событие было подробно рассмотрено в предыдущей главе, здесь же нас будут интересовать последствия, которые имел арест князя Андрея для его родственников.

В первую очередь неосторожный поступок А. М. Шуйского, вероятно, навлек подозрения на его брата Ивана, с которым ранее (в 1527 или 1528 г.) они уже пытались «отъехать» к Юрию Дмитровскому. В 1534 г. кн. И. М. Шуйский был отправлен наместником на далекую Двину[442]. На мой взгляд, X. Рюс справедливо видит связь между арестом кн. А.М. Шуйского и назначением его брата Ивана двинским наместником[443].

Есть основания полагать, что история с неудавшимся «отъездом» кн. А. М. Шуйского испортила карьеру еще одному его родственнику — боярину кн. Борису Ивановичу Горбатому. Правда, составитель Летописца начала царства, рассказывая о событиях декабря 1533 г., всячески подчеркивает лояльность князя Бориса: он не только ответил отказом на предложение кн. А. М. Шуйского «отъехать» к дмитровскому князю, но и Андрею «возбраняша». Тогда кн. А. М. Шуйский якобы оклеветал родственника перед великой княгиней, заявив, что инициатива «отъезда» исходила от Б. И. Горбатого, и тому пришлось опровергать эти несправедливые обвинения[444]. Другой основной наш источник об обстоятельствах «дела» Юрия Дмитровского, Воскресенская летопись, иначе описывает этот эпизод, но также не оставляет сомнений в лояльности Б. И. Горбатого: узнав от А. М. Шуйского о предложениях удельного князя, Борис Иванович донес обо всем боярам[445].

По-видимому, властям действительно нечего было инкриминировать кн. Б. И. Горбатому в этой истории, однако в 1534 г. старый боярин был удален из столицы под благовидным предлогом, будучи назначен наместником Великого Новгорода[446]. Для понимания реакции властей следует учесть еще одно многозначительное обстоятельство: в 1528 г. именно кн. Б. И. Горбатый вместе с П. Я. Захарьиным выступил главным поручителем за князей Андрея и Ивана Шуйских, когда те предприняли первую неудачную попытку «отъезда» к Юрию Дмитровскому[447]. Словом, хотя Б. И. Горбатый не был соучастником акции А. М. Шуйского в декабре 1533 г., но поступок его дальнего родственника повредил репутации боярина.

Бесспорно, новгородское наместничество было почетным и ответственным назначением, но удаленность от столицы фактически выключала получившего его боярина из процесса принятия важнейших политических решений.

Товарищем кн. Б. И. Горбатого по новгородскому наместничеству стал боярин Михаил Семенович Воронцов, еще недавно входивший в ближайшее окружение Василия III и присутствовавший при составлении его завещания. Наместником Великого Новгорода он стал летом 1534 г.[448], возможно, одновременно с князем Борисом Ивановичем.

Все три указанных выше случая назначения наместниками: кн. И. М. Шуйского — на Двину, кн. Б. И. Горбатого и М. С. Воронцова — в Великий Новгород — могут рассматриваться как примеры тактики властей, впервые описанной применительно к данному периоду X. Рюсом: таким путем опекуны Ивана IV, не прибегая к прямой опале, отстраняли от участия во власти неугодных им лиц[449].

Наблюдения, сделанные немецким исследователем, заслуживают, на мой взгляд, серьезного внимания. Действительно, как справедливо отметил Рюс, никто из особо приближенных к правителям лиц (таких, как М. Ю. Захарьин при Василии III или кн. И. Ф. Овчина Оболенский при Елене Глинской) не назначался наместником. Источники свидетельствуют о том, что обладание реальной властью предполагало в качестве необходимого условия постоянное пребывание в столице. Одно из наиболее красноречивых свидетельств такого рода — уже известные нам показания польского жолнера Войтеха, бежавшего из русского плена в начале июля 1534 г. Характеризуя расстановку сил в столице, Войтех противопоставил «старших воевод», «который з Москвы не мают николи зъехати» и «всею землею справуют», другим воеводам, которые «ничого не справуют, только мают их з людми посылати, где будет потреба»[450] (выделено мной. — М. К.). В летописях и посланиях Ивана Грозного можно найти немало подтверждений тому факту, что служба за пределами столицы рассматривалась боярами чуть ли не как опала[451].