Прокопий Короленко - Черноморские казаки (сборник) Страница 30

За войсками, со всех концов Черноморья, стекался народ на екатеринодарскую троицкую ярмарку, этот первенствующий в крае рынок.

Вместе с жителями казачьего сословия собиралось в войсковую метрополию все куренное духовенство. Оно ожидало первого посещения и благословения первого Кавказского епископа, преосвященного Иеремии.

Были приглашены на войсковой праздник мирные черкесы и даже немирные шапсуги недалеких от Кубани аулов.

Обширный военный стан и еще более обширный съезд ярмарки вмещали в себе огромное число представителей для войсковой праздничной сходки.

Все приготовления к празднику сделаны были за городом, в лагере. Сюда, в большую атаманскую ставку, было перенесено из атаманского дома новопожалованное знамя, еще неприбитое к древку. У порога ставки был вкопан, дулом вверх, старый чугунный единорог, которому предназначалось остаться памятником первого водружения знамени на войсковой земле.

В обе стороны от атаманской ставки были складены из зеленого дерна длинные столы, за которыми щедрое угощение ожидало куренных атаманов, стариков, недорослей и закубанских гостей.

На эти праздничные столы степи доставили фазанов, уток, зайцев; берега Кубани — кабанов, оленей, коз; Азовские лиманы — всех родов рыбу.

Для обеденных столов была приготовлена старинная деревянная казацкая посуда, про которую запорожцы говаривали: «хоть з корыта, да до сыта». Это почти то же, что «изба дымна, да трапеза в ней сытна».

Для заздравных чаш и других высших потребностей угощения из войсковой казны отпущено было 1200 руб.

10 мая кончены были все приготовления к празднику. С полудня лагерь стал наполняться народом. Сюда же тянулись и скрипучие арбы черкес. В то время послышался от всех городских церквей колокольный звон. Прибыл в войсковой город преосвященный Иеремия.

К вечеру войска выстроились впереди лагеря. К атаманской ставке собрались все чины военного и гражданского войскового управления. Позади их стояли станичные атаманы. Они заняли место между стариками и детьми, между воспоминанием и надеждой. Тогда прибыли в лагерь: войсковой наказной атаман, генерал-лейтенант Николай Степанович Заводовский, начальник войскового штаба, генерал-майор Григорий Антонович Рашпиль и преосвященный Кавказский и Черноморский Иеремия.

После встречи войска сделали перемену фронта к атаманской ставке.

По входе в ставку архипастырь осенил крестным благословением знамя, распростертое на большом столе, пред портретом Государя Императора Николая Павловича. И потом началось прибитие знамени к древку, по уставу.

Внутреннее убранство атаманской ставки вполне соответствовало торжественности события. Новое знамя осенено было со свода ставки старыми знаменами, на которых горели надписи «за отличие». Портрет Государя Императора Николая Павловича во весь рост, помещенный в углублении, противоположном дверям ставки, обведен был лучами из ста штыков и ружей. К подножию царского изображения сложены были: серебряные литавры, серебряные трубы, атаманские булавы, перначи и образцы оружия, употребляемого черноморскими казаками с давних времен. Из этих доспехов не были исключены и легкие пушки, которыми в прежние времена вооружалась флотилия Черноморского войска. Все, чем войско на врагов ополчается и чем пред соотечественниками красуется, преклонилось пред ликом Царя Самодержавного, во свидетельство благоговейной любви и преданности к нему единодушной войсковой семьи. Твое от Твоих Тебе!

Первый гвоздь вбил в древко знамени наказной атаман, второй — преосвященный Иеремия, третий — начальник войскового штаба. Потом вбиты были гвозди каждым из присутствовавших, от генерала до казака, представлявшего свою сотню, роту и батарею. Каждый вбитый гвоздь освящал последним ударом войсковой атаман.

Те из стариков, которые были жалованы в прежние времена армейскими чинами, также оставили свои гвозди в знаменном древке. Принимаясь за молоток, они искали глазами на своде ставки трофеев, современных своей молодости, и говорили: в древке этого голубого знамени должен быть гвоздь, вбитый в Очакове, мой в Браилове, а мой в Анапе…

В лагере царствовала тишина. Войска стояли под ружьем, и взоры рядов неподвижно обращены были к атаманской ставке, откуда глухо отдавался стук молотка. И эти недавно сплоченные ряды проникнуты были одним чувством, одной мыслью: чувством живой преданности Царю и долгу, мыслью про то, чтоб и вперед, на остальное пятидесятилетие, сделать войско достойным милостивых царских пожалований…

Целую ночь горел огонь в атаманской ставке. Знамя, соединенное уже с древком, все еще оставалось распростертым на столе. Его окружал караул из урядников конных полков и пеших батальонов.

На другой день, 11 мая, хлынули в лагерь, вслед за его ранним пробуждением, толпы народа. Туда же спешили и нарядно одетые черкесы. В восемь часов утра из Екатеринодарской крепости раздались три пушечные выстрела, на которые артиллерия лагеря поспешно ответила. Это был призыв к литургии, которую готовился совершить в войсковой соборной церкви преосвященный Иеремия. От всех находившихся в лагере полков, батальонов, батарей и команд отряжены были части в город для слушания богослужения.

Чрез два часа после того загорелась учащенная пальба в крепости и в лагере. Этот переговор артиллерии чрез пространство четырех верст возвестил чтение Евангелия в войсковой церкви. Войска вышли на линию и послышалась команда: шапки долой, за тем что в войсковой церкви читалось Евангелие.

В Запорожском войске во время чтения Евангелия в сечевой церкви в торжественные праздники производилась перекатная пальба из пушек по валам Сечи. Вот почему слову любви и спасения вторил гром оружия на Кубани. Во всю землю изыде вещание их. Наконец, за последними тремя выстрелами, которыми возвещено было окончание литургии, войска стали в ружье вне лагеря. Их развернутый строй образовал три стороны каре, а четвертую составили старики, атаманы, недоросли и ученики войскового училища. Последние вышли из города с своими училищными хоругвями. Под хоругвью Минервы они поучались, как надлежит стоять под знаменами воинской чести и доблести. Обширная поляна, на которой стояли войска, пестрела тысячами зрителей всех состояний и возрастов. Конные черкесы держались поодаль, пешие теснились в общей толпе.

По прибытии в лагерь войскового атамана, начальника штаба и преосвященного епископа с многочисленным духовенством, знамя было вынесено из ставки к войскам. Гром барабанов, прокатившийся по рядам, и звук оружия, поднятого на караул, приветствовали его появление. Затем последовало освящение знамени, совершенное преосвященным Иеремией, с настоятелем войскового монастыря, архимандритом Дионисием и семьюдесятью пятью священнослужителями. За провозглашением многолетия Государю Императору и всему Царственному Дому, войсковой атаман прочитал во всеуслышание войскам и народу царскую грамоту, при которой пожалован войску новый трофей храброй службы.

Тысячеустное ура, грохот шестнадцати орудий и народный гимн, исполненный войсковой музыкой, все это, слившись в один торжественный голос, было откликом на милостивое Царское слово. Одушевление казаков сообщилось и черкесским дружинам. Они присоединили свой резкий гик к величественному, как сама победа, русскому военному клику. Хамышейцы, стоявшие до той минуты внимательными зрителями на левом берегу Кубани, у аула Бжегокай, подняли гик и пальбу, потом бросились на лошадях в реку и, полуизмокшие, присоединились к ликующему собранию. Грохот пушечной пальбы, производимой из лагеря и с валов Екатеринодарской крепости, тяжело переваливал чрез Кубань и, откатываясь к лесам и ущельям Кавказских гор, там постепенно замирал.

Когда первый взрыв народного восторга стих, войска пред новым знаменем произнесли присягу на верную службу Государю и Отечеству, на верную и честную службу до последней капли крови, — и знамя, сопровождаемое духовенством, величественно обтекло неподвижные ряды. И в эти минуты благоговейной тишины слышалось только одно благословение и победу свыше призывающее, молитвенное пение церкви о православном Царе и Его народе: «спаси, Господи, люди твоя».

Потом при звуках музыки знамя возвратилось к атаманской ставке и было водружено в дуло единорога, врытого у ее порога. А в ставке был уже приготовлен обед для высших чинов и духовенства.

В конце обеда пили, при пушечной пальбе и при дружных восклицаниях «ура», за здоровье и долгоденствие Государя Императора, Августейшего Атамана и всего Царственного Дома; за «великого пана», военного министра, за весь кавказский корпус и храброе Черноморское войско, и проч. и проч.

Оставим этот общий эпилог торжественных обедов и пройдем между дерновыми столами, где черноморцы «времен очаковских и покоренья Крыма» угощались родными запорожскими блюдами; где круговой «михайлик» (деревянная чара), как планета, проливающая свет и теплоту в своей сфере, распространял оживление и говор в кругу седых сослуживцев Потемкина и Суворова. Здесь помолодевшая старина расходилась, заговорила про былое. Один из столетников, с золотым очаковским крестом на груди, рассказывал с юношеским одушевлением, какими молодцами они, старые черноморцы, предводимые судьей Антоном Головатым, взобрались в полночь на неприступную Березань, сняли часовых, переоделись по-турецки и накрыли неприятельский гарнизон врасплох. Другой вспоминал про атамана кошевого Харька Чепегу, как он напускался к самым стенам Хаджибея (Одессы) и зажигал турецкие магазины под носом янычар и спагов. Третий указывал на берегу Кубани место, где за пятьдесят с лишком лет вбил он первый кол кордонного оплота. «Чи багато йще зосталось в Батуринском курене наших?» — спрашивал один другого. — «Як колосин, пане брате, на пожатом жниву», — был грустный ответ..