Сергей Максимов - Легенды и мифы России Страница 31

От леших, между прочим, запасаются пастухи «спуском», т. е. особым заговором, при помощи которого колдуны отыскивают потерявшееся животное, и сами этими чарами руководствуются.

Когда придет время спускать скот на пастьбу, пастух у всякой скотины промеж ушей и с крестца состригает клок шерсти и закатывает его в чистый воск. Этот шарик он впоследствии прячет под камень, около того места, куда обычно ходит стадо на водопой, и предварительно читает длинный заговор, причем шарик этот держит в одной руке, а в другую берет висячий замок. И сам пастух, и все хозяева крепко верят в охранительную силу этого заговора и настойчиво уверяют, что медведь боится его и перестает давить коров. Кроме этого заговора, перед первым выгоном скота на пастбище, производится еще особый обряд «обхода», необходимый для того, чтобы стадо не расходилось летом и не блуждало бы по лесам. Заключается этот обряд в том, что пастух обходит стадо со свечой, с которой стояли Светлую заутреню. Часть этой свечи он заделывает в свой берестяный рожок и уверен, что на звук такого рожка скот станет сходиться скорее и охотнее, а хищные звери быстрее убегать прочь.

Таким образом, питаясь лишь кое-какими крохами, оставшимися от трапезы старого язычества, пастушеский быт, в самом корне своем, давно уже подчинился христианским верованиям и обычаям. С того самого времени, когда первые проповедники христианства, увлекшись дешевым созвучием, подменили языческого бога Велеса мучеником греческой церкви Власием, — последний стал защитником рогатого скота подобно тому, как другие мученики римской церкви, Флор и Лавр, считаются покровителями лошадей. На краю городов, непременно у самых выгонов, кое-где и теперь сохраняются древние церкви, освященные обязательно во имя священномученика Власия. Эти церкви встречаются преимущественно в северных городах, начиная с Холмогор и Вологды, продолжая Костромой, Ярославлем, Псковом и Новгородом и оканчивая самой Москвой и старыми подмосковными большими городами.

Впрочем, по нынешним временам, уже и в глухих местах Пошехонья перестают верить в разные таинственные и загадочные приемы пастухов. Теперь, пожалуй, не только забыли, но и совсем не знают, что для розыска заблудившегося животного надо положить на перекрестке крест из лучинок или палочек, сделанный не руками, а губами, и т. п. Но зато теперь начинают понимать, что магическая сила пастухов, позволяющая им, по желанию, собирать скот в одно место, имеет очень простое объяснение: не жалея нескольких фунтов соли, нынешние пастухи рассыпают ее на одном месте, на какой-нибудь уединенной лужайке и, таким образом, приучают скот не разбивать стада и собираться на указанном месте, при первом же звуке рожка, пощипать вкусной соленой травы.

НЕВЕДОМАЯ СИЛА

I. ЦАРЬ-ОГОНЬ

Древнее почитание огня, основанное на величайших услугах, оказанных им человечеству, и в настоящее время не совсем изгладилось из народной памяти. Хотя это теперь лишь обрывки чего-то целого, разбитые и не скрепленные в одну непрерывную цепь, но и по ним, с полным основанием, можно заключить, что эти обломки былого миросозерцания представляют собой не что иное, как остаток древнего богопочитания. Стихия, дающая тепло и свет, снизошла с неба, чтобы разделить свою власть над человеческим родом лишь с другой, столь же могучей стихией — водою, которая ниспадает в виде дождя и снега, образуя на земле родники, ручьи, реки и озера, а в смеси с солями, и моря. Эти последние оказались прямыми и облегченными путями для заселения земного шара, огонь же пришел на помощь для повсеместного распространения и закрепления оседлости человеческого рода на материках. Многоводные русские реки привели первых насельников на обширные, глубокие озера, на берегах которых основались самые первые опорные пункты, послужившие средоточием политической жизни и прикрытиями дальнейшего ее разветвления по междуречьям, в дремучих непочатых лесах. Сюда врубился топор и при содействии огнива проложил дороги и отвоевал места, удобные для земледелия, а стало быть, и для оседлой жизни. На срубленном и спаленном лесе объявились огнища или пожоги, они же новины, или кулиги — места, пригодные для распашки. Народился на русской земле, в самое первое время ее истории, особый класс поселян-огнищан или «житых людей», хозяев-землевладельцев, крестьян-пахарей; выработался особенный вид крестьянского хозяйства, огневого или кулижного, общего всей северной лесной России, доживший от времен Рюрика до наших дней.

Но, составляя основу человеческой культуры на земле, огонь, вместе с тем, является и истребителем ее: при неудачном и несчастливом применении он временами проявляет могучую и страшную силу, которая сметает с лица земли все, что попадается ей на пути, и которая заставляла первобытных людей в благоговейном трепете поклоняться огню и умилостивлять его молитвами и жертвами. Та же сила поддерживает и в современном поколении неизбывное тревожное состояние души, и в этом отношении лесная и деревянная Русь находится даже в особенном, исключительном положении перед прочими странами: она представляет собой как бы неугасимый костер, который, никогда не потухая совершенно, то ослабевает, то разгорается с такой чудовищной силой, что пропадает самая мысль о возможности борьбы с ним; целое море пламени каждый год огненным вихрем проносится из конца в конец по нашей многострадальной земле и без остатка истребляет леса, засеянные поля, деревни, села, города. Выросшие под впечатлением этих вечных пожаров, русские люди воспитали в себе наследственный, заразный страх перед силой огня; они целыми веками живут под его грозной властью, почти не помышляя о борьбе, и только цепенея от ужаса. Впрочем, и то сказать, — русские пожары так грандиозны, что хоть кого приведут в панический страх. Пишущему эти строки приходилось наблюдать один из таких колоссальных пожаров в 1839 году в Костром, губ. Это было поистине нечто потрясающее. Потускнело солнце на безоблачном небе в знойную июльскую пору, называемую верхушкою лета, и в самый полдень стало так темно, что надо было зажигать огни. Прозрачный воздух превратился в закопченное стекло, сквозь которое яркий диск жгучего светила казался кружком, вырезанным из красной фольги, дозволявшим безопасно смотреть на себя: не переломляются лучи, не льется животворный свет и не исходит живительная теплота.

То был год страшных местных пожаров. В ста верстах от пожарища чувствовалась ужасающая сила огня-царя и его сокрушительное господство над дремучими лесами. Ясно видны были и трофеи его несомненных побед: дым в подветренной стороне до того сгустился, что перед полуднем начали изменяться цвета предметов; трава казалась зеленовато-голубой, красные цвета стали желтыми. Пепел, а с ним перегорелые листья, затлевший мох, еловые и сосновые иглы переносились через стоверстное расстояние, и дождевые капли, пролетая по воздуху, наполненному пеплом, принимали красноватый оттенок. Народ говорил: «Идет кровавый дождь» и был уверен, что начинается светопреставление. И действительно, в иной день, в воздухе, наполненном дымом, трудно было дышать: домашний скот искал спасения в воде и только там получал некоторое облегчение. Люди в страхе толпились по улицам и боялись входить в дома. Некоторые молитвою и покаянием приготовлялись к смерти и встрече антихриста. По лесным деревням мужчины надевали на себя чистое белье, женщины спешили шить себе саваны.

Ужас, повсюду распространившийся и охвативший не только людей, но и домашних животных, в некоторых местах достигал наивысшего предела, где раскаленная огненная стена надвигалась, как плотная военная рать с метким огненным боем. При вое урагана, в одном месте вспыхнуло — это порыв ветра перебросил галку (горящую головню) или огненный шар (свившуюся, скрученную жаром пылающую лапу, оторванную бурею от ели), — вспыхнуло, стало быть, загорелось свежее место; примолкло — значит разгорается, дунул новый порыв ветра — раздул огонь в пламя. Оно своим треском, шипеньем, свистом и визгом дает знать о том, что вошло в полную силу и стало неудержимым. Теперь оно понесется все вперед и вперед, на громадных расстояниях сметет с лица земли все, что попадется навстречу. Один очевидец пробовал описать это поразительное зрелище, и мы с его слов постараемся дополнить картину лесного пожара: «При грозе, в сухие годы, жарким днем в глухом чапыжнике иль на бору, заваленном валежником, вид обширного лесного пожара бывает поразительно величествен. Напирающая по ветру грозная стихия сплошным пламенем пожирает на пути своем весь сухой вереск, валежник от ветроломов и разных лесных промыслов, сухой мох, торф, стоячие сухары и самые сучья свежих деревьев. Сплошное пламя взлетает по ним, как истинный Змей Горыныч, с неимоверною быстротою. Этому способствует раскаленная атмосфера, предшествующая пожару и иссушающая хвою и листья зеленых деревьев от макушки до половины дерева гораздо раньше, чем пламя подступит под пни корчащихся, трещащих и обливающихся смолою сучьев. Прибавьте к этому вой урагана, завывание волков и других зверей, спасающихся от гибели, раскаты грома, блеск молнии, озаряющей мглу небесную. Стонут падающие исполины, пламенными радиусами рассекающие воздух. Дым клубится мглистыми, багряно-синими, кроваво-красными волнами. Кипят и пылают смоляные фонтаны, тончайшими струйками бьющие из каждого излома лопнувшей коры огромных хвойных мачтовиков. Пожирает громадные ребра необъятных костров (ветроломов), нагроможденных в хаотическом беспорядке исполинскими грудами в десяток и более сажен вышиною, в несколько десяток верст протяжения и в сотню сажен поперечника. И не в пожар костры эти могут привести ночного путника в содрогание, представляя нередко самые фантастические образы фосфорическим светом своим, но в это время они просто ужасны».