Линн Виола - Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления Страница 31

Многие крестьяне пытались скрыться как на новом месте в Советском Союзе, так и за его пределами. Кулаки Борисовского района Омского округа на Дальнем Востоке бежали в Казахстан{409}. Многие антисоветские элементы (по выражению ОГПУ) в начале 1930 г. бежали из Самарского, Ульяновского, Оренбургского, Сызранского и Бугурусланского округов Средней Волги в Сибирь, Среднюю Азию и промышленные центры. Только из Иленского района Оренбургского округа целых 200 кулацких семей ушли, продав свое имущество за гроши. По сообщениям, в этом районе кулаки уговаривали многих середняков уходить с ними, «рисуя перед ними перспективу предстоящей хорошей жизни там, на зеленом клину»{410}. Крестьяне, оставлявшие родные края, чаще всего направлялись в Сибирь или Среднюю Азию{411}. Иные стремились покинуть страну. Кулаки из Закавказья пытались пересечь границу с Персией, а татарские крестьяне из Судакского и Карасубазарского районов Крыма подавали петиции Калинину, прося разрешения эмигрировать в Турцию{412}. Огромное число немецких, чешских и польских крестьян было арестовано за попытки сбежать на Запад, множество добивалось разрешения на эмиграцию{413}.[47] В других районах крестьяне, которых причислили к кулакам, просто уходили в леса или на холмы, надеясь дождаться там момента, когда можно будет вернуться домой{414}. Пирогов вспоминал, что один из его раскулаченных соседей, который скрывался от властей, приходил в деревню только по ночам{415}. В документах с Северного Кавказа также отмечаются случаи, когда кулаки прятались неподалеку от своих деревень и сел{416}. Без сомнения, в этих случаях жители деревни в той или иной форме договаривались друг с другом о помощи сбежавшим и укрытии их от властей.

Бегство кулаков было лишь одной из форм реакции крестьян на коллективизацию. В это время деревню оставили миллионы крестьян, одни в надежде найти работу в промышленном секторе, другие из страха или в знак протеста. Бегство представляло одну из старейших и простейших и, возможно, самую болезненную форму сопротивления российского крестьянства принудительным методам государственной власти. Миллионы крестьян «голосовали ногами» против коллективизации и режима. В подавляющем большинстве это были молодые мужчины{417}. Возраст и пол бежавших крестьян не столько «уменьшали вероятность активного сопротивления»{418}, сколько меняли его природу, заставляя возвращаться к устаревшим, даже архаичным формам протеста, как, например, слухи об Апокалипсисе. Главенствующую роль деревенских женщин во всех формах протеста во время и после коллективизации также можно объяснить бегством молодых крестьян-мужчин. Это бегство являлось скрытым, а то и явным актом сопротивления, принявшим массовые масштабы.

Не все крестьяне, официально признанные кулаками, принимали отчаянное решение навсегда покинуть деревню. Некоторые пытались остаться, скрывая свой статус, или уходили временно. В ряде районов Центрально-Черноземной области кулаки, по донесениям, покупали профсоюзные билеты у крестьянских членов профсоюза по цене до 2 000 руб. Получив билет, они уходили искать работу в соседние округа{419}. Другие крестьяне пытались достать справки, свидетельствующие о том, что они являются середняками или бедняками. В Гжатском районе Вяземского округа Западной области некоторые сельсоветы выдавали крестьянам поддельные справки{420}. Такая практика наблюдалась, например, в Березовском районе Хоперского округа на Нижней Волге, где у районной железнодорожной станции были остановлены и арестованы несколько крестьян с фальшивыми документами{421}. Судя по всему, при наличии необходимых связей и определенной денежной суммы крестьяне могли приобрести документы, по которым они получали новый социально-экономический статус{422}. Иван Твардовский, брат Александра Твардовского, поэта и впоследствии редактора журнала «Новый мир», происходил из крестьянской семьи, пострадавшей от экспроприации имущества и депортации. Иван не только ухитрился избежать ссылки (причем несколько раз), но и сумел подделать, а позже приобрести фальшивые бумаги и даже настоящий советский паспорт{423}.

Некоторые, получив клеймо кулака, выбирали более радикальный путь, который можно назвать эмиграцией души. В начале 1990-х гг. журналистка Белла Улановская из Санкт-Петербурга навестила пожилую женщину — бабу Нюшу, — жившую в глухих лесах Центральной России. Баба Нюша и ее семья потеряли землю в 1930-х гг. Ее ответом на тяжелую участь и государственные репрессии стало уединение и уход от всего мирского через отшельничество. «И выпала на мою долю печаль, уйти от людей», — объясняла она{424}. Баба Нюша многие десятки лет прожила в изоляции, но, несмотря на одиночество, хранила ненависть к советскому государству{425}. В «Архипелаге ГУЛаг» Александр Солженицын приводил пример такого же отшельнического мужества, как у бабы Нюши. Он писал, что в 1950 г. правительство случайно обнаружило целую деревню старообрядцев, которые спрятались в лесной глуши. Старообрядцы сбежали туда в период коллективизации{426}. Невозможно точно узнать, сколько крестьян просто исчезло в те годы, ушло «в себя» либо в леса. Однако существовала еще более радикальная форма эмиграции души — самоубийство. Неизвестно, сколько крестьян свели счеты с жизнью в те годы, однако несколько таких случаев зарегистрированы. В одной из деревень Тагильского округа на Урале один крестьянин, перед тем как его должны были раскулачить, убил свою жену и детей а затем сжег себя заживо. Другой кулак из этой же местности утопился в реке{427}. В Ленинском районе Кимрского округа Московской области середняк покончил с собой, после того как один местный коммунист, с которым он поспорил до этого, заставил деревенских бедняков под угрозой ссылки конфисковать его имущество. Когда его дом начали обыскивать, крестьянин наложил на себя руки{428}. Мерл Фейнсод писал, что по Западному району прокатилась волна самоубийств среди владельцев зажиточных крестьянских хозяйств{429}. Самоубийство было самым радикальным и трагичным актом протеста против государства, которое твердо решило уничтожить целые категории крестьян, их культуру и образ жизни.

Самораскулачивание не только нанесло тяжелый удар по отдельным крестьянам и их семьям; оно резко негативно сказалось на экономике государства. Как и разбазаривание, самораскулачивание угрожало существованию новообразованной системы колхозов, зависевшей от получения собственности раскулаченных хозяйств. Акты самораскулачивания также ставили под сомнение власть государства и бросали ей вызов. Как и в случае разбазаривания, реакцией государства на них было применение силовых мер и дальнейшее раскулачивание. Уже к декабрю 1929 г. Н. Анцелович, член комиссии Политбюро по вопросам коллективизации, советовал продумать план по раскулачиванию тех районов, где еще не осуществлена сплошная коллективизация, что шло вразрез с официальным обоснованием раскулачивания, согласно которому оно было естественным следствием сплошной коллективизации. Он говорил: «Нужно учесть, что кулак уже практически реагирует во всех районах на нашу политику разбазариванием инвентаря, имущества, сокращением площади посева»{430}. К середине января 1930 г. в основе работы комиссии под руководством Молотова в немалой степени лежала необходимость централизовать и скоординировать кампанию по раскулачиванию, чтобы предотвратить дальнейший ущерб, наносимый экономике разбазариванием и самораскулачиванием. 1 февраля 1930 г. правительство издало второе постановление о мерах борьбы с разбазариванием и бегством, на этот раз направленное конкретно против кулацких хозяйств{431}. 4 февраля 1930 г. была также выпущена директива, предписывающая Наркомату финансов отдать приказ банкам прекратить любые операции с кулаками, чтобы избежать массового снятия средств со счетов{432}. Во многих районах страны региональные власти приняли решение об ускорении темпов раскулачивания, дабы предотвратить новую волну самораскулачивания. В Гжатском районе Вяземского округа Западной области местные власти пришли к выводу, что самораскулачивание происходит из-за слишком медленных темпов раскулачивания: к тому времени, когда государство приступило к арестам, здесь оставались только 83 из 156 кулаков, которых планировалось раскулачить{433}. На Нижней Волге районные власти утверждали, что постановления центра предусматривают слишком долгий срок для раскулачивания и это позволяет кулакам продавать собственность и сбегать{434}. В конце января 1930 г. Р.И. Эйхе, первый секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б), также призывал к ускорению темпов коллективизации и раскулачивания, ссылаясь на вышеуказанные причины{435}. В указе властей Северного края от 5 февраля 1930 г. о мерах по раскулачиванию особо подчеркивалась необходимость ускоренного проведения кампании во избежание разбазаривания и бегства{436}. По указу Астраханского окружкома партии от 4 февраля 1930 г. районным властям надлежало проводить раскулачивание во всех районах одновременно в минимально возможные сроки, чтобы не допускать самораскулачивания{437}. В Микушкинском районе Бугурусланского округа на Средней Волге депортации начались ровно в 4 утра{438}. Ко второму этапу коллективизации в 1931 г. власти извлекли урок из произошедшего, это ясно из постановления Западного обкома партии о раскулачивании, согласно которому экспроприация имущества и депортация должны были осуществляться по всему региону в один день, дабы не допустить разбазаривания и самораскулачивания, как в прошлом году{439}.