В. Сиповский - Родная старина Книга 3 Отечественная история с конца XVI по начало XVII Страница 31

Между тем гетману доносили, что народный мятеж готовится на Страстной неделе. Поляки поспешно стали укрепляться в Кремле. Во вторник на Страстной неделе подозрительность их остановилась особенно на извозчиках и санях с дровами, которых наехало на площадь что-то уж слишком много. До наместника дошли слухи, будто коноводы мятежников намерены во время возмущения этими санями загородить улицы, чтобы помешать движению польских отрядов. Поляки стали принуждать извозчиков втаскивать на стены Кремля и Китай-города пушки, готовясь громить из них мятежников. Извозчики, несмотря на то что поляки предлагали деньги, ни за что не хотели помогать им. Жолнеры начали бить извозчиков, а те стали давать им сдачи. Тогда поляки пустили в дело сабли. В это время некоторые из извозчиков, будто согласившиеся помогать полякам, вместо того чтобы ставить на стены пушки, стаскивали их оттуда. К Сретенским воротам тем временем уже подходил передовой отряд русского ополчения под начальством князя Димитрия Пожарского.

Гонсевский сначала хотел было разнять драку, но потом, подумав, что москвичи действуют заодно с подходившим отрядом и хотят завладеть Китай-городом, сам велел оттеснить их отсюда. Тогда польские жолнеры и немцы, служившие в польском войске, кинулись на безоружную толпу народа и начали беспощадно рубить, убивать кого попало — и старых, и малых, и женщин, и детей. Началась дикая, зверская бойня. Более часа раздавались крики и вопли москвитян, набатный звон бесчисленных колоколов, залпы мушкетов. Толпу вытеснили из Китай-города.

Без ужаса, говорит очевидец, нельзя было взглянуть на жолнеров и немцев. Они были все в крови, подобно мясникам. Говорят, в короткое время было избито народу более шести тысяч. Уцелевшие пустились бежать в Белый город. Здесь загораживали улицы извозчичьими санями, заваливали дровами, столами, скамьями и отбивались от поляков за этими загородями. Когда поляки отступали, москвичи кидались вслед за ними, били их бревнами, скамейками, швыряли в них поленья. В Москве было множество переулков и закоулков; здесь-то, на перекрестках, особенно сильно доставалось полякам… Их били со всех сторон — из окон, со стен, с кровель. Куда ни кидались польские отряды, на всех улицах они встречали преграды, всюду метали в них чем попало. Особенно плохо пришлось полякам на Сретенке: здесь уже укрепился Пожарский и стрелял по ним из пушек… Увидали поляки, что им не справиться. Русское ополчение уже ворвалось в Белый город. С других сторон подходили новые отряды. Полякам оставалось спасаться в Кремле и Китай-городе и за стенами отбиваться от русских. Но оставлять в целости Белый город — это значило дать возможность подходившему ополчению удобно разместиться и пользоваться всеми выгодами городской жизни. Кто-то в толпе поляков крикнул: «Огня! Огня! Жечь дома!» Военачальники ухватились за это предложение. Говорят, Салтыков, усердствуя полякам, подал им эту мысль и сам первый поджег свой дом. Жолнеры бегали с лучиной и засмоленной паклей и в разных местах стали поджигать дома. Сначала огонь туго принимался — вероятно, от сырой погоды (поляки говорили, что дома заколдованы). Наконец вспыхнул пожар в нескольких местах. К несчастью, ветер нес пламя и дым на москвичей — они вынуждены были отступить; поляки стреляли по ним. Скоро пожар охватил весь город; огонь при ветре свирепствовал с ужасной силой. Наступила ночь, но от пожара было светло, как днем. Москвичи напрягали все свои силы — старались погасить пожар. Поляки со стен видели в Белом городе страшную суматоху; раздавались там громкие крики и набатный звон.

Поляки решили на своем совете выжечь весь город и Замоскворечье. На другой день, до рассвета, польские отряды вышли, чтобы исполнить это решение. Русские старались всеми силами помешать им, но не удалось. Замоскворечье запылало с разных концов. Пожарский мужественно бился с поляками на улицах, стараясь спасти остатки Москвы, но огонь принудил русских отступить. Раненый Пожарский упал на землю и, обливаясь кровью, плакал.

— О, хоть бы мне умереть, — говорил он, — только бы не видать того, что вижу!

В это время польскому отряду под предводительством Струся, пришедшему на помощь своим, удалось прорваться в Кремль.

Русским пришлось оставить горевший город. Три дня горела Москва. Нестерпимый чад душил поляков в Китай-городе. Огонь пожрал все, что мог, — от Москвы через три дня остались груды тлеющего пепла, почернелые стены каменных церквей да торчали там и сям печи, каменные подклети и погреба среди угольев и пепла. Множество непогребенных тел тлело под ними. По ночам раздавался вой голодных собак, терзавших трупы…

Такова была Страстная неделя в Москве в 1611 году.

Русское ополчение под Москвой

Во вторник на святой неделе подошел к Москве Ляпунов со своим ополчением, занял Симонов монастырь и укрепился там. На другой день Заруцкий привел своих казаков. Затем привел калужан князь Трубецкой. С каждым днем подходили новые отряды. Русские воеводы решили занять пепелище Белого города, чтобы обложить со всех сторон поляков.

Дионисий, архимандрит Троицкого монастыря, и келарь Авраамий Палицын прислали к воеводам грамоты, убеждали их именем веры и сострадания к несчастной Русской земле потрудиться и освободить ее от чужеземных врагов и от русских предателей. Страшное пепелище столицы и груды тлеющих трупов еще красноречивее побуждали к тому же русских ратников.

Поляки успели захватить из погребов, подклетей и церквей погоревшей столицы множество добычи: золотых вещей, утвари, богатой одежды. Иные выходили на поиски из Кремля в рваных кунтушах (кафтанах), а возвращались в блестящих кафтанах, вышитых золотом и унизанных жемчугом. Жемчугу досталось полякам столько, что им вовсе не дорожили. Случалось даже, что потехи ради поляки стреляли жемчугом из ружей по москвичам. Вина тоже было в изобилии, но хлебом поляки не догадались запастись. Им скоро пришлось каждый день делать вылазки, чтобы раздобыться кормом для лошадей и топливом, а в апреле уже и сами они стали нуждаться в съестных припасах.

Изменники бояре и Гонсевский принялись снова за Гермогена.

— Напиши Ляпунову и его товарищам, — настаивал Салтыков, — чтобы они отошли прочь; иначе сам умрешь злой смертью!

— Вы мне сулите лютую смерть, — отвечал патриарх, — а я надеюсь через нее получить венец и давно желаю пострадать за правду.

Патриарха стали держать в самом строгом заключении в Чудовом монастыре: не позволяли ему переступить через порог своей кельи, обходились с ним грубо, скудно кормили, не стали считать его патриархом, а вместо него стали величать архипастырем Игнатия, заточенного Василием Ивановичем в Чудовом монастыре.

Со дня на день полякам становилось хуже. К русским подходили все новые и новые отряды. Осажденным трудно было делать вылазки и добывать себе корм. Вся стена и башни Белого города были уже в руках русских. Сапега, подошедший в это время к Москве, не в состоянии был помочь осажденным: они были заперты в Кремле и Китай-городе. Нескольким полякам, впрочем, удалось пробраться и дать знать королю о положении осажденных. Они уже начинали опасаться голодной смерти: запасов оставалось мало.

А в это время призывные грамоты делали свое дело. Ратные силы подымались и в самых отдаленных городах и двигались к Москве.

Не слышно стало голоса старца Гермогена, этого страдальца за православную веру, о железный нрав которого разбивались все вражьи угрозы, — заговорил другой великий подвижник — Дионисий, архимандрит Троицкой лавры. Это был человек высокой и светлой души, способный воодушевлять других, способный словом своим поднимать народ, изнемогавший под гнетом горя, нищеты и всяких бедствий.

Раньше, при архимандрите Иоасафе, Троицкий монастырь выказал замечательное мужество и воинскую доблесть. Теперь, при Дионисии, обитель показала еще более высокий пример истинно христианской доблести: человеколюбия и милосердия. Троицкий монастырь обратился в больницу и богадельню. Воодушевленные горячим словом и примером своего настоятеля, троицкие иноки усердно занялись «великим промыслом» — ездили и ходили по окрестностям, отыскивали бесприютных, раненых, больных, умирающих с голоду и привозили их в монастырь; подбирали также трупы убитых для христианского погребения. Нельзя было без содрогания смотреть на страдальцев, наполнивших Троицкую обитель: одни обгорели, у других содрана кожа на спине, у третьих выжжены глаза… Не только в самом монастыре, но и в слободах монастырских монахи и служки день и ночь работали: одни присматривали за больными, другие шили им одежды, третьи готовили есть. Монастырских средств не жалели. Накопились они из благочестивых пожертвований и вкладов и шли на благочестивое же дело — помощь страждущим и несчастным. Великую службу Русской земле сослужила в ту ужасную пору Сергиевская обитель: многим спасла жизнь, многих напутствовала по-христиански в другой мир, облегчив, по мере возможности, их предсмертные муки. Но главное — здесь ярко светилась и блистала истинно христианскими делами та православная вера, на защиту которой подымалась теперь Русская земля. Дух святого Сергия, благословлявшего некогда Димитрия Донского на борьбу с татарами, сказался и в Дионисии: подобно святому основателю обители, и он, отказавшись от всех благ и радостей мирских, страстно любил родную землю, страдал ее страданиями, радовался ее радостями. Мог ли он молчать в ту пору, когда решался вопрос о жизни или смерти Русского государства?! Вместе с келарем Авраамием Палицыным он составлял призывные грамоты. Несколько «борзописцев» переписывали их во множестве списков. Гонцы от Святой Троицы повсюду развозили эти грамоты.