Андрей Буровский - Евреи, которых не было. Книга 2 Страница 31

Правда, о Николае Гумилеве спел другой русский еврей, Александр Городницкий:

Революция способна убивать своих поэтов.И поэтому едва ли от погрома отличима…

Позволю себе не согласиться с Александром Моисеевичем только в одном: Николай Степанович Гумилев никогда не был поэтом революции. Вот что безобразие 1917 суть чистейшей воды погром — тут сложно спорить.

Но для Померанца все наоборот. На примере его высказываний вообще очень хорошо видно, какой жутчайший туман царит в голове человека даже очень умного, но находящегося в плену отвлеченных идей, почти не имеющих отношения к реальности. Октябрьский переворот и деятельность ЧК для него — это «революционный прогрессивный террор интеллигенции», а вот все Белое движение — это, вероятно, тоже растянувшийся на годы и годы погром, так как белые отрицали право интеллигенции на «революционные эксперименты», да еще были врагами и в огромном числе — жертвами того самого «революционного террора».

Самая возможность зачислить Н. С. Гумилева, поэта класса A. C. Пушкина и А. К. Толстого, в ряды «отсталого народа» должна, вероятно, служить разве что симптомом, объектом профессионального интереса психиатров. Но, в конце концов, мало ли кто и что пишет. Странно, что кто-то в состоянии воспринимать эти тексты Г. С. Померанца хотя бы относительно серьезно.

А такие, как ни удивительно, встречаются! Есть даже родственные высказывания: «Главной трагедией русской революции было то, что в ней столкнулись разные революционные утопии, и бескровная война утопий обернулась войной реальных миров — города и деревни» [69, с. 54].

Вот оно, где зло-то затаилось! Будь в России к 1917 году одна только революционная утопия, причем городская, естественно, и была бы не революция, а прямо-таки идиллия, бескровная л замечательная. Впрочем, как там насчет террора, неизбежного с этими скотами?!

А я наивный: мне-то все казалось до сих пор, что «главной трагедией русской революции» (как и всех остальных революций) было столкновение «революционной утопии» с миром нормальных людей, совершенно не одержимых утопиями…

И сегодня, почти через век после трагедии, «Краткая еврейская энциклопедия» сообщает, что «текст опубликованной в лондонской газете „Тайме" телеграммы Плеве… большинство исследователей считают подложным» [45, с. 533]. Но «в апреле 1903 года новый министр внутренних дел В. Плеве организовал при помощи своих агентов погром в Кишиневе» [70, с. 347]. И даже похлеще: «Организуя погромы… власти хотели физически уничтожить как можно больше евреев» [36, с. 568].

В литературе, рассчитанной на массового еврея, доводится увидеть и такое: погром — это «нападение нееврейской толпы на еврейское поселение с целью грабежа и убийства евреев» [71, с. 139]. Круто!

Естественно, разделяют старую байку про погромы Геллер и Некрич [72].

Но и тут не имеет смысла сводить все к мнениям евреев. «Проявлением ненависти к евреям стали погромы…Между 1881 и 1914 годами примерно 2,5 миллиона восточно-европейских евреев эмигрировали в США, но также в Британию и Палестину» [73, с. 206].

Или вот: «Перед Первой мировой войной более миллиона евреев, исполненных отвращением к непрерывно усиливающейся сегрегации, приведенные в ужас погромами (самый знаменитый из них — кишиневский погром 1903 года — показывает, что вину за тогдашнее усиление антисемитизма в народе несет правительство), покинули империю» [74, с. 78].

Издавая книгу А. И. Солженицына «Октябрь шестнадцатого», немецкое издательство в 1986 году упоминание кишиневского погрома комментирует так: «Тщательно подготовленный двухдневный еврейский погром. Министр внутренних дел Плеве дал указание губернатору в случае погрома не пытаться сдержать его силой оружия» [75, с. 1149].

Приходится согласиться с А. И. Солженицыным: «Лжеистория кишиневского погрома стала громче его подлинной скорбной истории» [6, с. 335].

Революционное движение России было частью социалистического движения всей Европы. Позиция русских левых находила полное понимание у левых в Европе, и левые готовы были вставать на сторону «своих» в России, будь то евреи или русские.

В прессе Европы и Америки появлялись сообщения хотя бы такого содержания: «В тридцати городах одновременно вооруженные черносотенцы, под руководством полицейских чинов и агентов охранки, с портретами царя и царскими флагами двинулись на еврейские кварталы: день и ночь они убивали, насиловали, грабили и поджигали. Вот что творилось в Баку, Одессе, Киеве, Николаеве, Елисаветграде, Ростове-на-Дону, Саратове, Томске, Твери, Екатеринославе, Тифлисе! Затем все стихло. Несчастные евреи, — те, кто случайно уцелел, — сидя на развалинах сожженных домов, молча плакали над трупами зверски убитых родных и близких» [76, с. 141].

В этом отрывке из Анатоля Франса уже есть все составляющие современного мифа — и одновременность погрома, организованного правительством; и «вооруженные черносотенцы»; и прямое руководство «полицейских чинов и агентов охранки»; и портреты царя и царские флаги, реющие над «сворой псов и палачей»; и чудовищный масштаб организованного преступления. Даже оплакать родных и близких могли только «случайно уцелевшие», так ужасен был масштаб массового истребления!

В лжеистории погромов мы видим очень характерную черту поведения… нет, не евреев, конечно. Но, несомненно, какой-то их части. Эта черта — невероятное преувеличение своих страданий и проблем. И сокрытие собственной вины. Погромы были? Были. Невозможно сказать, что погромы — от начала до конца выдумка. Но масштабы погромов были в сотни и тысячи раз меньшими, чем стократ живописанные масштабы лжепогромов, существовавших сперва в воспаленном воображении русских, еврейских и русско-еврейских интеллигентов, а теперь существующих в мировой прессе и даже в мировой исторической науке.

Ну и, конечно же, куда-то бесследно исчезают все случаи, когда евреи, говоря мягко, были виновной стороной. Все случаи провокаций, проведенных еврейской молодежью, все случаи нападений евреев на русских, все случаи зверских убийств, в том числе убийств русских детей, словно бы растворяются в воздухе. Формируется образ несчастных и милых евреев, испытывающих на себе буйство одичалой толпы. Пассивных жертв, не способных даже ответить на насилие. Жители Европы, до сих пор потребляющие эту интеллектуальную жвачку, вряд ли способны вообразить себе евреев, плещущих серной кислотой на прохожих, волочащих лицом по булыжникам девочку или убивающих железными палками полицейского Габию.

Описания же в духе Анатоля Франса сформировали некий стереотип, при котором русское слово «погром» сделалось международным и стало применяться для оценки событий кровавых, страшных и чудовищно жестоких.

Эти живописания сформировали образ Российской империи — тупой, средневековой, зверски жестокой. Образ народа — дикого, замордованного, глупого. Формировался и образ защитника Российской империи: грубого солдафона, тупого и преступного типа, готового на все ради исполнения воли начальства.

Естественно, этот образ России, образ русского народа, русской власти, образ ее защитника — все это сказалось во время страшных событий 1917–1922 годов. Естественно, Запад видел в убиваемом царе организатора погромов; в верных ему людях и во всем Белом движении — того самого держиморду, «охранителя». В любой попытке оказать сопротивление — погром. В любом проявлении патриотизма — антисемитскую вылазку.

Дело, конечно, не только в образе «погромщика», на который опирался Запад. Но и сформированный в начале века образ тоже сделал свое дело. Кровавое, страшное дело.

ПОЧЕМУ В УЖАСЫ ПОГРОМОВ ТАК ЛЕГКО ПОВЕРИЛИ?

Помимо всех прочих причин, была еще одна причина у западных людей, чтобы безоговорочно поверить во всевозможные ужасы; причина эта состояла в том, что в Америке существовала традиция бессудной свирепой расправы: так называемого линчевания. В 1892 году, например, было убито 226 негров — в основном их сжигали живыми, и, по свидетельству Марка Твена, белые американцы очень беспокоились — а вдруг «негр подохнет слишком быстро»? [77, с. 470].

В Российской империи не было линчеваний; наш дикий отсталый народ даже сегодня не сделался таким же цивилизованным, каким был американский уже сто пятьдесят лет назад. Но в глазах Европы начала XX века Российская империя и США примерно одинаково находились где-то на периферии цивилизованного мира.

Чтобы отменить рабство негров, США, как и подобает истинному светочу демократии, потребовалась Гражданская война 1861–1865 годов, и во время этой войны страна с населением в 31 миллион человек потеряла только убитыми 623 тысячи.

В союзной армии воевали 290 тысяч негров, из них 38 тысяч погибли. После этой войны Конгресс издал ряд законов в защиту прав негров. Закон 1870 года объявил преступлением лишение негров избирательных и других гражданских прав. Закон 1877 года объявил незаконной дискриминацию негров в гостиницах, театрах, на железных дорогах и во всех общественных местах. Надзирать за этим должны были федеральные чиновники, на юге их называли «саквояжники», потому что приезжали они с пустыми саквояжами, а вот уезжали почему-то с набитыми…