Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза - Андрей Серафимович Грачёв Страница 31

Попытки Горбачева во время его выступления перед членами российского парламента защитить репутацию «честных» членов партии, которые не должны расплачиваться за грехи своего руководства и подвергнуться расправе, только подогрели страсти в разгоряченном зале и превратили его выступление в публичное унижение.

Председательствовавший на заседании Ельцин получал видимое удовольствие от своего реванша за ту «порку», которой он подвергся с благословения Горбачева на Пленуме ЦК в октябре 1987 года. Чтобы усугубить эффект от унижения своего соперника, он на глазах у всех прямо на трибуне подписал указ, запрещающий деятельность КПСС на территории России в ожидании приговора суда над этой «преступной организацией».

На практике изменение ролей между Ельциным и Горбачевым подтвердилось очень быстро на этапе назначения новых лиц на важные государственные посты. Отныне советский президент должен был согласовывать их с российским, и Ельцин очень быстро дал понять, что так будет и впредь. Без лишних церемоний он потребовал от Горбачева заменить выдвинутых им кандидатов на должности председателя КГБ и министра обороны — Л. В. Шебаршина и М. А. Моисеева — на В. В. Бакатина и Е. И. Шапошникова. Несколько месяцев спустя Шапошников, преемник Язова, на свой лад отблагодарит Ельцина, «сдав» в свою очередь своего Верховного главнокомандующего уже новым путчистам Беловежья.

«Два медведя в одной берлоге»

Если продолжать проводить аналогию с 1917 годом, то, определяя период между сентябрем и декабрем 1991-го, стоит вспомнить о специфической и краткосрочной поре «двоевластия», установившегося в Петрограде вскоре после Февральской революции, когда власть в столице делили между собой Временное правительство и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. На этот раз речь шла о не менее двусмысленной ситуации «сожительства» двух президентов — советского и российского, каждый из которых олицетворял проект будущей демократической России. Их общая победа над заговорщиками, казалось, вернула ситуацию в стране к тому состоянию, которое было до путча, однако на самом деле лишь формально.

Поначалу Б. Н. Ельцин и его окружение были готовы удовольствоваться значительным повышением своего престижа и символического веса в продолжавшемся противостоянии с главой союзного государства. Горбачев, со своей стороны, не жалел эпитетов для того, чтобы подчеркнуть решающую роль Ельцина в его собственном политическом (и физическом?) спасении и не упускал случая подчеркнуть, что отныне «дуэт» реформаторов будет трудиться рука об руку. Нельзя к тому же забывать, что в каком-то смысле они «были квиты»: ведь решительное «Нет!» Горбачева путчистам спутало их первоначальные планы, среди которых был арест или другая форма «нейтрализации» российского президента согласно «жесткому» сценарию.

Тем не менее он, не теряя времени и пользуясь отсутствием Ельцина в Москве (после пережитых в августе стрессов российский президент, чтобы «расслабиться», уединился на курорте в Сочи), начал «штопать» свое официальное президентское облачение, в клочья разорванное августовским путчем.

Освободившись от давления со стороны консерваторов, Горбачев вернул в свое ближайшее окружение тех, с кем на время расстался в период своего виража вправо в конце 1990 года — Яковлева, Бакатина, Медведева. Позже пост министра иностранных дел вновь согласился занять Эдуард Шеварднадзе, объявивший в свое время об уходе в отставку из-за «грозящей стране диктатуры». Видимо, президент заново открыл для себя ценность истины, гласящей, что опереться можно лишь на то, что сопротивляется.

В первые дни сентября Горбачев предложил и мне войти в президентскую команду в качестве помощника и пресс-секретаря. Так мне выпал уникальный шанс принять участие в отчаянных попытках Горбачева спасти союзное государство и сопровождать президента на последних этапах восхождения на Голгофу, завершившегося его отставкой.

Оправившись от «контузии» путча, он вновь излучал энергию и оптимизм и, казалось, вернул себе способность творить политические чудеса. Даже враждебно настроенные к нему до путча депутаты Верховного Совета после пережитых потрясений были готовы слушаться шефа, предлагавшего им конкретные меры по спасению страны от хаоса, в котором она чуть было не оказалась.

Чтобы удержать на плаву государство в эти дни, полные неопределенности, все поддерживали его остававшиеся символы: его название, его знамя и… его президента, который вернул себе контроль над ядерной кнопкой сверхдержавы. «Контуженный» путчем парламент напоминал в эти дни петуха с отрубленной головой, продолжавшего свой бег.

Выступая 4 сентября на сессии внеочередного заседания Съезда народных депутатов, Нурсултан Назарбаев, ссылаясь на «тысячи писем», поступающих от граждан, предлагал съезду сохранить единое союзное государство. Ельцин, со своей стороны, заявил, что после путча все республики, и прежде всего Россия, изменились. «Изменился и союзный президент, который многое переосмыслил. Сегодня я доверяю Михаилу Сергеевичу больше, чем три недели назад до переворота».

Говоря о судьбе Союза, он сказал, что Ново-Огаревский процесс должен быть скорректирован, но важно подтвердить, что «мы нуждаемся в Союзе суверенных республик», в котором будет обеспечено «сохранение единых вооруженных сил и безусловный контроль над ядерным потенциалом».

Уже 5 сентября Горбачев и президенты 10 республик, включая Ельцина, согласились возобновить работу над проектом Союзного договора. Полученные результаты вдохнули в Горбачева оптимизм отчаяния. «Объявим о процедуре подписания Договора, как только наберется минимальное число участников, хотя бы двое», — заявил он своему окружению через месяц после путча и… за три месяца до официального роспуска СССР.

Казалось даже, что политический горизонт проясняется. Возобновление противоборства между Горбачевым и Ельциным выглядело маловероятным. Москвичи начали привыкать к необычному зрелищу присутствия двух флагов над куполами Кремля — советского и российского. Неожиданно для многих сожительство «двух медведей в одной берлоге», как охарактеризовал необычную ситуацию сам Горбачев, оказалось возможным.

При этом в его собственном поведении можно было наблюдать качественные перемены. Прежний осторожный «центрист», пытающийся примирить консерваторов с радикалами, готовый терпеливо убеждать центристов и скептиков, ушел в прошлое.

Как будто освободившись от чугунного ядра партии, привязанного к его ногам, Горбачев торопился наверстать упущенное. Ему уже не требовалось, как до путча, опасаясь прослушек Крючкова, почти по секрету признаваться в