Ирина Карацуба - Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов Страница 32

Русь вместе с православием восприяла от Византии и ее церковно-политические концепции. Каноническая норма «симфонии» священства и царства была представлена уже в Кормчей книге, т. е. сборнике церковного законодательства (по-гречески — Номоканон) XII в., а в 1551 г. включена в постановления Стоглавого собора (причем повторена в нем дважды). Греческое понятие «симфонии» в первом случае переведено как «совещание», во втором — «согласие», т. е. гармоническое взаимодействие между государственной властью и церковной иерархией. Практика, как обычно, корректировала благие намерения.

В начале киевского христианства мы видим, может быть, лучший вариант такого взаимодействия. Владимир уделял большое внимание тому, что мы бы сейчас назвали социальными аспектами христианства (и с чем так плохо обстоит дело сегодня). Он не только основывал школы, но и раздавал пишу голодным, поддерживал немощных.

В Киеве X в. им была создана своеобразная система «социального обеспечения». Его примеру пытались следовать другие князья. Владимир Мономах в своем знаменитом «Поучении» наставлял сыновей:

«Всего же более сирых не забывайте, насколько можете, по силе кормите, подавайте, сироту и вдовицу защищайте сами и не давайте сильным погубить человека». Владимир также глубоко воспринял христианские требования милосердия, и когда вводил в Киеве византийское право, настаивал на смягчении его наиболее жестоких черт (наказаний в виде смертной казни, пыток, увечья).

Основанный в XI в. Киево-Печерский монастырь в лице его знаменитых настоятелей преп. Антония, преп. Феодосия, многих монахов продолжал эту «социальную» линию. Все они воплощали идеалы «умаления», служения ближним через помощь беднякам, наставление буйных князей, личную аскезу. Киево-Печерский патерик содержит, например, рассказ о «черноризце» (т. е. монахе) Прохоре, который во время голода раздавал хлеб и соль, в то время как киевский князь солью, наоборот, спекулировал.

В отношениях церкви и государства в это время «симфония» действует под знаком влияния первой. Так, церковный устав Владимира Святославича значительно расширяет по сравнению с византийскими уставами сферу церковного суда, к которому переходят все семейные дела, чтобы церковь могла успешнее воздействовать на общественную жизнь. Еще важнее постоянная в XI — начале XII в. практика принятия князьями наставления и руководства от церковных иерархов.

Но с началом удельного дробления начинается и постепенное затемнение «симфонии». Андрей Боголюбский в 1156 г., не поладив с ростовским епископом Нестором, выгоняет его, а через несколько лет — и его преемника Леона (по словам летописи, «хотя самовластец быти всей Суждальскои земли»). В 1162 г., пытаясь сделать из Владимира «новый Киев», он просит константинопольского патриарха Луку Хрисоверга основать там митрополию и предлагает своего кандидата на этот пост, мотивируя просьбу тем, что он выстроил многие храмы и даже кафедральный Успенский собор. Патриарх хвалит его за ревность к делам благочестия, но отказывает в просьбе и строго напоминает, что не дело князя влиять на поставление епископов: «А начнеши… гонити сего богом тя данного святителя и учителя, ведомо ти буди, благословенный сыну, что аще всего миру исполниши церкви и грады… гониши епископа…, то не церкви, то хлеви…» Но суровое предупреждение о том, что стремление князей подчинить себе церковь превращает «храмы в хлевы», т. е. обесценивает их, кажется, не было услышано. Брат Мономаха Ростислав убивает инока Григория за обличение, а великий князь киевский Святополк тоже за обличение мучил печерского игумена Иоанна.

С монгольскими завоеваниями начинается новый период церковно-государственной «симфонии», продолжавшийся до падения Византии в 1453 г. С началом «собирания земель русских» Москвой церковь соединяет свою власть и авторитет с линией московских князей, что закрепил переезд митрополита Петра в 1326 г. из Владимира в Москву (позднее была перенесена и митрополичья кафедра). «Но, соединив свою судьбу с одной линией, всячески поддерживая ее, — отмечал протоиерей Александр Шмеман, один из самых авторитетных современных православных богословов, — Церковь незаметно сама оказалась во власти этой линии, поставила себя ей на службу, перестала быть „совестью“ государства, чтобы превратиться постепенно в опору и почти инструмент Московского „империализма“». Московские князья нередко бесцеремонно вмешиваются в церковные дела, нарушая все предписания и каноны. Так, Дмитрий Донской пытается сделать митрополитом угодного себе архимандрита Митяя и заключает в тюрьму епископа Дионисия, отказавшегося благословляться у еще не поставленного в епископы священника. Когда в Москву приезжает поставленный в Константинополе митрополит Киприан, Дмитрий прогоняет его, а за ним прогоняет и Пимена, подкупом добившегося посвящения в том же Константинополе. Только когда все эти неприглядные истории начисто изгладились из церковной памяти, Дмитрий Донской был канонизирован на Поместном соборе 1988 г.

Не случайно русские святые в XIV–XV вв. начинают уходить из городов в далекие и безлюдные места, основывая там монастыри нового типа, соединяющие мистические и молитвенные подвиги с социальным служением. И самый замечательный из них, преп. Сергий Радонежский, решительно отказывает митрополиту Алексию, когда тот хочет сделать его своим преемником — «если не хочешь отогнать мою нищету (т. е. меня, убогого) от того, чтобы слушал святые слова твои, более не говори и никому другому не вели».

Через шестьдесят лет после смерти Сергия под ударами турок пала Византия. За несколько лет до этого Русь преимущественно по политическим соображениям отказалась примкнуть к Флорентийской унии

1439 г. — последней попытке объединения церквей. Подписавший унию от московской митрополии митрополит Исидор был изгнан московским князем Василием Васильевичем, а на митрополию в 1448 г. без санкции константинопольского патриарха был поставлен Иона. Де-факто это стало окончанием зависимости русской церкви от Константинополя (де-юре русская православная церковь сделается вполне самостоятельной — автокефальной — в 1589 г. с поставлением патриарха московского как пятого вселенского), но усугублением зависимости от воли великого князя московского. Русское церковное сознание, потрясенное гибелью православной империи от рук неверных, в спешном порядке конструирует московское самодержавие — не как политическую практику, к этому времени вполне сложившуюся, а как идеологему. Возникает идея Москвы как «нового града Константина», или «третьего Рима», священной миссией которого является защита и утверждение православной веры. При этом великий князь, а потом и царь московский сакрализируется, «верою и честию всех презыйдя».

«Третий Рим» не продолжает, а заменяет собой второй (Константинополь), возникает опасная подмена «вселенского церковного предания местным и национальным», по словам Флоровского. Доктрина о Москве как о «третьем Риме» становится идеологическим базисом для образования деспотического московского царства. Оно оформляется под символом мессианской идеи, при фактической, как писал Н. А. Бердяев, национализации церкви — «религиозная идея царства вылилась в форму образования могущественного государства, в котором церковь стала играть служебную роль». Церковь таким образом попадает в ловушку, освящая своим авторитетом практически любое деяние московских государей. Разумеется, были и исключения — митрополит Филипп мужественно обличал опричные порядки и принял за это мученическую кончину, были и другие примеры отстаивания правды перед лицом неправой власти. Но, например, утверждение крепостных порядков и несвободы общественной жизни прошло практически без реакции со стороны церкви. Увы, прав был строгий критик русской действительности Петр Чаадаев, писавший почти триста лет спустя: «Почему русский народ подвергся рабству лишь после того, как он стал христианским..? Пусть православная церковь объяснит это явление… пусть скажет, почему она не возвысила материнского голоса против этого отвратительного насилия одной части народа над другой». Справедливости ради надо заметить, что отдельные голоса все-таки были — например, нестяжатели Максим Грек и Вассиан Патрикеев. Последний, будучи учеником знаменитого отшельника и мистика Нила Сорского, резко протестовал как против закабаления крестьян монастырями, так и против смертных казней еретиков. Но, опять же, это были исключения, и судьба их была печальной. Новый виток драмы взаимоотношений власти светской и духовной пришелся на XVII в.

После Смуты Московское государство восстанавливалось сложно и с колоссальным напряжением всех сил. Слабость светской власти дополнялась ослаблением авторитета духовной. Епископы признавали: