Говард Зинн - Народная история США: с 1492 года до наших дней Страница 32

В «Федералисте № 63» А. Гамильтон либо Дж. Мэдисон (авторство отдельных эссе не всегда известно) приводит доводы в пользу «хорошо сформированного сената», который «может подчас оказаться весьма полезным в качестве необходимой защиты [народа] от собственных сиюминутных ошибок или заблуждений», поскольку «в ходе общественных дел, когда народ, разжигаемый случайными страстями, или желанием обрести неположенные блага, или введенный в заблуждение искусной ложью заинтересованных лиц, может добиваться мер, которые впоследствии сам же будет с такой же страстной готовностью порицать и проклинать. В такие поворотные мгновения сколь благотворным будет вмешательство умеренного и уважаемого сообщества граждан, дабы приостановить ход событий и смягчить удар, наносимый народом самому себе, пока здравый смысл, справедливость и истина не овладеют вновь умами и сердцами людей!»

Конституция была компромиссом между интересами работорговцев Юга и финансистов Севера. В целях вовлечения 13 штатов в один большой рынок делегаты-северяне выступали за законы, регулирующие торговлю между штатами, и выдвигали доводы в пользу того, что для принятия таких законов Конгрессом США необходимо только большинство его голосов. На Юге соглашались с этим в обмен на разрешение продолжить практику работорговли в течение еще двадцати лет, перед тем как ее окончательно ликвидировать.

Ч. Бирд предупреждал нас, что правительства, включая и правительство Соединенных Штатов, не являются нейтральными, что они представляют доминирующие экономические интересы и что их конституции служат этим интересам. Один из его критиков (Р. Э. Браун. «Чарлз Бирд и Конституция») затрагивает интересный вопрос. Известно, что в Конституции опущена фраза о правах «на жизнь, на свободу и на стремление к счастью», присутствовавшая в Декларации независимости, а вместо нее появились: «жизнь, свобода или собственность» — почему бы Конституции не защищать имущество? Как пишет Браун о революционной Америке, «практически все были заинтересованы в охране собственности», потому что очень много американцев обладали каким-либо имуществом.

Но это может ввести в заблуждение. Да, действительно, многие были собственниками. Но некоторые имели гораздо больше, чем другие. Горстка людей обладала огромным имуществом, в то время как многие имели небольшую собственность, а у некоторых не было ничего. Дж. Т. Мейн обнаружил, что треть населения страны в эпоху Революции состояла из мелких фермеров, тогда как только 3 % американцев обладали действительно внушительным состоянием и их можно было считать богатыми.

Тем не менее треть жителей — это значительное число людей, готовых сделать ставку на стабильность, обеспечиваемую новым правительством. В конце XVIII в. это была самая мощная в мире база для поддержки правительства. Кроме того, городские ремесленники тоже имели особую заинтересованность в правительстве, которое могло бы защитить плоды их труда от конкуренции со стороны иностранных товаров. С. Линд пишет: «Как случилось, что городские работники по всей Америке в подавляющем большинстве с энтузиазмом поддержали Конституцию Соединенных Штатов?»

Это особенно справедливо применительно к городу Нью-Йорку. Когда девятый и десятый штаты ратифицировали Конституцию, 4 тыс. мастеровых проехали по улицам в повозках со знаменами, чтобы отпраздновать это событие. Булочники, кузнецы, пивовары, корабельные столяры и плотники, бондари, извозчики и портные промаршировали все вместе. Линд обнаружил, что эти люди, находившиеся в оппозиции к правившей в колониях элите, были патриотами. Мастеровые представляли, вероятно, около половины населения Нью-Йорка. Некоторые были благополучными людьми, некоторые — не очень, но всем им жилось лучше, чем обычным разнорабочим, подмастерьям и наемным работникам, и для их собственного процветания требовалось правительство, которое защитило бы от английских шляпок, башмаков и других товаров, хлынувших в колонии после Революции. Вследствие этого мастеровые часто поддерживали на выборах состоятельных консерваторов.

Таким образом, Конституция отражает сложность американской системы: она служит интересам богатой элиты, но также дает достаточно мелким собственникам, мастеровым со средними доходами и фермерам, для того чтобы обеспечить верхушке широкую поддержку. В основном умеренно состоятельные граждане оказывают такую поддержку и являются буфером между верхами и чернокожими, индейцами, беднейшими белыми американцами. Это позволяет элите сохранять порядок при минимальном применении силы, но с максимальным использованием законов — и вся система превратилась просто в конфетку под фанфары патриотизма и единства.

Конституция стала нравиться народу еще больше, после того как 1 — й национальный Конгресс, отвечая на критику, принял серию Поправок, известную как Билль о правах. Кажется, что эти Поправки призваны сделать новое правительство хранителем гражданских свобод: слова, печати, вероисповедания, собраний, — а также прав на подачу петиций, справедливый суд, неприкосновенность жилища от вторжения со стороны государства. Таким образом, совершенно явно предполагалось добиться народной поддержки новому правительству. То, что не было ясно (все это происходило тогда, когда язык свободы был нов и его соответствие действительности не подтверждалось жизнью), так это зыбкость свободы любого человека в ситуации, когда она находится в руках правительства богатых и могущественных людей.

На самом деле та же проблема существовала и в отношении других положений Конституции, например Раздела, запрещающего штатам нарушать «договорные обязательства», или другого Раздела, предоставляющего Конгрессу право устанавливать и взимать налоги и ассигновать средства. Все это звучит очень мило и нейтрально, до тех пор пока кто-то не спросит: «Облагать налогами кого? За что? Ассигновать что? Для кого?» Защита договорных обязательств любого человека представляется проявлением справедливости и равноправного отношения, но лишь до тех пор, пока мы не примем во внимание факт, что контракты заключаются между богачом и бедняком, работодателем и рабочим, лендлордом и арендатором, кредитором и дебитором, как правило, на самых выгодных для более сильной стороны условиях. Таким образом, при защите подобных договоров вся мощь государственной власти: ее законы, суды, шерифы и полиция — поддерживают привилегированных, и делается это не как в старые времена, с помощью грубой силы, направленной против слабого, а на основании законодательства.

Первая поправка Билля о правах демонстрирует отличительную особенность интересов, прячущихся под маской невинности. Принятая в 1791 г. Конгрессом, эта Поправка гласила: «Конгресс не должен издавать ни одного закона… ограничивающего свободу слова или печати…» Однако через семь лет после того, как 1 — я Поправка стала частью Конституции, Конгресс принял закон, который явным образом ограничивал свободу слова.

Это был Закон о подстрекательстве к мятежу, одобренный в 1798 г., в период администрации Дж. Адамса, когда на ирландцев и французов в Соединенных Штатах смотрели как на опасных бунтовщиков в связи с недавней Французской революцией и восстаниями в Ирландии. Согласно этому документу, преступлением считалось любое письменное или устное «ложное, возмутительное и злобное» высказывание в адрес правительства, Конгресса или президента, направленное на то, чтобы обесчестить их, подорвать их репутацию или настроить людей против них.

Казалось бы, принятие Закона нарушало 1-ю Поправку. Тем не менее он активно проводился в жизнь. Десять американцев были отправлены в тюрьму за высказывания против правительства, и все члены Верховного суда США образца 1798–1800 гг. отвергли апелляции и сочли это конституционным.

Для этого существовало законное основание, что хорошо известно юристам-экспертам, но не простым гражданами страны, которые, прочитав 1-ю Поправку, были уверены в том, что их право на свободу слова находилось под защитой. Правовую сторону вопроса объясняет историк Л. Леви. Он обращает внимание на то, что всем (но не населению, а высшим классам) ясно, что, несмотря на указанную Поправку, британское общее право, касающееся «распространения клеветнических слухов в подрывных целях», до сих пор действует в Америке. Это означает, что, хотя правительство не может применить «предварительный запрет», т. е. предотвратить заранее то или иное высказывание либо публикацию, оно на законных основаниях может наказать оратора или писателя впоследствии. Таким образом, у Конгресса есть удобное юридическое обоснование для целого ряда законов, принятых с тех времен и объявляющих определенные типы речей преступными. А поскольку наказание после свершения действия является прекрасным сдерживающим фактором при свободном выражении мысли, заявления об «отсутствии предварительного запрета» теряют смысл. Таким образом, мы видим, что 1-я Поправка — это вовсе не та крепкая каменная стена, защищающая свободу слова, как это кажется на первый взгляд.