Павел Федоров - Витим Золотой (Роман 2) Страница 32

- Тебя никто не гнал, ты сама ушла, - тихо проговорил Петр Николаевич, продолжая стыдиться своего вчерашнего поступка.

- Как же мне было не уйти, когда вы с кнутом накинулись!

- Я уже сказал и прощения у тебя попросил... Мало ли что может быть в семье? Да и матерную брань твою мне было негоже слушать! Сама знаешь, что за последнее время у меня жизнь не сахарная была... - Петр сплюнул в сторону и поднял со лба папаху. - Ежели хочешь добром жить, приходи и живи. Места всем хватит... А ее узнаешь, совсем другое заговоришь!..

- Что и говорить! Известно! На каторгу за хорошие дела не отправляют. Нет, папашенька! Не знала я ее, и век бы не знать... Я не токмо с ней жить, а даже рядом не сяду!..

- Тогда уходи! - не выдержал Лигостаев. - Я тебя тоже знать не желаю, а ее еще раз обидишь, пощады не жди! Уж больше я прощения просить не стану!

- Я вас и не заставляла! - не унималась Стешка.

- Видел дур!! Но чтобы таких! - Петр развел руками и отвернулся.

Подошел Санька и принес, держа за желтые ножки, зарубленных утром кур.

- Ты что, лихоман тебя забери, молодок-то моих загубил! - набросилась на мальчика Стешка. - Да я тебя, голодранец, прикормила, приветила, а ты!..

- Перестань! - властно крикнул Петр. - Это я их зарубил, а не он. Ты его, Степанида, не тронь, - добавил он с угрозой в голосе. - Отнеси, сынок, в избу, лапшу состряпаем!

Покосившись на Степаниду, Сашок, отряхнув валенки, вошел в сени.

- Стряпайте... Хозяева! - злорадно проговорила Стешка. - Я сама молодок-то на племя выходила... Все теперче полетит прахом!..

- И вовсе не ты, а Маришка с ладошки их выкормила. Уж это-то я знаю!

Они еще долго пререкались у крыльца и корили друг друга. Петру Николаевичу это надоело, да и понял он, что сноха ни за что на свете не примирится ни с Василисой, ни с ним. Наконец он твердо и решительно заявил:

- Вот что, сношенька дорогая... Вижу, что из твоего куриного умишки похлебки не сваришь...

- Какая уж есть... Вы очень умные, - отбрехивалась Стешка.

- Помолчи, Степанида! Не хочешь жить, не надо. Да и чую я: не ужиться кошке с ласточкой в одной клетке... Ступай, собери свое добро, а вечером Санька привезет. Корову приведет - из двух на любка бери, какую хочешь, овец тоже дам, хлеба и прочее...

Петр Николаевич насупился и замолчал. Нелегко ему было произносить эти слова.

- Нет, папашенька! Я так не желаю! Я сегодня все Гаврюше отпишу и к атаману пойду, пущай он нас рассудит... - силясь заплакать, выпалила она. - И на каторжанку вашу найду управу! А вы, папашенька, зверский человек! - ехидно и злобно добавила Стешка. - Не далеко ушли от своей доченьки... Та со своим полюбовником человека убила! А ефта шлюха...

- Прочь, змея! Прочь! - Лигостаев, бешено сверкнув черными глазами, озираясь вокруг, искал что-то... Потом, зажав рот кожаной рукавичкой, круто повернулся и стал медленно подниматься по ступенькам.

С минуту Стешка обескураженно стояла на месте. Потом вдруг, что-то надумав, с истошным ревом выбежала на улицу.

Всюду из ворот выглядывали любопытные казаки и казачки, причитали и ахали над чужой бедой, смешивая в затхлой обывательской квашне и правых и виноватых...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

После случая у стога Олимпиада целую неделю хандрила, сказавшись больной, не выходила из спальни и гнала прочь мужа. Поначалу Авдей вздыхал и ахал, а потом вызвал своего старого приискового врача немца Битгофа. Тот вышел от Олимпиады с красной, как у рака, физиономией, выписывая рецепт, безбожно коверкая русскую речь, сказал:

- Нерфный растройстфа...

- С чего бы это? - недоуменно поглядывая на доктора, спросил Доменов.

- Есть причин... - ответил Битгоф. Пошевеливая седыми, пушистыми, как у Бисмарка, усами, с ухмылкой на лукавом лице продолжал: - Фаш дракоцении супрука нушен один, дфа репенок... Айн, цвей! - показал он Доменову два коротеньких, толстых пальца...

Авдей растерянно почесал свой мощный затылок, стыдясь врача, ответил:

- Раньше она об этом и слышать не хотела... А еще что-нибудь серьезное есть? - спросил он с опаской.

- Этого фполне достаточно, - бойко расписавшись на рецепте, авторитетно заявил доктор.

- Как достаточно? - удивился Авдей.

- Ошень просто...

- А по-моему, от этого еще не помирала ни одна баба!

- Это прафильно, косподин Доменоф, зато ошень шасто зафотиль любофникоф.

- Эка, цвей, дрей! - Авдей швырнул на стол сторублевую купюру и, словно ужаленный, выскочил из комнаты. Проник в спальню жены и наговорил целый короб всяких слов. Но Олимпиада, отвернувшись к стенке, лежала как мертвая.

Обозлившись на капризы жены, Авдей хватил с горя лишнего и вместе с Романом Шерстобитовым очутился вечером у Марфы. Напились они, как говорится, до риз и заночевали. На другой день снова пошло вкруговую. Перебрались к Зинаиде Петровне. К обеду Авдей послал Шерстобитова за Олимпиадой. Роман сумел уговорить хозяйку и привезти. Однако развеселить ее никому не удалось. Вечером она снова уехала на прииск. Проснувшись утром, как в тот раз, велела позвать Микешку.

Микешка явился в своем неизменном черном полушубке и встал у косяка. В длинном роскошном, огненного цвета халате, с растрепанными на плечах косами, Олимпиада стояла перед зеркалом.

- Ты чего так приперся? - взглянув на Микешку грустными синими глазами, вяло спросила она.

- Как так? - не понимая, что она хочет, спросил Микешка. - Позвали, вот и пришел.

- Ты что, свою вонючую шубу не мог снять в прихожей? У меня что тут, спальня аль трактир какой?

Микешка неловко переминался у порога с ноги на ногу.

- Потом, сколько раз я тебе говорила, что не могу видеть эту твою пеструю шапку. Что ты чучелом ходишь! Денег нету? Я дам. Да вон у Авдея целых пять шапок, бери любую и надевай!

- Это же хозяйские! - растерянно проговорил Микешка, не зная, куда девать свою разнесчастную папаху.

- А я тебе что, не хозяйка? Ты, может, думаешь, что я тут ничего не значу и меня может всякий кучер кнутом стегать и в грязной шубе ко мне в спальню лезть? Иди скинь свой тулуп и приходи сюда, мне с тобой поговорить нужно.

Микешка оторопело попятился и закрыл за собой дверь.

Сняв полушубок, он быстро вернулся. Олимпиада уже лежала в постели поверх смятого одеяла. Словно собравшись помереть, она сложила руки на высокой груди. Прикрывая длинными ресницами туманную синеву чуть прищуренных глаз, спросила небрежно:

- Говорят, что Петр Лигостаев вчера женился?

- Все может быть, - неопределенно ответил Микешка.

- Правда или нет?

- Ну, положим, что правда. Дальше что?

- Дальше? Ты не груби... - Олимпиада скомкала в руках концы густющей косы, прижалась щекой к подушке и уставилась глазами в одну точку. - Я вчера у него в доме была, коров ихних доила, молоко процедила...

- Ты что, вроде как тронулась маленько али выпила лишку? - косясь на недопитую с красным вином бутылку, спросил он, дивясь ее несуразным словам.

- Тут не только тронешься, а горькую запьешь...

- Не пойму я тебя. Олимпиада.

- Говорю тебе, дурень, была вчера у Лигостаевых. Он Степаниду прогнал, а сам сюда за бабой уехал. Дома оставался один Санька, а коровы не доены, вот я и зашла.

- И подоила? - Микешка вытаращил глаза.

- А что? Руки у меня еще не отсохли. Налей-ка мне немножко вина и сам выпей, если хочешь. Слышишь?

- Слышу. - Микешка поморщился. - Ты что, каждый день с утра пьешь?

- Пью, Микеша, помаленьку, - призналась Олимпиада, принимая от него наполненную вином рюмку.

- Привыкла небось? - Отойдя к столу, Микешка выпил свою рюмку.

Вино было кисло-сладкое и очень приятное на вкус. На горлышке бутылки была приклеена этикетка с нерусскими буквами. Олимпиада не ответила. Выпив вино, она швырнула пустую рюмку в угол. Стекло разбилось и жалобно зазвенело. Олимпиада упала затылком на подушку и закрыла глаза.

- Тут ко всему, Микеша, привыкнешь, - ответила она со вздохом. Повернув к нему непричесанную голову, спросила: - Как твоя Даша?

- Что ж ей... Скоро ребенок родится.

- Счастливая!

- А тебе кто не велит?

- Эх какой ты! - Глаза Олимпиады загорелись. - Недавно Авдей доктора привез. Остались мы с ним здесь в этой спальне вдвоем. Он взял за руку и начал расспрашивать, что у меня болит, какие есть жалобы. Я возьми да брякни, что беременна... У него даже седенькие усики подпрыгнули. Промычал что-то, начал щупать меня кругом. Покачал головой, улыбнулся и сказал, что ничего этого у меня пока нет. "Но, говорит, вам надо обязательно иметь детей". Теперь с утра до ночи хожу как чумовая и все об этом думаю, думаю... Вон твоя Даша не успела замуж выйти и скоро уже матерью станет. А мне уже двадцать шесть годов, а я как нетель какая...

- За чем же дело стало?

- От Авдея, что ли? Как бы не так! - Она брезгливо поморщилась. Если бы ты знал, как он мне опостылел! Так, значит, у Петра Лигостаева новая жена? - неожиданно спросила Олимпиада.

- Увез ночью, - ответил Микешка.

- Диву даюсь, как это он так вдруг, да еще на ком! - Рука Олимпиады выпросталась из-под халата и повисла.