Джон Норвич - Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130–1194 Страница 32

Как он ни жаждал забыть несчастный Крестовый поход, Людовик, в отличие от Конрада, не спешил покинуть Палестину. Его, как человека глубоко религиозного, безусловно прельщала перспектива отметить Пасху в Иерусалиме; кроме того, подобно многим путешественникам, он, возможно, не хотел менять мягкий солнечный свет южной зимы на бурное море и заснеженные дороги, которые лежали между ним и его собственным королевством. Он знал также, что его брак с Элеонорой уже не спасти. В Париже его ожидали все неприятности, связанные с разводом, и политические осложнения, которые неминуемо за этим последуют. Он все дольше и дольше откладывал свой отъезд, посещая палестинские святыни и размышляя о вероломстве греков и, в особенности, самого Мануила Комнина, которого Людовик по-прежнему считал ответственным за бедствия, постигшие его в этом путешествии. Теперь он понял. Христианин только по названию, император был на самом деле главным врагом и предателем христианства; тайный союзник неверных, он препятствовал крестоносцам с самого начала и сделал все, что было в его силах, чтобы Крестовый поход закончился крахом. Для начала следовало убрать с пути восточного императора – как Рожер Сицилийский очень разумно попытался сделать.

Весной 1149 г. Людовик неохотно двинулся в обратный путь. На этот раз он и Элеонора решились путешествовать морем, но по глупости доверили свою судьбу сицилийскому судну – не самый безопасный корабль для плавания в византийских водах. Где-то на юге Эгейского моря им повстречался греческий флот – предположительно направлявшийся к Корфу или оттуда, – который сразу ринулся в атаку. Людовик сумел спастись, быстро подняв французский флаг, но один из кораблей эскорта, на котором находились некоторые члены королевской свиты и почти весь багаж, попал в руки греков и был с триумфом доставлен в Константинополь. Отношения королевы Элеоноры с мужем теперь стали таковы, что она путешествовала на отдельном судне и едва избежала подобной участи; к счастью, сицилийские военные корабли подоспели вовремя.

Наконец, 29 июля 1149 г. Людовик сошел на берег в Калабрии. Там к нему присоединилась Элеонора, и они вместе отправились в Потенцу, где их ожидал Рожер, чтобы приветствовать и принять как своих гостей. Два короля, встретившись в первый раз, сразу нашли общий язык. В прошлом, как мы говорили, их сближению мешало соперничество Рожера и Раймонда из Пуатье, дяди Элеоноры, по поводу Антиохии; но с тех пор возник новый спор – Людовика и Раймонда по поводу Элеоноры, – и у французского короля были развязаны руки. К тому же его недавние приключения на море не увеличили его симпатий к Византии; он и Рожер, возможно, обнаружили в эти августовские дни в Потенце, что у них больше общего, чем каждый мог предположить[59].

После трех дней гостеприимный хозяин оставил Людовика и Элеонору, чтобы вернуться на Сицилию, а они отправились в Тускул, ближайший к Риму город, где папа смог найти безопасное убежище. Евгений принял их, как подобает принимать королевскую чету; с точки зрения политики, по причинам, о которых мы вскоре узнаем, он не сообщил им ничего обнадеживающего, но в тот момент расстановка военных сил в Европе беспокоила папу меньше, чем семейные неприятности его гостей. Мягкий, добросердечный, он не мог видеть людей в несчастье; а вид Людовика и Элеоноры, подавленных двойным крахом – Крестового похода и собственного брака, похоже, причинял ему настоящую боль. Иоанн Солсберийский, который служил в это время в курии, оставил нам любопытный трогательный рассказ о попытках папы примирить рассорившуюся семейную пару:

«Он распорядился под угрозой анафемы, что ни одно слово не должно быть сказано против их брака, и заявил, что союз никогда не будет расторгнут ни под каким предлогом. Это решение явно обрадовало короля, который любил королеву страстно, почти по-детски. Папа заставил их спать в одной кровати, которую завесил бесценными портьерами, принадлежавшими ему лично; и ежедневно во время их краткого визита стремился дружеской беседой восстановить любовь между ними. Он осыпал их подарками и, когда пришла пора их отъезда, не мог сдержать слез».

Эти слезы, возможно, стали бы более обильными, понимай Евгений, что все его старания были тщетными. Если он знал Элеонору лучше, он бы с самого начала увидел, что она приняла решение, и ни он, ни кто-либо другой не заставит ее его изменить. В данный момент, однако, она соблюдала приличия и отправилась с мужем в Рим, где они сердечно были приняты сенатом и где Людовик, как обычно, падал ниц во всех главных храмах; а затем – через Альпы в Париж. Прошло еще два с половиной года, прежде чем ее брак был окончательно расторгнут – святой Бернар вынудил Евгения отменить прежний указ – по причине кровного родства; но Элеонора была еще молода и стояла в самом начале своей удивительной карьеры, позволившей ей в качестве жены одного из лучших королей Англии и матери двоих наихудших в течение полувека влиять на ход европейской истории.

Жители Парижа встретили Людовика и Элеонору с радостью и даже отчеканили медали «нашему непобедимому королю»: одну с изображением Людовика на триумфальной колеснице с парящей сверху крылатой победой и другую, показывающую мертвых и убегающих турок на берегах Меандра. Но они никого не обманули. В прочих местах люди с большей готовностью смотрели правде в глаза – хотя они также стремились объяснить или оправдать случившееся. Папа Евгений, например, видел в неудачном Крестовом походе бедствие, посланное Богом, как наглядный урок преходящести всего земного. Оттон Фрейзингенский философски утверждает, что Крестовый поход предоставил всем участникам возможность обрести мученический венец. Святой Бернар, который если не являлся непосредственным инициатором всего предприятия, то, по крайней мере, способствовал претворению его в жизнь, сказал честно, что он думает. Для него происшедшее не было бедствием или даже уроком, а божественной карой, отверзшей «столь глубокую бездну, что каждый, кто не был соблазнен ею, благословен». Верша суд, Всевышний, как всегда, действовал по справедливости; но на сей раз, в виде исключения, он оставил милосердие[60].

В неистовых поисках козла отпущения, которые за этим последовали, все пальцы, за исключением одного – Конрадова – с неизбежностью указали на Мануила Комнина; хотя к тому не имелось ни малейших оснований. Ответственность за провал любой военной операции несут исключительно ее непосредственные участники – те, кто ее планировал, и те, кто ее осуществлял. Во Втором крестовом походе и замыслы, и исполнение были ужасны. Сама идея была дурна. Чужеземные правители могут продержаться у власти в далекой стране, только если местное население их примет; иначе их дни сочтены. Если они не могут удержать позиции собственными усилиями, любая попытка помочь им извне, особенно посредством военной силы, обречена на провал. Начав наступление, предводители Запада совершали одну ошибку за другой. Они не скоординировали ни своих приготовлений, ни действий; смесью неискренности и политической недальновидности они восстановили против себя самого важного союзника; они прибыли в слишком малом количестве и слишком поздно; не имея изначально четкого плана, они избрали неправильную стратегическую линию, а затем у них не хватило мужества довести начатое до конца. Они колебались, отступали и потерпели крушение[61].

Глава 8

КРИТИЧЕСКИЙ МОМЕНТ

Наши сердца и сердца почти всех французов горят любовью к Вам и установленному Вами порядку; все это мы особенно ощущаем в сравнении с подлым, прискорбным, неслыханным предательством, которое греки и их отвратительный король… совершили по отношению к нашим пилигримам. Восстаньте и помогите народу Божьему осуществить свою месть!

Крестовый поход погубил многие репутации. Конрад Гогенштауфен и Людовик Капет отчасти утратили доверие подданных, Мануил Комнин был обвинен, папа Евгений и святой Бернар в равной степени несли ответственность за случившееся в моральном плане. Из могущественных и влиятельных государей Европы только Рожер Сицилийский остался незапятнан. И именно к нему обращались взоры тех, кто призывал немедленно организовать победный Третий поход, чтобы смыть унижение Второго.

Нелепость ситуации, вероятно, забавляла Рожера. Не будучи крестоносцем ни по темпераменту, ни по убеждению, он не постеснялся извлечь все возможные политические выгоды из бестолковости западных предводителей в прошлый раз и вполне готов поступить так же снова. Судьба палестинских христиан ничуть его не заботила; они заслужили все, что получили. Сам он всегда предпочитал арабов. С другой стороны, Левант его соблазнял. Разве не был он по праву князем Антиохии, а возможно, королем Иерусалима? Но главное, ему предстояло защищаться от нападения византийцев, а при таком противостоянии внезапное наступление было лучшей обороной. Пока нынешняя озлобленность против Мануила не прошла, ничего не стоило обратить острие нового Крестового похода против него.