Гровер Ферр - Убийство Кирова: Новое расследование Страница 33

Зиновьев и Сафаров вовсе не это имели в виду в этих письмах: «Да, нас вовлекли в ведущие тайные контрреволюционные организации, в блок с Троцким и троцкистами (Зиновьев) или очень близко к такому блоку (Сафаров) — но не с 1932 г.!».

Если бы они отреклись с 1932 г., мы бы знали об этом. Прежде всего, было бы невозможно Хрущеву и остальным отрицать существование троцкистско-зиновьевского блока, так как им бы пришлось раскрыть его. Мы знаем, что этого не случилось благодаря Седову и Троцкому, которые не отмечают ничего подобного. Следовательно, они не отреклись в 1932 г. от своего членства в блоке с Троцким, как они были бы обязаны поступить, будучи членами партии. Более того, Зиновьев и Сафаров ни за что бы не получили важные посты в 1934 г., если бы они признались в 1932 г. в том, что они являются членами тайного антисоветского блока с Троцким.

Стало быть, Зиновьев и Сафаров лгали в этих письмах. Это — элементарный логический вывод из того, что мы знаем из важных открытий Гетти и Бруэ в архиве Троцкого; открытий, о которых Лено, кажется, совершенно не ведает.

Однако мы узнаем не только о том, что Зиновьев и Сафаров здесь лгали. К тому же мы узнаем, что те, кто называл их членами подпольного троцкистско-зиновьевского блока, говорили правду. Ряд обвиняемых в деле Кирова назвали Зиновьева и/ или Сафарова.

Рассмотрим следующий документ, пропущенный Лено. Это извещение прокуратуры, опубликованное 16 января 1935 г.:

При производстве расследования по делу Бакаева И.П., Гертика А.М., Куклина А.С. и других, привлеченных к ответственности в связи с раскрытием в городе Ленинграде подпольной контрреволюционной группы, подготовившей и осуществившей убийство т. С. М. Кирова, были получены данные в отношении подпольной контрреволюционной деятельности Зиновьева Г.Е., Евдокимова Г.Е., Каменева Л.Б. и Федорова Г.Ф., дела о которых первоначально были направлены на рассмотрение Особого совещания НКВД.

Ввиду этих данных и, в частности, показаний Бакаева И.П., разоблачающих участие Зиновьева Г.Е., Евдокимова Г.Е., Каменева Л.Б. и Федорова Г.Ф. в подпольном организационном «московском центре», и Сафарова Г.И., сообщившего следствию ряд фактов о подпольной контрреволюционной деятельности указанных выше лиц вплоть до последнего времени, дело по обвинению Зиновьева Г.Е., Евдокимова Г.Е., Каменева Л.Б. и Федорова Г.Ф. передано на рассмотрение Военной коллегии Верхсуда Союза ССР (РПП 156).

Лено пытается оправдать примечание о Сафарове:

Есть веские доказательства того, что Сафаров, который называл Зиновьева «грязной подстилкой» в 1930 г., информировал о последнем в качестве доказательства своей преданности партии (Л 334).

Лено не приводит ничего из этих «веских доказательств». Это заставляет нас подозревать, что это замечание — блеф, что Лено на самом деле не имеет таких доказательств, «веских» или каких-то там еще. Однако бесспорно Сафаров пытался «доказать свою преданность партии», то есть заявлял, что он предан. Вопрос не в его мотивах. Вопрос, скорее, в том, говорил ли он правду в записке от 16 декабря 1934 г., которую цитирует Лено (Л 327), или он говорил правду в признании, на которое ссылается в записке. Письмо Седова доказывает, что Сафаров действительно говорил правду в заявлениях, на которые ссылаются в прокурорской записке от 16 января 1935 г. Сафаров рассматривает вступление его и тархановской группы в троцкистско-зиновьевский блок в 1932 г., так что он знал о его существовании.

Благодаря архиву Троцкого мы знаем, что Сафаров лгал в своем письме Сталину от 16 декабря. Он не «порвал честно и искренно с контрреволюционным троцкизмом», как он заявлял в том письме (Л 327). Однако когда он предоставил информацию о подпольной зиновьевско-троцкистской группе, как говорится в записке прокурора от 16 января, он говорил правду — по крайней мере насколько это касается Зиновьева и Каменева.

Письмо Седова также подтверждает точность признания Царь-кова от 12 декабря 1934 г., в котором Царьков называет Зиновьева и Каменева руководителями подпольной организации. Признание Горшенина от 21 декабря 1934 г. также подтверждено. Он опознал Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бакаева, Куклина, Федорова и других и сказал, что организация была активной «до настоящего времени».

Толмазов признался, что состоял в «контрреволюционном» «троцкистско-зиновьевском блоке» (Л 314–315). Более того, Толмазов говорит, что в 1920-е годы Николаев «присоединился к троцкистско-зиновьевскому блоку». Он также заявил, что в 1930 г. Сафаров «обзывал Зиновьева “грязной подстилкой” в самых резких тонах» (Л 314). Это согласуется с тем, что мы знаем из письма Седова, в котором он говорит, что Сафаров и Тарханов придерживаются «крайних» взглядов и вступят в блок в будущем, но еще не сделали этого.

Котолынов также подтвердил существование «троцкистско-зиновьевского блока» и назвал многие знакомые имена (Л 324–325). 18 декабря Котолынов снова подтвердил, что он был членом «контрреволюционной зиновьевско-троцкистской организации» (Л 335).

Неосведомленность Лено, то ли истинная, то ли фальшивая, о доказанном существовании троцкистско-зиновьевского блока уводит его в сторону от правды.

Он заявляет:

Следователи, в конечном счете, фальсифицировали связь между бывшими зиновьевцами в СССР и Троцким за рубежом (Л 342).

В другом месте Лено пишет «зиновьевцы (предположительно в союзе с троцкистами)» (Л 380) и ссылается на «мнимый “правотроцкистский блок”» (Л 482). Он упоминает без комментариев ссылку Яковлева от 1990 г. на «несуществующий “право-троцкистский блок”» (Л 659).

Подводим итоги: невозможно поверить, что каким-то образом Лено так и не узнал о существовании троцкистско-зиновьевского блока. Лено благодарит Арча Гетти за его помощь — а Гетти, наряду с Бруэ, был ученым, который обнаружил свидетельства об этом блоке в Гарвардском архиве Троцкого и статья которого была переиздана в советском партийном журнале в 1991 г.

Но если он знал о существовании этого блока, тогда мы вынуждены сделать вывод, что Лено намеренно скрыл это от своих читателей. Существование блока; открытие Гетти, что архив Троцкого подвергался чистке; открытия Бруэ различных случаев лжи, которые допускали Троцкий и Седов в печати и в слушаниях комиссии Дьюи об их контактах с подпольной оппозицией в СССР, — все это образует веские доказательства против гипотезы Лено, что Николаев был «убийцей-одиночкой», не связанным ни с одной организованной террористической оппозиционной группой в Ленинграде.

Глава 8. Первое признание Николаева

Лено воспроизводит первый допрос Николаева, датируемый 1 декабря 1934 г. (Л 256–259). Этот документ представляет собой главное доказательство теории «убийцы-одиночки» и единственное доказательство этой теории, которое было опубликовано. Оно жизненно важно для дела Лено. Несколько дней спустя после этого признания Николаев опроверг его и впоследствии твердо стоял на том, что его поступок — часть заговора.

Можно было бы ожидать, что Лено тщательно рассмотрит это признание Николаева. Но он этого не делает. Легко сделать предположение, которое объяснит этот недочет со стороны Лено. Анализ протокола первого признания Николаева показывает, что мы не можем признать этот документ, такой важный для тезиса Лено, подлинным.

Лено использует и цитирует труд Кирилиной. Однако он не информирует своих читателей о том, что Кирилина тоже воспроизводит протокол (на русском языке) первого признания Николаева — и этот протокол значительно отличается от протокола Лено. Мы рассмотрим здесь эти различия.

Однако сначала мы должны рассмотреть примечание в статье от 1990 г. Председателя Военной Коллегии Верховного Суда СССР и его помощника. В этой статье, цитируемой и Кирилиной, и Лено, мы читаем следующее:

На первом допросе 1 декабря Николаев не дал никаких показаний по существу, работниками Ленинградского УНКВД были заполнены лишь анкетные данные.

В последующем он отказывался подписывать протоколы, а в одном случае даже пытался порвать протокол.

Присутствовавший 1 и 2 декабря на этих допросах бывший сотрудник УНКВД Исаков в объяснении от 15 марта 1961 г. сообщил, что Николаев находился «в состоянии какой-то прострации», выглядел «каким-то совершенно потусторонним человеком… Это был не мыслящий человек, а мешок с костями и мышцами, без всякого разума… Николаев очень долго вообще отказывался что-нибудь отвечать. По-моему, он тогда ничего не соображал… Он лишь плакал… По его словам, он достаточно натерпелся жизненных неприятностей от отсутствия к нему внимания со стороны горкома партии и лично С. М. Кирова. Николаев… вел себя как человек, находящийся в состоянии сильной депрессии, или аффекта. Он буквально каждые пять минут впадал в истерику, а вслед за этим наступало какое-то отупение, и он молча сидел, глядя куда-то в одну точку»[56].