Феликс Чуев - Молотов. Полудержавный властелин Страница 33

15.08.1975

Говорю Молотову:

— От югославского поэта Иоле Станишича я узнал песню, которую пели сербские коммунисты в подполье:

Живи, живи, Молотов,И державы новые твори!

— Привет ему, — говорит Молотов. И потом добавляет: — Я не думал так долго прожить, но теперь приходится держаться.

16.06.1983

— Я часто езжу в Москву на электричке, узнают меня рабочие, подсаживаются, беседуем. «Кто у нас замминистра иностранных дел? Ну какой он зам? Мы его не знаем. Что он в этом понимает? Вот вы были министром — вас все знали».

18.12.1970

— Я видел снимки в старых газетах — была такая военная форма у вас, это мидовская? А зачем?

— Да, да. Смысл тут был некоторый. Какой? Когда имеешь форму, тогда не обязан надевать фрак, смокинг и прочее все это. В одной форме. Форма была хорошая. И, видимо, у Сталина была идея подтянуть дисциплину. Форма подтягивает… Ну конечно, надолго не хватило. Кортики были даже. Я тоже носил кортик. (Парадную мидовскую форму В. М. Молотова я видел в шкафу в квартире на улице Грановского. Внушительная, черного цвета, золотое шитье, звезды.)

30.12.1973

— Вчера смотрели по телевизору встречу Кириленко с иностранными корреспондентами? — спрашиваю Молотова.

— Смотрел, смотрел. Но, конечно, можно его понять, он мало имел таких случаев. Я сам бывал в таких по-положениях. Не особенно приятная иногда публика. Вечно начинаешь отшучиваться.

Как-то раз у меня на пресс-конференции в Америке, в Нью-Йорке, нет, в Сан-Франциско, спросили: «Как по-русски правильно говорить: во-о-о-дка или водка?» Я говорю: «Мне нравится ваш выговор!» Они все рассмеялись. Они просто коверкали слово, а я отделался: «Мне нравится ваш выговор!» Ну, все рассмеялись, и так сошло запросто.

В другой раз, тоже в Сан-Франциско, собрались, ну, как сказать, не почитатели, а бывшие русские, которые давно уже живут в Америке, вот в честь представителя России они вечер устраивают, ну, разговаривают только по-американски, то есть по-английски. Обращается ко мне старший, что ли, председатель: «Что вас больше всего поразило в Америке?» — «Что поразило? Больше всего поразило, как плохо знают в Америке о России, как мало знают о России». Им от этого неловко стало, ведь они все русские. А я думаю, что я с ними буду церемониться? Действительно, такая дичь иной раз встречается…

— Но дипломатов, видимо, надо все-таки готовить специально, не просто — из партийных работников?

— Я вот никогда не готовился специально. У меня опыт партийной работы. И опыт полемики партийной. Мне приходилось много раз выступать на больших партийных собраниях против троцкистов, против правых, в обстановке, когда в полдень говорят, а в полседьмого надо выступать. По записке не будешь читать. Тебе не перепишут, не отредактируют. Этот опыт имеет значение и для дипломатов, потому что имеешь дело с такими серьезными противниками, политически очень грамотными — троцкистами, правыми. Это квалифицирует, поднимает, так сказать.

— В современных условиях партийные работники такого опыта не имеют.

— Не имеют, да. А им все хотелось бы, насколько производство выросло, насколько у колхозников производительность труда, это тоже все важно, интересно, но это не в полемике, не в драке с какими-то другими течениями противоположного характера.

— Да и на пленумах-то нет полемики.

— Да и на пленумах, везде, везде. Заглажено все — у них, конечно, все другое. В этом большая трудность.

— Я выступал на Пленуме ЦК комсомола, так мою речь за три месяца посылали в ЦК партии, читали, проверяли…

— Вот, вот. Нет, раньше мы, конечно, не в таких условиях воспитывались.

25.04.1975

— В свое время я открыл Институт международных отношений, чтоб создавать кадры. Мое детище. Но сейчас партийного духу там мало.

16.07.1978

— Какой я дипломат? Я не владею ни одним языком иностранным.

— Но ты же языки знаешь, по-французски свободно читаешь, я видел, да и по-английски и по-немецки, — говорит Молотову писатель С. И. Малашкин. Они дружат с 1919 года.

— Немного я мог на основных языках, но не по-настоящему. В ООН всегда с переводчиком. Ни один язык я не довел до конца. Поэтому и дипломат я не настоящий.

— Но я помню, как в ООН ты поправил переводчика, когда тот не точно выразил твою мысль…

— Я вот был министром — ведь не владел иностранными языками. Прочитать по-немецки, по-французски и кое-что понять в разговоре я мог, но самому отвечать уже трудно. А английский только в последнее десятилетие стали пускать в ход. Это был мой главный недостаток для дипломатии.

— Речь Гитлера после нападения Японии на Пёрл-Харбор вы переводили Сталину? Сталин попросил вас послушать и сообщить ему — было это?

— Так было, конечно.

17.07.1975

Знание языков

Молотов говорит, что не знает иностранных языков. Однако, читает Мопассана по-французски, Каутского — по-немецки… Я помню из детства, что в газетах писали, как он в ООН поправил переводчика, неточно переведшего с английского.

Сказал, что языки учил в ссылке.

24.07.1978

— И у Сталина другого не было, кому доверить внешнюю политику.

— Это другое дело, — говорит Молотов. — Я находился за границей не раз и в самых разных обстановках. Обо мне написано не только сторонниками. Но и противниками. За дурака меня не считали.

— Вот вы говорите: резервировать за собой возможность вернуться к этому вопросу. Так ведь дипломаты говорят.

— Я не настоящий дипломат, — утверждает Молотов.

— Из всех советских людей так считаете только вы один. Потому что все советские люди считают вас дипломатом № 1. Да и не только советские — даже Черчилль!

— Он имеет право, а вы не имеете. Я считаю себя политиком, а не дипломатом, прежде всего.

— А какой хороший дипломат — не политик?

— Рассуждение неправильное. Потому что политики бывают выше, чем дипломаты. Ну так поэтому и нельзя называться дипломатом. Неудобно.

— Даллес назвал вас лучшим дипломатом двадцатого века…

— Было дело под Артуром, — отшучивается Молотов.

— Черчилль написал, что Молотов был «тщательно отшлифованным дипломатом…». Вот что он о вас пишет:

«Человек, которого Сталин тогда выдвинул на трибуну советской внешней политики, заслуживает описания, которым в то время не располагали английское и французское правительства. Вячеслав Михайлович Молотов — человек выдающихся способностей и хладнокровно беспощадный. Он благополучно пережил все страшные случайности и испытания, которым все большевистские вожди подвергались в годы торжества революции. Он жил и процветал в обществе, где постоянно меняющиеся интересы сопровождались постоянной угрозой личной ликвидации. Его черные усы и проницательные глаза, плоское лицо, словесная ловкость, невозмутимость хорошо отражали его достоинство и искусство. Он стоял выше всех среди людей, пригодных быть агентами и орудием политики такой машины, действия которой невозможно было предсказать… Я встречался с ним только на равной ноге, в переговорах, где порой мелькала тень юмора, или на банкетах, где он любезно предлагал многочисленные, формальные и бессодержательные тосты. Я никогда не видал человеческого существа, которое больше бы подходило под современное представление об автомате. И все же при этом он был, очевидно, разумным и тщательно отшлифованным дипломатом. Как он относился к людям, стоящим ниже его, сказать не могу. То, как он вел себя по отношению к японскому послу в течение тех лет, когда в результате Тегеранской конференции Сталин обещал атаковать Японию после разгрома германской армии, можно представить себе по записям их бесед. Одно за другим щекотливые, зондирующие и затруднительные свидания проходили с полным хладнокровием, с непроницаемой скрытностью и вежливой официальной корректностью. Завеса не приоткрывалась ни на мгновение. Ни разу не было ни одной ненужной резкой ноты. Его улыбка, дышавшая сибирским холодом, его тщательно взвешенные и часто мудрые слова делали из него идеального выразителя советской политики в мировой ситуации, грозившей смертельной опасностью. Переписка с ним по спорным вопросам всегда была бесполезной…

Вся его жизнь прошла среди гибельных опасностей, которые либо угрожали ему самому, либо навлекались им на других. Нет сомнений, что в Молотове советская машина нашла способного и во многих отношениях типичного представителя — всегда верного члена партии и последователя коммунизма. Дожив до старости, я радуюсь тому, что мне не пришлось пережить того напряжения, какому он подвергался, — я предпочел бы вовсе не родиться. Что же касается руководства внешней политикой, то Сюлли, Талейран и Меттерних с радостью примут его в свою компанию, если только есть такой загробный мир, куда большевики разрешают себе доступ».