Узнай Москву. Исторические портреты московских достопримечательностей - Александр Анатольевич Васькин Страница 33

После концерта дирижер ждал Сац в артистической, она увидела около двери очередь из весьма авторитетных людей, но никто не заходил. «Дверь артистической приоткрылась и показались совершенно мокрая голова и шея полуголого Клемперера. Интересное там было: совершенно мокрая, точно ее принесли с речки, фрачная рубашка, которая, когда он дирижировал, была так хорошо накрахмалена, а теперь стала такой жалкой. Оказывается, дирижировать - это и огромная чисто физическая отдача! Он и сидел сейчас какой-то вдруг осунувшийся, подурневший. Все отдал Бетховену, концерту, нам!»

Так и повелось: приезжая в Москву в дальнейшем, Клемперер, уже выходя из вагона, спрашивал у встречавших: «Как дела у Детского театра и Наташи?» А Наташе было не до романтических отношений - все ее мысли занимал театр, личная жизнь была на третьем плане. Московские же поклонницы заваливали дирижера цветами после концертов. Популярность его была фантастической. Бисировал он по несколько раз, так случилось на первом московском исполнении сюиты Курта Вайля к «Трехгрошовой опере» Брехта, «Баллада о Мэкки-ноже» повторялась им трижды, Большой зал консерватории ревел от восторга. В 1931 году Сац выезжала в Берлин ставить «Фальстафа» Верди, дирижировал Клемперер. Поездки за рубеж прекратились после ее ареста в 1937 году.

А среди тех, кто слушал стоя музыку, бывал и Борис Пастернак, когда-то мечтавший о карьере композитора и готовившийся к поступлению в консерваторию. У него даже есть строчки об этом: «Рифма не вторенье строк, а гардеробный номерок, талон на место у колонн.» Стихотворение это написано в 1931 году и посвящено Зинаиде Нейгауз, супруге известного пианиста, которая станет женой поэта.

Трудно поверить: на сцене консерватории танцевала сама Майя Плисецкая, хотя видели это немногие. В конце 1949 года на сцене Большого зала проходили репетиции правительственного концерта к 70-летию Сталина. Многие мечтали выступить, но позвали лишь самых доверенных, а среди них и Плисецкую. Ее вызвали и поручили станцевать прыжковую вариацию из балета «Дон Кихот», сказав: «Тебе выпадает высочайшая честь. Будешь участвовать в кремлевском концерте 22 декабря». Репетиции проходили ежедневно в Большом зале консерватории: «Начались многочасовые бдения. Ни класса, ни завтрака, сиди битый день на скрипучих креслах консерватории. Жди, когда вызовут. В партере полно сосредоточенных, внимательных господ-наблюдателей. И комиссия, и коллегия, охрана НКВД - все тут как тут. Сверяют физиономии артистов с их “личными” делами по отделу кадров. Каждый номер гоняют по сто раз. Репетируют поклоны, выход, уход, реверанс к богу. Тут пишу бог с маленькой буквы, Сталин был роста мелкого.

Все поют и поют дуэтом Козловский с Михайловым. Народную песню. Вот-вот сорвут голоса. В полную силу, отлынивать не дадут. Вера Давыдова, от тайной страсти к которой пылало кавказское сердце полководца народов (Москва полнилась слухами), повторяет и повторяет свою бархатную арию. Арий поменяли немало, силятся подобрать самую-самую... Валерия Барсова, знаменитое колоратуро той поры, тяжелая, приземистая, зябко кутается в оренбургскую шаль. Голос устал, похрипывает. Зал консерватории не самый теплый в Москве. Томится Лепешинская. Без нее правительственные концерты не обходились. Сталин ей симпатизировал, прозвав «стрекозой» (опять же слухи). К тому же составители концертов никогда не забывали, что грозный муж балерины - соратник людоеда Берии (Леонид Райхман. - А.В.). Генералов НКВД боялись нещадно.

Со мной опять все неладно. Прыжковая вариация - совсем кроха, каких-то сорок секунд. Не успеет юбиляр со зваными гостями рассмотреть молодое дарование, полюбоваться техникой прыжка. Назавтра велят повторить соло дважды.

Прыгаю вторично, теперь с другой ноги. Опять нехорошо. Музыка та же, как шарманка. Следующий день просто сижу. Танцевать не зовут. Похоже, выкинут из концерта. Лавровский предлагает комиссии “художественное” решение. Пианисту сыграть прыжковую вариацию Лауренсии, а мне дважды пропрыгать “Дон Кихота”. Эрудиты соглашаются. Я с трудом свожу концы с концами: сама танцую, сама балетмейстер. Но сцена консерватории привольная, широкая, прыгаю во всю мощь. Стараюсь. Вылететь из концерта нельзя. Затопчут, засмеют: не подошла. Рыльце, похоже, в пуху. Комиссия - коллегия довольны. Подзывают, спрашивают, не лучше ли одеться в пачку красного цвета. День-то красный, великий для человечества. Ясно, соглашаюсь. Предложите танцевать хоть в маскировочном халате, покорюсь. Обратного ходу нет. Засмеют, растопчут. А какого цвета, товарищ Плисецкая, будет головной убор, в тон? А прическа? Всем интересуются, гады. Бдят. Юбилей справляли днем позже календарного дня рождения».

Участие в юбилейном концерте повлияло на карьеру балерины - через два года ей присвоили звание заслуженной артистки РСФСР.

История Московской консерватории прошла разные этапы. Чего здесь только не происходило! Сегодня многие говорят о недостаточном внимании государства к развитию музыкальной культуры, а бывали моменты, когда это внимание носило слишком выраженный характер. Вот ставший уже историческим документ, характеризующий прошедшее время. В отчете о проверке Московской консерватории, составленном на имя М.А. Суслова и датированном 2 февраля 1948 года, консерватория была названа «питомником формалиствующих (слово-то какое! - А.В.) молодых композиторов и музыковедов». Далее говорилось: «Воспитание молодых композиторов, отданное на откуп Шостаковичу, Шебалину, Ан. Александрову, принимало все более формалистический характер. Творчество значительной части студентов-композиторов несет отпечаток нездоровой атмосферы на композиторском факультете: отгороженность от жизни, замкнутость в кругу технических, формальных задач, абстрактность и схоластичность музыкального языка, крайний индивидуализм, при обостренном интересе к западноевропейской модернистической музыке и при явно выраженном пренебрежении к демократическим музыкальным средствам и жанрам. Ни директор консерватории Шебалин, ни тем более педагог Шостакович даже не пытались предотвратить эти вредные увлечения вверенной им молодежи. Шебалин упорно добивался исключения политэкономии и философии из учебного плана композиторского отделения “как излишних для музыкантов”, член парткома Д. Ойстрах постоянно выступает против обучения пианистов и скрипачей основам марксизма-ленинизма. Профессора Нежданова, Козолупов, Юдина говорят своим студентам: “Меньше занимайтесь марксизмом, это - прикладная дисциплина, за нее можно браться в последнюю очередь”. Многие педагоги консерватории не ходят на собрания. Газет не читают, в политике не разбираются». Проверка не прошла для консерватории бесследно, вскоре, в июле 1948 года, директор консерватории композитор-формалист Виссарион Шебалин был снят с должности. Выгнали и Дмитрия Шостаковича, лишив его звания профессора. Причем увольнение произошло своеобразно - композитор пришел на занятия, а ему отказались выдавать ключ от аудитории. Уволили его за дело - совсем не разбирался в марксизме-ленинизме, а ведь ему доверили принимать экзамен по этому важнейшему для всех музыкантов предмету. Но что он мог спросить? Как-то сидит Шостакович на экзамене в консерватории и думает, какой бы вопрос