Аркадий Первенцев - Секретный фронт Страница 34

Редко, очень редко удавалось Ухналю вырваться на свидание. Не стал обманывать Ганну конвоец страшного Очерета, признался, кто он, хотя знал, что нарушает клятву.

Узнав его тайну, Ганна испугалась. Она мечтала о своем гнездышке, семье, детях, а с Ухналем ее ждала страшная тьма. Ухналь пытался соблазнить ее перспективой, сбивчиво и неуклюже разъяснял рыхлые идеи подпольных схронов о будущей "самостийной Украине".

Ганна, не пытаясь понять Ухналя, отвергла его.

Она показала листовку райкома и райисполкома, где описывалось показание одного из злодеев, принимавших участие в убийстве семьи колхозника Коршняка, проживавшего на Тернопольщине:

"Зашли в хату Коршняка, увидели перепуганную его семью. Жена стояла возле печи. Притулившись к матери, стоял хлопчик. Семилетняя дочка спала на кровати. Когда они увидели нас с ножами в руках, начали кричать. Тут же сразу Гайда схватил за голову жену Коршняка, ударил ножом, и она упала. Тогда Гайда повернулся ко мне и сказал, чтобы я дорезал ее, что я и сделал, а он схватил хлопчика и стал резать. Хлопчик сильно упирался, кричал, но Гайда продолжал его резать. Крику его больше не было слышно, он что-то шептал, захлебываясь кровью, и слова его были непонятны. Крик матери и хлопчика разбудил девочку, которая спала; она бросилась с плачем к мертвой матери, обнимая ее своими ручонками. Тогда Гайда с ножом в руках наклонился над ней. Она стала защищаться, загораживаясь ручонками. Она убежала на кровать: другого места, чтобы спрятаться, не было. Гайда схватил девочку на кровати и начал ее резать, не обращая внимания на ее слезы и мольбы: "Дядя, не убивайте меня!.."

Ухналь не дочитал до конца листок, задумался.

- Це не нашего куреня и не в нашем крае, - сказал он.

- А у вас не так? - И Ганна принялась перечислять злодейства.

- Наша власть должна быть страшной, - повторил Ухналь слова, бездумно заимствованные у своих вожаков. - Потрибна жестокость, Ганна.

- Так люди проклинают вас за жестокость!

- Цього не треба боятысь.

- Та за що так? - с сердцем вырвалось у Ганны.

- Мы должны добиться, щоб ни одно село не признавало Радянськой влады. Мы за незалежну неньку Украину, - снова упрямо повторил Ухналь и прекратил бесцельный спор, хотя и почувствовал в словах Ганны убийственную правду.

И все же он попытался окрутить Ганну знакомым способом. Он навел на нее Катерину, и та через своего резидента подобрала к ней ключик, завербовала Ганну.

Став соучастницей, Ганна потеряла покой.

Мария Ивановна, ее соседка, сорокалетняя женщина, страдающая слоновой болезнью, просто диву давалась перемене, внезапно происшедшей в Ганне.

- Ты чего закручинилась? - допытывалась она. - Коли хвороба, объясни мне. Найдем лекаря, что ж я, даром служу в лекарне?..

- На мою боль не найти лекаря. - Ганна уклонялась от прямого ответа, знала: за разглашение тайны - удавка.

Однако сердобольная медсестра помогла Ганне в другом - она рекомендовала ее жене начальника пограничного отряда.

А получилось так. Марию Ивановну прислали из больницы поставить подполковнику банки. Справившись с делом, она своим женским глазом заметила неаккуратность на кухне, вымыла посуду, вычистила толченым кирпичом сковородки и кастрюли, постирала кухонные полотенца.

Вероника Николаевна хотя и кочевала вместе с мужем, но мамочки - своя собственная, а потом свекровь - избаловали ее. Веронике было тридцать два года, заглядывая вперед и с ужасом представляя себя "сорокалетней старухой", она берегла себя, свои руки, следила за прической, был грех: ревновала мужа. Не имея особых на то оснований, она старалась долго не оставлять его одного, чтобы не подвергать соблазнам, помня, что береженого и бог бережет. Вероника Николаевна и сюда приехала из Львова, заглушая чувство страха; чего только не наговорили ей о рыцарях трезубца. Двоих детей она пока оставила на свою мать.

Бахтин любил жену именно такой, какой она была, и хотя за работой скучать было некогда, все же тосковал в одиночестве. Но когда Вероника Николаевна приехала, вместе с радостью пришла и тревога. И тут неожиданно объявилась Мария Ивановна с предложением.

- И не думайте делать все сама, Николаевна, - певуче, медлительно, с расстановкой выговаривая слова, убеждала она. - Домашнее хозяйство затянет, состарит, чадом пропитает насквозь. Хорош сазан в сметане, а ежели от таких волшебных пальчиков будет разить рыбой... - Она закатила глаза, оборвала довольно ясный намек, заставивший сильнее забиться ревнивое сердце Вероники Николаевны. - Сейчас вы куколка. Платьице, как у гимназистки, золотая цепочка, фигурка - дай бог каждой в восемнадцать. А прикуетесь к плите?.. А Ганна чистая, прилежная, пирожков напечет - язык проглотите, ряженку заквасит, постирушки-прибирушки, и знать ничего не будете. Милуйтесь, красуйтесь! Пока молодые, только в поворковать. А бандитов не бойтесь. Что они вам? Читала я про тигров, живут в лесах, в горах. Кто тигров тех видел? Что они, в кино ходят, в баню иль на базар? Живут в своих чащобах - и пусть... Кому надо, тот и пошлет пулю в того тигра. У нас город. Идешь по улице, туда глянешь - солдат, обратно солдат. Куда им, зрадныкам!

Медсестра ушла. А вскоре в квартире Бахтиных появилась тихая, молчаливая молодая женщина с васильковыми очами, такими грустными и даже напуганными, что смотреть в них иногда становилось невмоготу отзывчивой и беспечальной Веронике Николаевне. С этим приходилось мириться - зато в домике все засверкало, а муж охотно выгадывал время для обеда, искусно приготовленного Ганной.

- Не знаю, как и отблагодарить Марию Ивановну, - говорила Вероника Николаевна.

Все складывалось хорошо. Дом у Вероники Николаевны наладился, она уже подумывала вызывать детишек из Львова, пока те еще не пошли в школу. Из-за одного молока, да творога, да яиц-крашенок стоило приехать сюда.

И вот, казалось, все так удачно сложившееся неожиданно пошло вкривь и вкось.

Ганна впустила прибывшего к ней Ухналя не как своего ухажера, а как связника, знавшего секретное слово. Впустила и насмерть перепугалась.

- Уйди! - умоляла она.

- Не могу, пока не выполню задачу.

- Не хочу знать твоих задач! - Ганна обеими руками закрыла себе уши. - Не хочу! Не хочу!

Ухналь невозмутимо наблюдал за ней. Разлука распаляла его, в голову стучалась наглая мысль: "Крути ей руки, Ухналь, на перину, была не была". Но второй человек, осторожный, расчетливый исполнитель, требовал другое: "Пока не трожь". Подметное письмо, спрятанное за пазухой, жгло волосатую грудь.

- Мои задачи - твои задачи... Канарейка.

Вздрогнула молодица, услышав свою кличку, побледнела.

- Що треба? - спросила она, не открывая лица.

Ухналь повел белесой бровью, проверил, как висит чубчик над пустой глазницей, и левой рукой полез за ворот холстяной рубахи, вынул теплый клок бумаги.

Ганна бессильно опустила руки, опасливо наблюдала. Вопросы задавать она не имела права, раз названо ее псевдо, и перед ней сидел не просто парубок, а представитель загадочного и страшного "провода".

- Оцю гамагу треба подкинуть твоему хозяину.

- Що в ней? - не удержалась Ганна.

- Ни я не знаю, ни ты знать не должна, Канарейка.

Услышав вновь свою кличку, да еще произнесенную с издевкой, Ганна заплакала.

Ее слезы тронули очерствевшее сердце бандита.

- Хай они плачут, Ганна. Утрись!

- Що мэни робыть?

- Я вже сказал. - Ухналь погладил ее на этот раз покорное плечо. Дала бы мне согласие, я бы... - Он не договорил.

Ганна вскочила, бледное лицо ее вдруг порозовело.

- Тебе? А кто ты?

- Ухналь! - Он ткнул пальцем себя в грудь.

- Имя твое, фамилия? - с отчаянием выкрикнула Ганна.

Ухналь пожал плечами, деланная улыбка раздвинули его широкие, обветренные губы. Он шагнул к Ганне, остановился, широко расставив ноги и упершись кулаками в бока.

- Я - Ухналь!

- Ухналь? Конячий гвоздь? - Она невесело усмехнулась, дерзко вскинула глаза на развязно подбоченившегося парня. - Да як же я пойду за тебя? За человека без имени?

Ухналь, подступая к ней, ядовито процедил сквозь зубы:

- Так и ты же Канарейка. Коли Ухналь тебе не в копыто, хай буду Кенарем, га? - Он ломко, безрадостно хохотнул. Его единственный глаз был строг и печален.

Ганна увидела это и пожалела его.

- Нэма нам людского счастья, коль птички мы, Кенарь. И ты и я в клетке. В одной вместе аль розно в двох, дэ счастье?

Ухналь опустил голову, тяжело вздохнул и, ничего не ответив, принялся шарить в кармане: искал кисет.

- Ну, и що, Кенарь?

Ухналь приклеил к губе бумажку, набрал в ладонь турецкого желтого табака, помял его щепотью.

- Можу сказать одно. В такой сучьей свадьбе не буде нам доли. И двомя руками узла не развяжешь... - Скрутив цигарку и запалив ее, добавил уже в приказном тоне: - Подкинешь додмет. На! - И передал письмо.

- Ладно. - Не осмелившись ослушаться, Ганна взяла бумагу и сунула за лифчик. Так страшная беда нависла над семьей, которая приютила ее и ничего, кроме добра, ей не сделала. Позже, услышав о содержании письма, Ганна ужаснулась: она знала жестокие нравы мрачного подполья.