Альфред Рамбо - Русские и пруссаки. История Семилетней войны Страница 34

14 августа Фермор собрал военный совет, который решил на следующее же утро начать штурм Кюстрина. Но не было ли воистину безрассудством, имея поблизости 14 тыс. пруссаков Доны и ожидавшегося в скором времени самого Фридриха, принимать такое решение, да еще и ослаблять армию, направляя корпус Румянцева в Померанию? Тем не менее совет подтвердил этот приказ: Румянцеву соединиться с Рязановым и идти к Кольбергу (порт на Балтийском море), осадить и взять его, после чего произвести демонстрацию против Штеттина. Эту ошибку впоследствии пришлось жестоко искупать.

15 августа Фермор выехал из Грос-Каммина, чтобы лично командовать осадой Кюстрина. Только для того, чтобы овладеть предместьем нужно было сбить сильную батарею, стоявшую на холме и двух кладбищах. За интенсивной канонадой последовала стремительная атака. Казаки, опрокинув прусских гусар и сметая все на своем пути, ворвались на улицы предместья и пытались с помощью гренадер продолжить атаку уже на сам город, однако болотистая местность и обстрел с бастионов остановили их. Отдав предместье, пруссаки укрылись в крепости и сожгли за собой мосты. Для того чтобы подойти к стенам, русским надо было преодолеть открытое пространство, простреливаемое ружейным огнем и пушками, и форсировать рукав Одера. Штофельн послал парламентера с требованием о сдаче, но его не впустили в город. В захваченном предместье опытнейшие русские инженеры под руководством такого превосходного знатока, каким был сам Фермор, приступили к сооружению трех батарей, соединенных между собой траншеями. Утром 16-го на позиции стояли уже 22 орудия, к которым Фермор добавил еще несколько мортир. Начался обстрел снарядами, бомбами и калеными ядрами. К пяти часам вечера Кюстрин уже пылал со всех концов. Пожар был столь силен, что в арсенале плавились бронзовые пушки и сгорели опоры разрушенных мостов. В пепел обратились и 1 200 тыс. гектолитров запасенного Фридрихом зерна. Прусские артиллеристы из-за нестерпимой жары покинули свои места у пушек. Однако вследствие недостатка зарядов осаждающие сделали всего 85 выстрелов, и хотя крепость отвечала 517-тью, это не нанесло неприятелю большого урона.

В тот же день Фермор с восторгом доносил императрице:

«Довольно того, что находящиеся при армии знатные волонтеры отзывались, в гисториях таких примеров не найдется, чтобы днем, пришед к такому сильному городу, прямо без заступа под городские пушки идти, неприятеля прогнать, бомбардировать и форштадтом овладеть… с потерею всего 11 убитыми и 29 ранеными»[103].

Однако пожар в городе не повредил укреплений, а рукав реки так и продолжал свое течение, преграждая путь для осаждающих. К тому же приближался и сам Фридрих II! Фермор должен был горько пожалеть о потерянных у Обры и Ницы днях. В ночь с 16-го на 17-е русские продолжали укреплять предместье, не прекращая бомбардировку, которая, впрочем, в два последующих дня несколько ослабела ради экономии снарядов. Солдаты, добывавшие вражеские ядра, получали за них особую награду. Постоянно пополнявшийся людьми и припасами кюстринский гарнизон начал уже выигрывать продолжавшуюся и 19, и 20 августа артиллерийскую дуэль и направлял уничтожающий огонь на захваченное предместье, сделав при этом 1353 выстрела. Казаки и гренадеры не смогли выдержать столь сокрушительной бомбардировки.

Фермор понял, что не удастся ни пробить брешь в стенах, ни форсировать Одер, не говоря уже о напрасной отсылке Румянцева. Однако 18 августа майор Штрик захватил мост у Шведта, в 60 верстах ниже по течению, и отбросил пруссаков. Таким образом, у русских оказалась стратегическая переправа колоссальной важности. Фермор представил этот воинский подвиг в столь выгодном свете, что Штрик получил именную монаршую благодарность и в награду годовой оклад жалованья. Румянцеву, который двигался на Старгард для соединения со шведами, было велено быть готовым поддержать Штрика в случае контратаки пруссаков или вылазки штеттинского гарнизона. Но Румянцев и сам уже находил свое положение слишком рискованным и был рад приказу идти на Шведт. Фермор поступил бы еще благоразумнее, если бы отвел его к самому Кюстрину. Но в тот момент русский главнокомандующий не сомневался, что Фридрих попытается перейти Одер и ударить в правый фланг осаждающих. И он любой ценой хотел помешать этому, посылая одного курьера за другим к Румянцеву с требованием удерживать Шведт до последнего солдата. На помощь Штрику была послана также конница Стоянова и чугуевские казаки. Между Шведтом и Кюстриным Фермор эшелонировал донцов и драгун Хомутова. Все эти войска очень пригодились бы ему в день решительного испытания, так же как и краснощековские донцы, которые все смелее и смелее переплывали Одер и опустошали весь Бранденбург, забирая скот и взимая контрибуцию. Они бесстрашно ставили свои лагери ниже Кюстрина, как раз на том пути, по которому должен был идти Фридрих II.

Глава восьмая. Битва при Цорндорфе (25 августа 1758 г.)

Фермор знал, что прусский король уже на марше, но никому в точности не было известно, сколь велика его армия. По разным донесениям, от 15 до 40 тыс. чел. И каким именно путем он идет? Один из конфидентов Фермора, князь Сулковский, уверял, будто Фридрих движется на Позен, намереваясь ударить в тыл русской армии. Единственная достоверность заключалась в том, что нельзя было рассчитывать на помощь ни шведов, ни австрийцев. Первые не сделали ничего для соединения с Румянцевым; вторые неспешно двигались к Лузации, хотя Даун прекрасно знал, что общий враг уже покинул лагерь в Ландсгуте и спешит в Бранденбург навстречу русским. Фельдмаршал обещал не спускать с короля глаз и при любых перемещениях следовать по его пятам. Но когда уже обнаружилось северное направление Фридриха, Даун отнюдь не изменил своего движения на запад. Он и не собирался опережать русских, а лишь с присущими ему ловкостью и коварством осуществлял свои марш-маневры. И неприятель не замедлил воспользоваться этим.

Несмотря на поражение Левальда при Грос-Егерсдорфе, где прусский фельдмаршал пунктуально следовал стратегическим советам Фридриха, сам король упорствовал в своем легкомысленном презрении к русской армии. Он упорно игнорировал произведенные в ней реформы и все так же считал ее ничуть не изменившейся со времен Миниха[104]. Ему казалось, что при сближении с неприятелем русские выстраиваются в огромные вытянутые каре, отягощенные неимоверным обозом, и не способны не только маневрировать, но даже перемещаться, подставляя себя таким образом под мушкетный и картечный огонь. Для победы достаточно сначала поколебать эту живую крепость интенсивным огнем артиллерии, затем расколоть ее яростным натиском конницы и довершить все залпами и штыками пехоты. Поспешая из Силезии навстречу неприятелю, король снова расспрашивал старого фельдмаршала Кейта, который командовал русскими войсками еще при Анне Ивановне.

«А что такое русская армия? — Государь, это храбрые солдаты, умеющие превосходно защищаться, но у них плохие командиры. — Прекрасно! Вот увидите, с первой же атаки я разгоню этих негодяев. — Должен по всей правде сказать Вашему Величеству, что эти негодяи не так-то легко обращаются в бегство. — Ладно, сами убедитесь, теперь это совсем не те русские, как в ваше время»[105].

И действительно, они были уже не те — военные реформы 1755–1757 гг.{45} сделали их намного сильнее, чем при Кейте и Минихе. Королю еще предстояло узнать это, но после Цорндорфа было замечено «его молчание в разговорах с фельдмаршалом касательно всего, что относилось к русским».

10 августа Фридрих писал к своему брату Генриху из лагеря у Грюссау:

«Прошу вас сохранить в абсолютной тайне все в сем письме содержащееся и назначенное лишь для собственного вашего осведомления. Завтра я выступаю противу русских. Поелику случайности войны порождают всякого рода происшествия, и меня легко могут убить, долгом своим поставляю уведомить вас о принятых мною решениях, особливо касательно вашей должности как полновластного попечителя нашего племянника. 1. Если я буду убит, надобно без промедления привести все войска к присяге моему племянику{46}. 2. Необходимо ни в коей мере не ослаблять наших действий, дабы противник не мог догадаться о перемене командования. 3. Вот теперешний мой план: по возможности наголову разгромить неприятеля и сразу же отправить графа Дону на шведов, а самому оборотиться противу австрийцев»[106].

По всей очевидности, Фридрих надеялся при первой же встрече с русскими повторить ситуацию известного афоризма: Veni, vidi, vici[107].

Из 55 тыс. чел., которыми король командовал в Силезии, 40 тыс. он оставил для защиты позиций и наблюдения за австрийцами, а сам взял всего 15 тыс.: 14 батальонов пехоты и 38 эскадронов, в том числе и самых лучших из его кавалерии. Фридрих шел с наивозможной быстротой, «подобно баску», как он сам говорил. Это не мешало ему ночами напролет читать цицероновское «De natura Deorum»[108] и «Tusculanae»[109], беседовать с Каттом о философии и метафизике и сочинять vers de roi[110].