Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Нансен и мир) Страница 34

Что я скажу на это? Не так-то легко было ответить. Как-то немного странно это было, но, как сказано, мы с Имми были к этому подготовлены.

Труднее всего приходилось Одду. Он как раз лежал в больнице, ему оперировали больное колено, и у него были сильные боли, когда отец навестил его накануне свадьбы. Одду показалось, что отец уж больно неразговорчив. Смущаясь и нервничая, сидел он у постели сына и не находил слов. Наконец решился и замогиль­ным голосом произнес: «Завтра я женюсь, мой мальчик!» Потом встал, распрощался и ушел, не дожидаясь ответа.

Одду было всего 18 лет, и вряд ли он мог тогда понять, что неловкость отца объяснялась смущением, которое охватывало его, когда речь шла о его собственных делах. Если бы отец подозревал, как потрясут сына эти простые слова, то он постарался бы побо­роть свою застенчивость. Но он просто не догадался этого сделать.

Мало найдется на свете людей, которые проявили в своей жизни столько морального и физического мужества, как наш отец. Мало найдется людей, которые бы так смело и откровенно выска­зывали свое мнение. Но если дело касалось его личных, интимных переживаний, этот мужественный человек стеснялся и робел даже перед родными детьми.

Он, конечно, не делился своими планами и с друзьями, за исключением Торупа и Хелланд-Хансена, которых он пригласил быть свидетелями на свадьбе. Совершенно случайно узнал о предстоящем событии его зубной врач. Отец был у него на приеме как раз утром того знаменательного дня, и при прощании они разгово­рились. В комнате ожидания сидела длинная очередь пациентов, а зубной врач не решался прервать интересную беседу. В конце концов отец спохватился, посмотрел на часы и заторопился: «Черт побери, мне надо торопиться, ведь через два часа моя свадьба!».

Десять лет мой отец оставался на посту представителя Норве­гии в Женеве. Он принимал участие в работе Ассамблеи и с са­мого начала старался помочь поставить деятельность Лиги наций как можно прочнее и солиднее, выработать ясную и недвусмыслен­ную ее позицию. По его инициативе Лига наций включила в сферу своей деятельности целый ряд новых задач, и Нансен неустанно боролся за то, чтобы к ней присоединились все нации. Начиная с первой сессии 1920 года он настаивал на приеме Германии в Лигу наций. Он сам поднял этот вопрос и постоянно привлекал к нему внимание участников ежегодно собиравшейся сессии. Страны, воевавшие на стороне Германии и решением Парижской конференции не допущенные вначале в Лигу наций, теперь одна за другой становились ее членами, и только одна Германия состав­ляла исключение. Это мешало работе Лиги наций. В этом вопросе Нансен встретил сильное сопротивление как со стороны Лиги, так и со стороны самой Германии. Однако это его не отпугнуло. Неоднократно он вел на эту тему переговоры с графом Бернсдорфом, который впоследствии и стал делегатом Германии в Женеве. И когда наконец в 1924 году по инициативе Макдональда[183] дело приняло более благоприятный оборот, Нансен отправился в Герма­нию для личной беседы с рейхсканцлером Марксом. Поездка при­несла свои плоды: год спустя на конференции в Локарно Германия заявила о своем согласии присоединиться к Лиге наций, при усло­вии что будет там равноправна с великими державами и в качестве постоянного члена войдет в Совет Лиги наций. Такое условие повлекло за собой крупные разногласия в Лиге наций. Если включить Германию в Совет Лиги наций, то и другие, более старые члены Лиги потребуют для себя того же. Лишь к середине осени 1926 года Нансену удалось уладить это дело.

Теперь Нансен направил свои усилия на то, чтобы доказать ма­лым      странам      недопустимость     политики     компромиссов,      которая грозила нарушить равновесие сил в Совете Лиги наций в пользувеликих держав, а это могло уменьшить влияние Ассамблеи на политику Лиги наций. Он предложил включить в Статут Лиги наций параграф о переизбрании Совета большинством голосов в две трети. Это пришлось не по вкусу великим державам, и они требовали внесения изменений в этот параграф. Но нейтральные страны сумели настоять на нем, и в конце концов великие державы присоединились к этому решению.

По мнению большинства, и Нансена в том числе, договор в Локарно[184] и прием Германии в Лигу наций в 1926 году продви­нули весь мир вперед на пути к прочному миру. В декабре того же года Нобелевская премия мира была присуждена американцу Чарльзу Дауэсу[185], французу Аристиду Бриану[186], англичанину Остину Чемберлену[187] и немцу Густаву Штреземану[188]. При вручении премий в Нобелевском институте Фритьоф Нансен вы­ступил с речью, в которой особенно ярко выразились его чаяния и надежды, связанные с Лигой наций.

«Локарно заставляет нас верить, что для Европы и впрямь настал новый день, вновь воскресли надежды и вера в лучшее будущее. Чтобы оценить по достоинству, каким вкладом в дело мира явилась деятельность этих людей в Локарно, надо вспомнить, какое сопротивление со стороны националистов пришлось боль­шинству из них преодолевать в собственной стране, чтобы про­вести в жизнь мирную программу.

Вступление Германии в Лигу наций Бриан приветствовал заме­чательной речью, где между прочим сказал: «Никаких войн больше! Теперь суд будет решать, кто прав, кто виноват. Как отдельные граждане приходят к судье за разрешением своих взаимных недоразумений, так и мы будем разрешать все наши затруднения мирным путем. Долой оружие! Долой пушки и пулеметы! Откроем дорогу посредничеству, третейскому суду и миру!»

Вот чего мы достигли на сегодня. У нас есть средства для предотвращения угрозы войны. У нас не будет войн, если мы, люди, сами не пожелаем воевать. Война не есть порождение сти­хийных сил, она порождение воли человеческой, и это стыд и по­зор рода людского!

Но правительства как больших, так и малых стран должны всей душой, без колебаний встать на путь мирной политики. Никто не должен пытаться сохранить за собой право на ведение локаль­ных войн. Никто не должен втайне строить расчеты на слабости Лиги наций — что, дескать, ее можно использовать в частных инте­ресах той или иной страны. Мы должны идти тем путем, который сами наметили для себя в Локарно, и мы должны сжечь за собой мосты, ведущие вспять к старой политике и к старой системе, которая довела нас до такого тяжелого поражения».

Упоминая о локальных войнах, Нансен, вероятно, имел в виду агрессию Муссолини в 1923 году, когда тот вообразил себя оскор­бленным пограничным инцидентом между Грецией и Италией, в котором было убито несколько итальянских офицеров.[189] Де­ло не было толком расследовано, и, чтобы получить сатисфакцию, Муссолини отдал итальянскому флоту приказ атаковать остров Корфу, маленький гарнизон которого не смог оказать сопротив­ления. Греция обратилась с жалобой в Лигу наций и просила Совет о санкциях против Муссолини. Хотя Нансен не был чле­ном Совета Лиги наций, он энергично обрабатывал представи­телей стран, являвшихся членами Совета, и страстно настаивал на том, чтобы Ассамблея заняла твердую позицию. Он был возмущен агрессией Муссолини и прекрасно сознавал, что Лига наций утратит свой авторитет, если посмотрит на нее сквозь пальцы.

Дело приняло весьма драматический оборот. Характерно, что в подобных случаях всегда находятся политики, предпочитающие замять конфликт, даже в случае такой явной провокации. Ко всему прочему, Италия была членом — учредителем Лиги наций, и конфликт с нею был нежелателен. Но уклончивая политика Лиги подверглась самому решительному осуждению со стороны Брантинга и Нансена, которые живо поставили все на свое место. Они решили продемонстрировать, что малые нации должны и могут мужественно сказать свое «нет». Стоит им уступить хотя бы однажды, как это поведет к тому, что в случае новой агрессии никто пальцем не шевельнет, чтобы вмешаться.

Нансен выступил на Ассамблее, и его речь неоднократно пре­рывалась бурными аплодисментами. Без всяких дипломатических околичностей Нансен в ясных выражениях обвинил Италию в са­моуправстве и напомнил членам Совета об их ответственности перед Лигой наций. Итальянские делегаты подняли шум в зале, и председателю пришлось прибегнуть к неслыханному дотоле средству: он постучал молоточком и прервал оратора.

«Хорошо, я закончу,— сказал Нансен.— Я мог бы кое-что добавить к сказанному, но я успел высказать все, что было необ­ходимо».                

Один из британских делегатов потом рассказывал, что Нансен, опустив голову, сходил с кафедры при полном молчании зала: «Можно было слышать невысказанное. Выражение лица Нансена говорило яснее всяких слов».

Нансен был очень недоволен поведением Италии в этом кон­фликте, и его норвежские друзья, бывшие тогда вместе с ним а Женеве, рассказывали потом, как он порой давал волю своим чувствам в шутке.