Жан Флори - Повседневная жизнь рыцарей в Средние века Страница 35

Поиски добычи не составляли, впрочем, отличительной черты рыцарства: пехотинцы не в меньшей степени были до нее охочи. Другое дело, что рыцари быстрее пехотинцев оказывались там, где было что пограбить, и успевали угоститься всласть, пока те щелкали зубами. Легальное распределение добычи, собранной победоносной армией, ставило первых в еще более выгодное положение, подчеркивая тем самым принятую иерархию. Так, после разграбления Константинополя (1204) Виллеардуэн приводит правила дележа награбленного: рыцарь получал вдвое больше, чем конный сержант, а последний, вдвое больше, чем пеший сержант{30}.

Что касается выкупа, то этот обычай восходит к самым древним временам. В своей первоначальной форме похищения людей в ходе частных войн он встречал противодействие общественного мнения уже с начала XI века, но лишь в тех случаях, когда дело шло о невооруженных и беззащитных; получение же выкупа за пленного воина считалось вполне допустимым. С выкупом и грабежом, этими двумя язвами частных войн, пытался в Нормандии бороться Вильгельм Завоеватель, издавший соответствующие законы{31}. Исключение делалось только для тех войн, ведение которых признавалось законным. Сам герцог, по свидетельству Гибера из Ножана, не любил отпускать на волю своих пленных врагов, предпочитая содержать их до смерти в своих тюрьмах{32}. В остальной же «Галлии», по словам Гильома из Пуатье, практика вымогательства выкупа была распространена повсеместно. Она вызывала у него отвращение, и он осуждал ее в следующих выражениях: «Соблазн наживы привел некоторые народы Галлии к варварской, омерзительной и противной всякому христианскому правосудию практике. Устраивают засады на пути богатых и могущественных людей, попавших в них бросают в тюрьму, их подвергают оскорблениям и пыткам. Страдающих от болезней и почти на пороге смерти, их выпускают, обычно выкупленных за большую [цену]»{33}.

Окончание текста несколько темно: в нем слово «цена» отсутствует, что и побудило Дж Стриклэнда истолковать «выкупленных» как «купленных в качестве рабов каким-то грандом»{34}. Но и слова «рабы» также нет в тексте, а потому возникает вопрос: если речь идет о работорговле, то почему ее предметом становятся только «богатые и могущественные» и какой смысл их пытать, ведь пытка уменьшает ценность выставленного на продажу раба? Напротив, если цель — получение выкупа, пытки и угрозы служат средствами шантажа, побуждающими наследников, родных, вассалов, друзей пленника как можно скорее собрать и выплатить требуемую денежную сумму. Текст, стало быть, нисколько не противоречит практике вымогательства выкупа, но, напротив, подтверждает ее существование. В течение XI и XII веков она становится преимущественно рыцарской практикой, как мы увидим чуть ниже. Она одновременно позволяла рыцарям извлекать из войны материальную выгоду и служила стимулом к проявлению великодушия. Об этом, собственно, и говорил Ордерик Виталь.

Именно «экономический» мотив выкупа способствовал выработке рыцарской этики, которая требовала от победителя щадить жизнь побежденного. Однако это правило сделалось почти обязательным лишь в отношениях между рыцарями. Пехотинцы, чья жизнь в денежном выражении стоила мало, исключались из этого молчаливого соглашения. Их избивали без зазрения совести. А те, в свою очередь, предавали рыцаря смерти, не требуя выкупа, когда тот оказывался в их руках.

Очевидно, рыцарская этика предназначалась для внутреннего пользования. Она касалась лишь членов того клана или клуба избранных, в который превратилось рыцарство в конечном счете.

Глава седьмая

Рыцари на турнирах

Рыцарская профессия требовала хорошего физического состояния и регулярной боевой тренировки. Охота, любимое развлечение рыцарей, предоставляла им встречу в густых и обширных лесах с дикими зверями, тогда еще очень многочисленными в странах Западной Европы. На зверей принято было выходить прежде всего с луком, но также с копьем и мечом. Среди других занятий, которые помогали им держать себя в «хорошей форме», первенство безусловно принадлежало специальной подготовке к бою верхом, особенно после того как фронтальная конная атака стала общепринятой во всех западноевропейских армиях.

Личная сноровка во владении копьем в первую очередь приобреталась в упражнениях на чучеле. Задача состояла в том, чтобы на полном скаку поразить острием копья щит в поперечной «руке» манекена, установленного на столбе так, чтобы свободно вращаться, а затем уклониться от удара по затылку, который наносился другой «рукой» манекена, после укола в щит повернувшегося на своей оси. Другие военные игры (hastiludium) готовили рыцарей к должному поведению в реальной боевой обстановке. Впрочем, мы не обнаруживаем их следов ранее XI века, то есть ранее эпохи появления турниров (родовой термин, который с XII века охватывает разнообразие видов военных упражнений, характерных только для рыцарства){1}.

Турнирам присущи три черты, которые в совокупности и определяют их специфику: утилитарный аспект или, иначе говоря, подготовка к войне; игровой аспект, делающий турнир занятием профессионалов, стремящихся к победе ради славы и ради выгоды, но не для того, чтобы поразить насмерть соперника; и, наконец, праздничный аспект, который придает этим собраниям характер фестивалей, притягивающих к себе многочисленную и экзальтированную публику{2}. Эти три элемента воплощают в себе ценности, свойственные именно рыцарству как таковому, а потому и способствуют формированию рыцарской идеологии.

Так называеваемые «исторические» источники описывают турниры мало и плохо, отчасти потому, что их авторы, принадлежавшие в основном к церковным кругам, лично турниры не жаловали. Зато литература, в особенности рыцарские романы, содержит множество пространных и подробнейших описаний этого вида рыцарского «спорта», что служит косвенным указанием на его высокую популярность. В XIII веке такие произведения, как «Турнир Антихриста» Уона де Мери (Huon de Meri) или «Турнир в Шовенси» Жана Бретеля, развертывают свое содержание на фоне одного турнира. Можно показать на примере турнира в Сен-Тронде, описанном Жаном Ренаром в романе «Гильом из Доля», что литераторы вовсе не искажали турнирных реальностей, хотя, разумеется, на передний план ставили личные подвиги рыцарей. Литературные источники, если к ним подойти достаточно осторожно, в том, что касается этого сюжета, заслуживают доверия. Впрочем, расстановка в повествовании акцентов, подчеркивание некоторых частностей, даже некоторые искажения, к которым подобные предпочтения приводят, служат проявлениями рыцарского менталитета, а потому представляют для нас особый интерес.

Происхождение турниров довольно темно. Иногда историки полагали, что самые древние их следы обнаруживаются в описанной Нитаром (Nithard) потешной битве, разыгранной по случаю заключения союза между Карлом Лысым и Людовиком Немецким (842): в присутствии двух королей два отряда, набранные из обеих армий и равные по числу воинов, наступают друг на друга, «как если бы они хотели перейти в рукопашную», а затем симулируют бегство в разные стороны. Наконец оба короля пускаются верхом преследовать беглецов, угрожая им копьями{3}. Здесь вполне очевидны и «зрелищный» аспект, и согласованность участников действа, которое вряд ли было достигнуто без предварительных репетиций. Однако здесь имела место именно театральная постановка, в которой не удовлетворялось главное условие правдоподобия в представлении подлинной битвы: ничто не указывает ни на то, что участники спектакля, кроме королей, выступали на арену верхом на боевых конях; ни на то, что они вступили в схватку между собой; ни на то, что имела место такая игра, по окончании которой каждый из ее участников что-то выигрывал или что-то проигрывал. Эпизод свидетельствует о практике коллективных упражнений и тренировки (кто же в этом усомнится?), но вовсе не о проведении в ту отдаленную эпоху турниров.

Что действительно бесспорно, так это поединки и заранее оговоренные «встречи» на поле боя равных по числу партий бойцов. Такого рода практика восходила к «Суду Божьему», и государи иной раз прибегали к ней, чтобы, избегая общей битвы, решить некоторые спорные вопросы. Если поверить Сюжеру (Suger), Людовик VI будто бы предложил Генриху I Английскому разрешить разногласия между ними (1109) посредством коллективной дуэли самых знаменитых рыцарей обоих королевств{4}. Однако и в этом сомнительном случае речь идет вовсе не о турнире, не о показательной битве на копьях. Есть у Ж. Малатерры рассказ о том, как во время затянувшейся осады одного сицилийского города Робером Гискаром (1062) — город принадлежал его брату Рожеру — осаждающие и осажденные выделили по равному числу бойцов, чтобы выявить, какая сторона более преуспела в рыцарском искусстве. В ходе соревнований на встречной конной атаке молодой шурин Рожера при попытке выбить из седла противника был выбит из своего сам и тут же скончался. Рыцари его свиты, забыв в ярости все церемонии и все предварительные условия, набросились с обнаженными мечами на соперников и многих из них убили{5} — так битва показательная обернулась самым настоящим боем, причем боем без правил. На мой взгляд, все же не следует, несмотря на некоторые черты сходства, смешивать эти показательные бои с турнирами в полном смысле этого термина.