Валерий Шамбаров - Начало России Страница 35

Но за Мамаем следил из Сарая хан Тохтамыш. Для него обстановка складывалась – лучше не придумаешь. Соперник вдребезги разбит чужими руками, а он сохранил силы. Татары возмущались постыдным бегством Мамая, винили его в гибели родных и близких. Повелитель черноморской Орды даже не успел приблизиться к границам Руси. Едва выступил в поход, ему донесли – идет какое-то войско. Развернулись к сражению, но оно завершилось без единого выстрела. Тохтамыш велел объявить: он законный хан, Чингизид, а Мамай трус и узурпатор. Мурзы и воины полностью разделяли его мнение. Надо служить победоносному, а не осрамившемуся вождю. Начали переезжать к Тохтамышу.

Мамай увидел, что рискует остаться в одиночестве, прихватил казну и рванул подальше. Но теперь-то куда ему было деваться? Не осталось ни земель, ни подданных. Вчерашний всемогущий властитель направился в Кафу. Уж наверное, друзья генуэзцы приютят, не выдадут. Он ошибался. Воротилам черноморской «Хазарии» не требовался неудачник. Обязательства он не выполнил, брал деньги для похода на Москву и не расплатился. А для торговых операций и поставок невольников теперь надо было налаживать связи с Тохтамышем. Мамая умертвили, а его богатства прибрали к рукам.

Однако грозная сила, проявленная русскими, произвела должное впечатление и на Тохтамыша. В Москву явились его послы. Хан обращался к Дмитрию Ивановичу чрезвычайно уважительно, не как к рабу, а к союзнику. Извещал, что «супротивника своего и твоего врага Мамая победи» и отныне садится на «царстве Волжском». Что ж, в Москве оценили учтивый тон. В Сарай поехало ответное посольство, повезло поздравления по поводу восшествия на престол, подарки. Великий князь не отказывался почитать царя, но о дани больше речи не было. Русь стала уже не та, чтобы унижаться и платить. Видимо, Тохтамыш это понимает. Значит, можно установить такие отношения, которые будут выгодными и для него, и для русских.

Известия о грандиозной победе Дмитрия расходились и по другим странам, достигли Генуи, Венеции, Кракова, Рима, Константинополя. Но в то же самое время, когда богатыри великого князя стяжали бессмертную славу, в Византии вокруг русских разыгрывался скандал. Нареченный митрополит Митяй-Михаил до цели так и не добрался. В морском путешествии ему стало худо, напоследок он смог взглянуть на панораму греческой столицы, да и преставился. Но бояре и священники, составлявшие посольство, проявили неуемную инициативу. Сколько трудов положили в дороге, зачем же возвращаться без митрополита? Не лучше ли самим подобрать замену?

Послам на всякий случай были выданы несколько чистых грамот с великокняжеской печатью – например, пока будут ехать, в патриархии переменится руководство (как оно и произошло, патриархом стал уже не Макарий, а Нил). Митяя по-тихому схоронили на берегу, а на его место выдвинулись две кандитатуры, архимандриты Иоанн Петровский и Пимен Переяславский. Выборная кампания на борту корабля была бурной. Победил Пимен. Иоанн протестовал, угрожал обличить противников перед патриархом и великим князем. А бояре посовещались и заковали его в кандалы, чтобы не мешался. В чистую грамоту вписали Пимена, дескать, московский государь просит посвятить его в митрополиты.

О посольстве уже прослышал Киприан, прикатил из Киева судиться с москвичами. В Константинополе находился и епископ Дионисий Суздальский, изложил жалобы на Митяя. Оба были немало удивлены. Ждали-то Митяя, а появился почему-то Пимен. Но послы были отлично подготовлены к спору с Киприаном. Всплыла его клевета на св. Алексия, раскрылась нелицеприятная интрига, как он сам сочинял литовские ходатайства о собственном поставлении. Его прежнего покровителя Ольгерда не было в живых, так что и денег Киприан привез мало. Дело приняло столь неприятный для него оборот, что он даже не дождался окончания суда. Скрылся без дозволения патриарха и засел у себя в Киеве.

Но и просьба о поставлении Пимена выглядела сомнительной. При дворе императора и в патриархии сидели не дурачки, легко раскусили подлог. Но кандидат в митрополиты засыпал всех взятками. Немалой казны посольства не хватило, он влез в долги к генуэзцам, занимал от имени великого князя где только мог. А тут подоспели и новости о Куликовской битве. Патриарх Нил пришел к заключению, что за дружбу с Москвой надо держаться покрепче. Он сделал вид, будто не подозревает об обмане и развел руками: «Не знаю, верить ли послам русским, но совесть наша чиста». Возвел Пимена в митрополичье достоинство. Мало того, послам удалось выхлопотать от патриархии грамоту, что отныне «на все времена архиереи всея Руси будут поставляемы не иначе как только по просьбе из Великой Руси».

Но пока в Константинополе раскручивался этот клубок, оттуда ехали купцы, странники. До Дмитрия Ивановича дошли сведения о вопиющем самоуправстве его делегации, добавился еще и слух, что Митяй-Михаил умер не своей смертью, что его уморили, дабы перехватить митрополичий клобук. Государь разгневался. Послы запятнали ложью и Русскую Церковь, и всю державу! А как оставалось поступить? Искать третьего митрополита, снаряжать новую делегацию в Византию и окончательно опозориться? Государь советовался с духовником, с епископами, и снова вспомнил про Киприана.

В Москве еще не знали, что патриархия признала неправильным его поставление. Но учли, что положение самого Киприана очень переменилось. Раньше-то он спелся с Ольгердом, помогал ему тянуть Русь под себя. А сейчас Ягайло притесняет православных, в Киеве сидит язычник Скиргайло, и митрополиту приходится не сладко. Возникла идея, а если перезвать к себе? Хоть и чужак, но ведь настоящий, рукоположенный митрополит. На этот раз он будет призван не против воли, а по воле великого князя. Киприан деятель хваткий. Вот и пускай послужит Дмитрию так же, как служил Ольгерду, подтягивает к Москве литовских православных…

В 1381 г. в Киев отправился духовник государя Федор. Киприан не верил своему счастью. Боялся, как бы ему усидеть на собственном месте – то ли Ягайло прогонит, то ли патриарх лишит сана. А его приглашали занять кафедру митрополита Владимирского и Всея Руси, жить в богатых кремлевских палатах! Он торжественно прибыл к Дмитрию Ивановичу, о былых ссорах не вспоминали. Возвратились и посланцы из Византии, но их ждал несколько иной прием. Задержали в Коломне, запретили въезжать в столицу. Провели расследование. Убийство Митяя не подтвердилось, однако все остальное, что они натворили, заслуживало наказания. Бояр-послов определили в тюрьму, с Пимена сняли митрополичий клобук и сослали в Чухлому.

Между тем, эхо Куликова поля громко аукнулось и в Литве. Раньше Ягайлой были недовольны только православные. Сейчас они открыто вступали в переговоры с Дмитрием Донским, как бы перейти в его подданство. А бесславный поход Ягайлы к Мамаю и поспешный марш в обратную сторону – считай, бегство, подорвали его авторитет даже среди язычников. Брезгливо качали головами: слабак и тряпка. Воспользовался дядя, Куйстут. Он сверг племянника, и воины провозгласили его великим князем Литвы. Кейстут круто изменил политику государства. Предложил Дмитрию Донскому заключить союз, вместе стоять и против татар, и против немцев. Русские охотно согласились. Князья-эмигранты получили обратно свои уделы, Андрей Ольгердович вернулся к себе в Полоцк, Дмитрий Ольгердович в Брянск. Прощались тепло и верили, что ненадолго. Теперь русские и литовцы друзья, встретятся и на празднествах, и в походах на общих врагов.

Но у Ягайлы тоже нашлись друзья, католики, поляки. Подсобили деньгами, людьми. Он заявил, что хочет помириться с дядей, готов быть послушным вассалом. Устроил большой пир. А за столами подал знак, его слуги кинулись на приглашенных. Подгулявшего Кейстута и его бояр перерезали. На пир не явился сын дяди, Витовт, но что-либо предпринять ему не позволили. К нему внезапно нагрянул отряд воинов, и он очутился в темнице. Предсказать участь Витовта было не трудно. Однако он во многом отличался от доблестного и беспечного Кейстута. В хитрости ничуть не уступал Ягайле.

Жена заключенного Анна выпросила разрешение навещать мужа, приносить еду. Разумеется, носила не сама высокородная княгиня, взяла с собой служанку Елену. Девку рослую, плечистую, самый раз таскать горшки и сумки. Стража не слишком интересовалась, чем занимались супруги в камере. Вроде, ворковали, утешали друг друга. А Витовт и Анна приказали девке быстро раздеваться. Пока жена присматривала у двери, Елена путалась в мужских вещах, а князь в женском платье. Тюрьму покинула та же парочка – взволнованная раскрасневшаяся княгиня и молчаливая рослая холопка, накинувшая на голову капюшон. Глянули, что делает Витовт: он лежал в камере лицом к стене. Наверное, расстроило его свидание, лишний раз напомнило о горькой доле.

Когда подмена раскрылась, было поздно. Лучшие кони уносили князя и княгиню к границам Пруссии. Витовт не отличался излишней чувствительностью. Спасшую его девушку подвергли страшным истязаниям и казнили, но что значила ее жизнь? Разменная монета, не более того. Князь явился к тевтонским крестоносцам, врагам Литвы. Попросил убежища и помощи. Правда, рыцари никогда не помогали бескорыстно. Но и это Витовта не смутило. Он передал Ордену права на свой удел, Жмудь. Целая область Литвы стала еще одной разменной монетой в борьбе за власть.