Александр Снисаренко - Рыцари удачи. Хроники европейских морей Страница 35

У этого типа паруса долгая биография. Начальной ее строкой можно, пожалуй, считать уже упоминав­шийся рельеф гробницы египетского вельможи Ти. На нем воспроизведено судно не с обычным для Египта ши­роким горизонтальным или квадратным парусом, а с сильно вытянутым вертикальным, причем правая его сторона - подветренная - косо срезана по всей высоте полотнища. Для чего? Дело в том, что с таким парусом, похожим на перевернутую трапецию и заметно умень­шающим сопротивление воздуха, намного легче ма­неврировать судном, идущим вниз по течению единст­венной в Египте реки, то есть против ветра, ибо на североафриканском побережье преобладают северные ветры... Но изображение это не имеет аналогов, и можно почти с уверенностью утверждать, что если даже судно на рельефе египетское, то парус - финикийский: жите­ли Леванта вписали немало выдающихся страниц в историю древнеегипетского судостроения и морепла­вания. Однако традиционный консерватизм египтян, обусловленный требованиями религии, отторг это нов­шество.

Зато эта идея пережила века на своей родине. И получила второе рождение, когда Левант стал римской провинцией. Впрочем, необычный этот парус прекрасно был известен и грекам. Первым его упомянул в своей «Греческой истории» полководец и писатель Ксенофонт, ученик Сократа: акатий. Это слово хорошо знали также историки Геродот и Фукидид - они называли так судно, имея, быть может, в виду именно его парус. (Древние были большими любителями метонимии, сплошь и ря­дом можно встретить «мачта» вместо «судно» или «соль» вместо «море». Таких примеров - легион.) Ака­тий упоминают трагик Эврипид, поэт Пиндар, историк Полибий, писатели Лукиан и Плутарх. Разное время, разные берега...

Ксенофонт не был моряком, и его описание столь же кратко, сколь и туманно. Из него можно заключить, что акатий - это вспомогательный косой парус, управ­лявшийся только одним шкотом и устанавливавшийся на специально для него предназначенной наклонной носовой мачте. Акатий, по-видимому, явился следую­щим и весьма логическим шагом от того паруса на египетском судне: от первоначального четырехуголь­ника здесь осталась нетронутой только верхняя шкато-рина, крепившаяся к рею, а боковые грани срезаны гораздо круче - так, что нижняя исчезла совсем. Воз­можно, акатий имел и некоторые варианты: например, мог срезаться лишь один угол, так что парус представ­лял собой перевернутый прямоугольный треугольник. Но это - только догадка, хотя и небезосновательная.

Его разновидностью можно считать парус, изобра­женный на одной помпейской фреске, называвшийся римлянами (например, Сенекой, Луканом, Стацием) «суппарум» и тоже послуживший предметом ожесточен­ных споров. Формой он напоминает вымпел, свисающий с рея косицами вниз. И действительно, христианский писатель III века Квинт Септимий Тертуллиан употреб­лял это слово именно в таком значении - флаг, вымпел. Суппарум тоже управлялся лишь одним шкотом, при­крепленным к левой косице, тогда как правая была привязана к борту.

Суда акатий были одним из излюбленных типов пиратских пенителей моря. Прежде всего - из-за их быстроходности и маневренности. То и другое давал парус акатий. Похожий парус несли на своей мачте, установленной в середине корабля, и либурны. Его называли еще эпидромом - «сверхскоростным». Нако­нец, к этому же семейству можно причислить арабский парус дау - тоже похожий на сильно деформирован­ную трапецию (сильнее, чем парус с рельефа Ти). Не исключено, хотя утверждать это ни в коем случае нельзя, что эту форму паруса арабы окончательно оформили после покорения ими Египта и Леванта: в Александрии и Суре были прославленнейшие верфи, верно и долго служившие новым хозяевам.

Акатий и дау, как видно, обладали особой быстро­ходностью благодаря своим парусам. И это не могло остаться незамеченным, в том числе и на атлантическом побережье Европы, особенно после завоевания арабами Пиренейского полуострова.

И вот - первое, что бросается в глаза,- необыкно­венное сходство акатия и норманнского паруса. При­чем не только сходство формы. Ими и управляли одина­ково. На ковре совершенно отчетливо видно, как ниж­ний, острый конец паруса почти незаметно переходит в толстый шкот, его держат в руках матросы, распола­гавшиеся чуть впереди кормчего (как и на помпейской фреске), или сам кормчий. Быть может, таков был живописный прием, указывавший на краткость рейса и благоприятную погоду: в противном случае шкот был бы привязан к мачте (как, например, на картинах Рериха «Иноземные гости» и «Славяне на Днепре»). Так как надутый ветром парус трудно удерживать долго в руке, вероятно, его шкот одним-двумя шлагами набрасывался на какое-нибудь дерево. Точно так же поступали на реках, где чаще и оперативнее приходилось приспосаб­ливаться к капризам ветра, течения и извивам берегов.

Посадка на корабль. Ковер из Байё.

Отправляясь в торговые рейсы, купцы Севера по примеру греков и арабов объединялись в большие флотилии, чтобы успешнее противостоять пиратам. Часто такие сообщества становились постоянными, включали в себя одних и тех же, хорошо проверенных в деле судовладельцев и назывались фелагами. Если же когги выступали в военный поход, их снабжали ложной палубой и размещали под ней до сотни воору­женных головорезов (увы, точно так же поступали и пираты!). Такие когги назывались фреккоггами («воен­ными», «опасными», «храбрыми»). На носу и корме у каждого когга укреплялись деревянные, обнесенные релингами помосты - боевые площадки для воинов на случай отражения морской атаки. Носовой помост был как бы насажен на форштевень, и эта верхняя часть форштевня служила дополнительным прикрытием.

Корабль норманнов. Реконструкция.

 «Кудруна» описывает такой корабль, принадлежав­ший владетельному государю, достаточно подробно, хотя и не без преувеличений, вообще свойственных эпосу. Его построили из кипариса, как известно, не поддающегося гниению, мачты оковали для прочности стальными обручами, шпангоуты и якоря отлили из тяжелого серебра, концы червленых весел оправили золотом. Якорные канаты для фризских кораблей до­ставлялись обычно из Багдада (как, вероятно, и кипа­рис), они славились особой прочностью. Из Аравии или других восточных стран привозили и шелковые полот­нища, из них фризы сшивали трапециевидные (явно арабского происхождения) паруса - чаще всего белые, чтобы на их фоне можно было достаточно подробно разглядеть вышитый герб судовладельца или крест странствующего рыцаря. Снаряженный таким образом корабль с наступлением весны выходил в море.

Позднее все когги стали палубными и обзавелись надстройкой в средней части, а релинги боевых по­мостов превратились в сплошную, богато орнаментированную зубчатую ограду - имитацию башни. Такие со­оружения - форкастль и ахтеркастль - со временем стали самыми настоящими башнями и обеспечивали вместе с «вороньим гнездом» на мачте, где тоже укры­вались лучники, пращники и арбалетчики, достаточно надежную защиту. Их пере­няли и другие народы моря, в том числе норманны.

Обычное «воронье гнездо» средневековых судов.

Навесные рули с румпелем.

С ростом купеческих то­вариществ и их товарооборота корабли постепенно совершенствовались. Рулевое весло, крепившееся преж­де в петле по правому борту в кормовой части, переме­стилось к ахтерштевню, в диаметральную плоскость судна. Это придало коггу и кнорру лучшую устойчивость на курсе и свело до минимума всяческие случайности, связанные с действием вет­ра и волн. В XIII веке кор­мовое весло исчезло, ко­рабли стали управляться навесным рулем. Появились бушприт и подпалубные по­мещения (иногда с окнами), прочный стоячий такелаж рационально дополнился бе­гучим, это облегчило работу с парусом.

Каковы были их экипа­жи? Как ни странно, но этот вопрос тоже из области за­гадок. Первоначально, по-видимому, веслами ворочали сами воины, специальных гребцов не было: с этого начинали и греки - доста­точно вспомнить пятидеся-тивесельные корабли (пенте-контеры) аргонавтов, Одис­сея, Меиелая. Эта традиция еще сохранялась в V веке: Хенгист И Хорса прибыли в Британию с шестьюдесятью дружинниками на двух кораблях, каждый из них был тридцативесельным.

Олав Святой вышел однажды в море на двух боль­ших торговых кораблях с двумястами двадцатью воина­ми (стало быть, по сотне с лишним на каждом), да еще при этом пустил на дно военную галеру: он поставил свои безобидные на вид суда по сторонам пролива, протянул между ними толстый канат, притопив его, а когда киль ничего не заподозрившей ладьи оказался точно над ним, на обоих кораблях по команде энергично заработали грузовые лебедки, после чего «корабль был поддет канатом, его корма поднялась вверх, а нос погрузился в воду. Вода хлынула в носовую часть ко­рабля, затопила его, и он перевернулся». В другом слу­чае Олав снарядил пять военных кораблей, а людей у него было около трехсот, примерно по шестидесяти на корабль. «Сага о Сверрире» упоминает эскадры из двадцати, четырнадцати и... одного корабля.