Михаил Брук - Четвёртый ингредиент Страница 35

      Профессор Фердинанд Зенфт из Иеннского университета решил проверить «постулат» Фаллу о «благородной ржавчине».  «Ведь ни пыль, ни ржавчина не появляются сами по себе», - справедливо рассудил он. К тому же ученый справедливо подозревал: на Земле  ничто не происходит без влияния живых организмов. Здесь он был солидарен с Пастером. Но, чтобы подозрения превратились в уверенность, нужны наблюдения! И Зенфт начинает пристально следить за изменения на склоне Хесельбергской горы близ Эйзенаха.

     Лет за пять то этого громадный оползень обнажил ее западный и южный склоны. Дожди смыли с них последние частички почвы. Перед ученым предстал «лунный  ландшафт», голые камни. Кругом ни травинки, ни лишайника, ни деревца.

      В течение 60 лет(!) зимой и летом, весной и осенью приходил он сюда. Брал образцы, вел записи, делал зарисовки. И в 1888 году опубликовал свои впечатления. «Часть склона, состоявшая из пустынного камня, - говорилось в них, - покрылась на моих глазах лесом и кустарником. Отнимая у камней, а затем у рыхлых наносов известные вещества, каждое из поколений настолько изменило свое место обитания, что уже само не находило в нем всего необходимого. Таким образом, каждое растительное поселение само себе вырывало могилу и подготавливало удобное местопребывание  другим».

       На первый взгляд не очень оригинальное заключение.  «Подумать только, - вероятно, иронизировали его современники, - целых шестьдесят лет лазать на гору, чтобы признать то, что и без того ясно».

       Прошло еще тридцать лет и выяснилось: простота выводов Зенфта только кажущаяся. Все сказанное им, многим геологам той поры представлялось совершенно невероятным. Особенно утверждение, будто каждый пласт земной коры некогда служил обиталищем растений и организмов, а стало быть, и создан при непосредственном их участии. Что ж тогда говорить о почве?

       А он ней говорили и спорили не только ученые. В начале 19 века сведениями о плодородии земель пестрели сводки гражданских и военных ведомств. В 1807 году перед самым заключением Тильзитского мира Талейран с бухгалтерской точностью рассчитавший, что должно отойти Франции, а что остаться за Россией, страстно убеждал Наполеона Бонапарта включить в главные условия договора вывод русских войск из Придунайских княжеств. «Их земли превосходны»,- пояснял мотивы требования «король» дипломатов императору французов.

      Александру Первому пришлось долго сопротивляться, маневрировать, обещать и не выполнять подписанные с победителем соглашения. И не в последнюю очередь «из-за каких-то черноземов», в коих и его министры знали толк.

      Как видите в политике вопрос о владении той или иной почвой решался довольно просто. Другое дело наука. В середине позапрошлого столетия плодородный слой стал той «ничейной территорией», за владение которой боролись химики и агрономы, геологи и ботаники. Сражение Либиха с «меглинцами» и виталистами - лишь частный эпизод в войне, получивший название «дискуссия о черноземе». Та наука, которая дала бы правильный ответ, и стала его полноправной хозяйкой.

       Конфликт то затухал, то вспыхивал с новой силой. Сначала всех, вроде бы, устраивало мнение: «Чернозем – продукт ежегодно умирающей и возобновляющейся растительности». И, вдруг, у него появился противник. Знаменитый английский геолог  Ричард Мурчисон. Обнаружив на севере России черные сланцевые глины, с удивительным для британца пылом, он стал доказывать, будто «сия почва принесена талыми водными потоками ледника».

        Разоблачение наступило незамедлительно. Выяснилось «чернота» глин севера совершенного иного свойства. Причиной тому – угольная пыль. Так неужели дело в сгнивших растениях? Нет, с этим ни один геолог, веривший, будто история Земли – цепь нескончаемых катастроф, согласиться не мог.

         Стали искать компромисс. «Чернозем – морской ил, оставшийся при отступлении Черного и Каспийского морей»,- полагали одни.

        Другие, ссылаясь на Геродота, называли царь-почву порождением «мхов и тундры». Эллин, оказывает, утверждал, будто Скифия в его время представляла страну непроходимых болот.

         Третьи осторожно отстаивали … «потоп», как первопричину рождения почвы. Ну, ни сланцы принес. Торф. Какая разница? 

          Доспорились до того, что геологов вообще стали поднимать на смех с их фантастическими гипотезами. Ботаникам тоже не очень-то везло. Их плодородный слой оказался лишь частью «царства произрастаний». Химики и агроному видели в почве своего раба, которого следовало лучше кормить, дабы его силы не иссякли.

         Споры не утихали. И, вдруг, в них включились зоологи!!!

ЧЕРВЬ СОЗИДАЮЩИЙ.

       Казалось бы, зачем специалистам, изучающим жизнь слонов, носорогов, тигров и львов, почва? Понятно, этим она не нужна. Однако далеко не все увлекались гигантами. Были и такие, кто предпочитает изучать быт и поведение  миниатюрных созданий, например, червей. Эти понимали: плодородный слой – дом, убежище для многих мелких тварей.

        Главное же в этом курьезе то, что их поддержал создатель теории эволюции Чарльз Дарвин. Он справедливо рассудил, каждый хозяин создает себе жилище по собственному вкусу. И чем больше таких строителей, тем грандиознее получается сооружение.

       Подобное заключение и заставило его выступить в 1837 году в Лондонском геологическом обществе с докладом «Об образовании почвенного слоя деятельностью дождевых червей». Дарвин прямо заявил: «Название почвы «растительным слоем» неподходяще, вернее было бы заменить ее «слоем животным»».  

       Многие собравшиеся в зале геологи также не одобряли претензии ботаников, ибо считали почву «слоем минеральным». Впрочем, докладчик слыл известным натуралистом.  А, выдающимся личностям, особенно, если они англичане, свойственны причуды. Сообщение приняли к сведению. Продолжать старый спор и перечить гостю сочли неуместным. И после вялого обсуждения перешли к другой теме.

       Даже много лет спустя, об этом заявлении  вспоминали, как о забавном случае. И лишь француз д’Арчиак в своей «Истории геологии», решив посочувствовать Дарвину, заметил: «Сия теория имеет отношение лишь низким и сырым долинам».  Но, по общему мнению, черви были не в состоянии исполнить подобную работу.

      Одна строчка за много лет. Современники явно не оценили наблюдательность сэра Чарльза, его способность проникать в суть явлений. Еще в 1836 году, вернувшись из плавания на корабле «Бигль», натуралист был озадачен одним, казалось незначительным, открытием. Дождевые черви … вездесущи. Они встречались во всех частях света, на самых отдаленных островах, затерявшихся в океане. И в сложенной базальтами Исландии, и в жаркой Вест – Индии, и в Новой Каледонии, и на Таити, и даже на одиноком острове Кергелен. Уже само присутствие нежных созданий на любом осколке суши наталкивало на мысль об их непременном участии в создании плодородного слоя.

       Когда Дарвин выступал в Лондонском геологическом обществе, у него явно не хватало доказательств. Ссылки на таинственное исчезновение мелких кусочков мергеля и шлаков с поверхности лугов Англии и их нахождение на глубине нескольких дюймов вызывали недоумение у слушателей. А утверждение, будто губчатый слой, покрывающий в лесу опавшие листья, не что иное, как извержения червей, выглядело не убедительно.

      Недоверие лишь раззадорило натуралиста. Если Буссенго предлагал своим оппонентам, прежде, чем выносить решения, спросить «мнение» растений, то Дарвин решает провести «собеседование» с …червями.

      Его лаборатория заполняется цветочными горшками с жирной землей и чистым кварцевым песком. В маленьких убежищах помещаются дождевики. Наблюдения ведутся каждый день. Их цель разглядеть, как «жильцы» благоустраивают свои квартиры, а, за одно, выявить их… интеллект.

      Прежде, Дарвин проверил выносливость и поведение своих подопечных в экстремальных ситуациях. Он помещал их в сухую комнату с задраенными окнами и дверьми. Оставлял под холодной и теплой водой на несколько часов, дней, недель.

       Несчастные существа гибли от недостатка влаги, тонули, умирали от удушья. Но ученый оставался безжалостным. Он даже придумал новую изощренную «пытку» музыкой. Понятно, черви глухи. Но должны же они реагировать на вибрации. И на рояль в гостиной ставится один из горшков с испытуемыми.

      Бедные животные еще ничего не подозревают. И потому беспечно выползают на поверхность. Но «экзекутор» берет ноту «СИ» в басовом ключе. Черви быстро прячутся в норы. «Через некоторое время они снова показались на поверхности, - сообщают записи,- и, когда взята нота «СИ» в скрипичном ключе, поспешно удаляются».