Плохие девочки, которые изменили мир - Кушнир Елена Страница 35

Впоследствии она дважды побывала замужем. В первый раз — за австрийским писателем и философом Гюнтером Андерсом, с которым разошлась в 1937 году. А во второй раз — за еще одним философом Генрихом Блюхером, которого она пережила на пять лет. Оба мужа Ханны были в первую очередь ее собратьями по разуму и лучшими друзьями. Очевидно, Хайдеггер так и остался самой большой любовью в ее жизни. Она простила ему даже то, что вскоре после их расставания Хайдеггер вступил в партию национал-социалистов и занялся «чисткой» немецких университетов от еврейских профессоров, не пощадив даже собственного учителя, крупнейшего философа Эдмунда Гуссерля. В «гиганте мысли» Арендт по отношению к ее первой любви до конца жизни говорил не разум, а сердце, за что она тоже подвергалась нападкам других евреев.

Влияние Хайдеггера как мыслителя на нее было огромным, но он скорее подтолкнул ее на тропу, которую Арендт проложила сама. После обучения у другого философа, Карла Ясперса, у которого она защитила диссертацию, Ханна начала постепенный отход от философской мысли к политической. Она сотрудничала как журналистка с газетой Frankfurter Allgemeine и работала над полувоображаемой биографией немецкой писательницы еврейского происхождения Рахель Варнхаген фон Энсе. В самом выборе темы и отношении Аренд к предмету ее исследования ощущается та же романтическая восторженность, какую она испытывала к Хайдеггеру. Рахель была загадочной фигурой эпохи романтизма, ассимилированной еврейкой, ощущавшей себя, как определяла Арендт, «осознанной парией». Молодая исследовательница пыталась представить себе ее мысли и чувства, наделяя свою героиню, которую называла «лучшей подругой», необыкновенной чуткостью и способностью к душевному сопереживанию. Железной поступью надвигались времена, когда от романтизма Арендт не останется ни следа.

В 1933 году Ханна сотрудничала с сионистской организацией и попалась в лапы полиции за сбором документов, обличающих нацистов. Ей чудом удалось спастись благодаря благожелательному следователю, и Ханна с первым мужем сразу же бежала во Францию. Новая, не слишком благоустроенная жизнь продолжалась до немецкой оккупации. В мае 1940 года Ханна попала в Гюрс — лагерь для интернированных; в том же лагере некоторое время был заключен Жан Амери. Лагерь для интернированных мало чем отличался от концентрационного: в Гюрсе каждый день от голода, холода и болезней умирало по несколько человек. Ханна поначалу пыталась приободрять других женщин, но, по ее воспоминаниям, в один вечер, когда пошел дождь и вымокли их тюфяки с гнилой соломой в бараке, она испытала черное отчаяние и погрузилась в депрессию.

Ханне Арендт повезло выбраться из лагеря. Из Франции вместе с матерью и мужем ей удалось бежать в Лиссабон, а оттуда — в Нью-Йорк. Амери через год после Гюрса окажется в Бельгии, где примкнет к Сопротивлению. После ареста и пыток в гестапо его будут ждать три концлагеря — Освенцим, Бухенвальд, Берген-Бельзен. После войны Амери отказался говорить и писать по-немецки и был не в силах заставить себя ступить на землю Германии. Арендт же до конца жизни считала немецкий родным языком. Кажется, она решила не отдавать фашизму часть своей идентичности: она была немецкой интеллектуалкой, и никакой Гитлер, лишивший евреев гражданства, не мог у нее этого отобрать. Она выбрала путь исследования, пытаясь понять, «почему мир взорвался у них под ногами», выражаясь словами Брэдбери в его антиутопии «451 градус по Фаренгейту».

В первом на свете исследовании тоталитарного государства Ханна Арендт напишет:

«Концентрационные лагеря, делая смерть анонимной (поскольку невозможно выяснить, жив узник или мертв), отняли у смерти ее значение конца прожитой жизни. В известном смысле они лишили индивида его собственной смерти, доказывая, что отныне ему не принадлежит ничего и сам он не принадлежит никому. Его смерть просто ставит печать на том факте, что он никогда в действительности не существовал».

Эти почти холодные, чеканные, беспощадные слова, которые можно высекать в камне, из книги Арендт «Истоки тоталитаризма» (1951) кажутся спасением философа от безумия. Чтобы выжить, она словно отделяет себя от эмоций и начинает бесстрастный анализ.

По ее собственному признанию, Америка показалась ей раем. Вторая половина жизни была избавлением от кошмара. Второй брак оказался очень счастливым. Ханна нашла новых друзей среди американских интеллектуалов. Она преподавала в разных вузах США, и ее обожали студенты. С каждой новой работой росла ее слава публициста и философа. Можно сказать, что она стала культовой для интеллектуалов фигурой. Ее узнавали по фотографиям — коротко стриженную, никогда не пытавшуюся прихорошиться, с вечной сигаретой в руках (она выкуривала по две пачки в день).

Ее наследие составляет более 450 работ, посвященных национал-социализму, антисемитизму, сталинизму и разнообразным вопросам политики, порожденным XX веком. Три объекта исследования ее работ — это власть, насилие и личность. Арендт выстраивает звенья соединяющей их цепи. Последний раздел «Истоков тоталитаризма» — пожалуй, важнейшая часть книги. Как врач, определяющий болезнь по симптомам, Арендт описывает признаки злокачественных образований, по которым мы опознаем тоталитарный режим; в первую очередь это уничтожение мысли. Еще до Арендт, в своем конструировании модели тоталитарного общества из «1984», Оруэлл подчеркивал особую важность для власти одурачивания масс. В ход идет всё: накручивание пропагандой, искажение исторических фактов, разжигание ненависти к воображаемым врагам, игнорирование реальности и бесконечная, доходящая до абсурда ложь.

Холокост стал возможным, потому что нацисты выбрали евреев на роль врагов, начав с них свой «бой с тенью». Никаких логических, объективных причин для этого не было. Евреи вызывали ненависть нацистов, потому что были евреями — и только. Арендт предполагает и глубинную психологическую мотивацию: «раса господ», покушавшаяся на владение миром, должна была относиться с ревностью к «богоизбранному народу». Кроме того, антисемитизм начался не с нацистов и на них не закончился: это вечно зреющий гнойник на теле человечества. Сразу после войны, после чудовищных потерь Холокоста, в СССР началась кампания по обвинению советских евреев в «безродном космополитизме». Например, «отец советской физики» Абрам Фёдорович Иоффе, давший старт отечественной атомной программе и выведший советскую физику на мировой уровень, был с позором уволен с поста директора основанного им самим института.

В 1961 году в Иерусалиме состоялся суд над бывшим оберштурмбанфюрером СС Адольфом Эйхманом, одним из архитекторов Холокоста. Арендт присутствовала на процессе в качестве корреспондента журнала The New Yorker, сидя в зале с каменным лицом в черных очках (сохранилась известная фотография). По итогам судебного разбирательства она опубликовала в 1963 году книгу, которая вызвала величайший скандал. От Арендт отвернулись многие друзья, а в Израиле она сделалась персоной нон-грата на тридцать лет. Ей даже пытались запретить преподавание, но после выхода книги на ее курс записалось столько студентов, что администрация не решилась ее уволить.

Несмотря на суровый суд современников (в основном старшего возраста) и возникающие до сих пор противоречивые суждения, ее работа «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме» стала краеугольным камнем всей политической философии XX века. Вместо хтонического чудовища, одержимого юдофоба, брызжущего, подобно Гитлеру, пеной изо рта, Арендт представила портрет обычного человека, бюрократа средней руки, карьериста не самого большого ума. Эйхман, писала Арендт, вообще не был антисемитом или извращенцем-садистом, получавшим наслаждение от совершения невообразимого преступления:

«Он выполнял свой долг… Он не только повиновался приказам, он повиновался закону».

Чудовищность в том, что Эйхман не был чудовищем. Он был винтиком гигантской машины и законопослушным гражданином своей страны — тоталитарного государства, где один человек, уникальная личность, не имеет никакого значения, где один — это все: